Беременное лето 2011 года. Часть третья. Окончание

18+

— Нет, подожди. Мир стал настолько стремительным, что читать людям некогда, они такие объёмы просто не осиливают. Достоевского и Толстого надо читать спокойно, вдумчиво.

— Мне кажется, мир стал поверхностным. Не столько стремительным, сколько поверхностным.

— Оттого он и поверхностный.

— Он, конечно, стремителен в том плане, что скоростей-то много, до фига. Но не человеческие это скорости. Вот самолёты летают, спутники бегают. Человек на кнопку нажал — он там, нажал на другую — здесь. А где в это время сам человек?

— Мне кажется, что и у молодёжи-то условия изменились сильно, они уже с пятнадцати-шестнадцати лет зарабатывают, носятся где-то…

— Да они тонут в своих мелких интересах и имеют возможности эти интересы реализовать, никто для них не ставит какие-то внешние задачи, как у нас было, — светлое будущее, да всё отдай ради этого.

— Да-да-да… А для искусства ведь нужно время и некая беззаботность, спокойствие. У нас оно было в детстве, слава богу. Мы же были уверены, что всё так всегда и будет, что ничего не изменится.

— Да, беззаботность… Но главное, талант нужен, конечно.

— Ну, понятно.

— Когда он беззаботность найдёт… Блок вот об этом писал в «Назначении поэта». Пушкина он приводил в качестве примера, что в «заботы суетного света он малодушно погружён». Первое условие для поэта, для того чтобы писать — это отбросить заботы суетного света, в котором живёт большинство людей. Вся их жизнь подчинена его ритмам, скоростям. Но ты останешься на обочине, это же маргинально. Как вот Буковски тоже… Ну, хорошо, он как бы алкоголик. А если остаться на обочине без алкоголя? То есть понять, что все равно — пей или не пей — ты все равно там. Вот так вот.

— С талантом надо родиться!

— У кого-то сильный характер, у кого-то слабый. А талант… понятно… Я думаю, талант у всех есть, у кого-то в большей степени, у кого-то в меньшей.

— Я не знаю, я в эту абстрактную для себя теорию плохо верю. Все говорят, что любой человек — гений, но не в каждом это проявляется. Да, с этим не поспоришь…

— Не обязательно гений, но талантливый в какой-то своей области.

— Если он просто хороший человек — уже талант, если на то пошло.

— Согласен. Просто не каждый способен реализоваться в соответствии со своими талантами. У нас же всё подвержено моде. Вдруг модным становится фигурное катание, и всех детей отдают коньками дружно резать лёд. А у ребёнка, может быть, другие наклонности.

— Я всегда был против вот этих вот мод, причём мода — математическое слово, это среднеарифметическое, нечто распространённое. То, что сейчас мы наблюдаем в массе, — это и есть собственно мода. Я не любил её никогда, категорически не переносил. Я не думаю, что это хорошо, просто есть такой факт в моей биографии.

— Но мода и вкус формируются, на них можно повлиять. Вот телевидение же повлияло на то, что фигурное катание стало модным. Не было, не было модным, и вдруг широкая акция — бабах! Почему бы не сделать так же модным читать?

— Не знаю, мне всегда казалось, что делать можно многое, но есть какие-то вещи, которые даются свыше. Надо пытаться, надо стараться, но изначально… человек рождается с какими-то наклонностями. Один родится, для того чтобы стать придатком к компьютеру, для этого тоже нужны способности, а другой родится, чтобы человеком попытаться стать. Человеком, который нивелируется, стирается в истории научно-технической революции, в истории научно-технического прогресса и вообще всяческого массового оболванивания. То политик придёт какой-нибудь горлопан, начинает орать, и все ему верят, потому что он их удовлетворяет. Для человека начитанного, культурного это фразы пустые, горох, он не будет верить пустому. Характер это, вкус или чутьё, но с этим родятся. Вот с таким нонкомформизмом. А нонкомформизм — это болезнь разума. А что такое болезнь разума? Это когда люди начинают верить политикам, в фигню всякую. Потому что все верят — и я поверю. Потому что так принято, так модно, и я буду так делать. А вот поперёк течения плыть — для этого нужна сила. Вот Буковски… могучий был старик! Хорошо, пусть он исписался, пусть стал комичен, но все равно он сам пришёл к этому. Поначалу-то он был настоящий, сильный. Потом только скептиком сделался, больным, разрушенным человеком…

— Кстати, о беременных… Смотри, на столбе объявление: «Курсы для беременных». И ещё: «Бэби-йога». А рядом стоит такая довольная жизнью толстушка! Тоже беременная, нет?

— Просто такая пышка.

— Эх, это беременность навсегда. Беременность на всю жизнь.

— Да, ладно, фигура такая. Не очень редкая в наше время фигура.

Момент неизбежности

— В поэзии, в ней есть какой-то момент неизбежности. В прозе как бы его нету, такого момента. Всё от тебя зависит, от твоего соизволения. Будешь ты писать или не будешь, все равно ты решаешь. В поэзии такого нет. Все равно наступает момент, если принять эту природную склонность, — и ты пишешь. Другое дело, что ты или развиваешься, или не развиваешься параллельно моменту озарения, будущему событию. Это уже от твоих способностей зависит, от таланта. Да?

— Возможно. А как у тебя родятся стихи? Что сначала появляется?

— Внутренняя работа. Я нашёл у Заболоцкого очень хорошую формулу: «Не позволяй душе лениться».

— Ну, это известная строчка…

— Да, она известная, конечно. Но в своё время я для себя сделал открытие, что поэзия — это всё-таки работа души.

— Нет-нет, понятно, что работа души. А что сначала появляется? У меня, например, вдруг возникает одна строчка, прицепится ко мне, и уже никуда от неё не деться. И эта строчка тащит за собой всё стихотворение. Или неожиданно возникает рифма. А между рифмами некие ассоциации, какое-то смысловое пространство, которое постепенно реализуется, оформляется в слова.

— И у меня стихам предшествует какое-то напряжённое смысловое поле. Когда мысли созревают до какой-то индивидуальной формы, которой ещё не было в жизни. И вот эта новая форма приобщения к чему-то бывшему. А поводом может послужить что угодно. К примеру, когда я занимался переводом, меня тронула одна английская строчка, её грамматическая форма. Она настолько понравилась, что сразу стихи пошли. Я написал тогда: «Что ты за этим искал, незрячий…», — стихи, связанные с другом-наркоманом, сейчас он умер. Тогда совпало несколько драматических событий, и эта форма английская тогда и вызвала вспышку поэтической активности. Я думал в то время долго о Славе. Я тогда только приехал из Питера. Мне Серёжка Леонтьев и говорит: «Ты слышал новость?» Я как-то сразу: «Кто умер?» Как-то в его интонации я почувствовал трагедию. Он говорит: «Ты знаешь, Славка умер». Ему 26 лет было. Мы были друзьями, у нас рок-группа была, мы сочиняли вместе, тусовались, наркотики пробовали. А я уехал, как раз с Элькой, будущей женой, познакомился, моя жизнь изменилась потом. А он здесь золотого укола дождался наконец. От него подруга ушла к другому, его так ломало. Помню, у меня лёг и спрашивает: «У тебя нету прослушивающего устройства. Я хочу знать, о чём они разговаривают». Вечером наколется, выпьет — всё вместе употреблял. А ещё и астма у него была. Я потом, когда психологией занимался, узнал, что у каждой проблемы соматические проявления. Астма, например. Ну, вот он и умер. А у нас такая дружба была искренняя, что я это воспринял так, будто сам умер. Я о нём тогда постоянно думал. Не то что я умер, а как бы часть меня. Вот у Хемингуэя же есть книга со строчкой из Джона Дона «По ком звонит колокол». Смерть каждого человека умаляет живущих. Поэтому когда спрашивают, по ком звонит колокол, надо понимать, что он звонит по тебе… Смотри, одна девушка осталась небеременной. Обладали бы мы такой возможностью, правом исправлять…

— Э-э… что за бардак, да?

— У меня раньше была такая идея. Думал, люди-то мы цивилизованные, время пришло кабинки вдоль дорог поставить, палаточки такие разбить… Потому как идёшь порой, смотришь на девушку, она на тебя посмотрит, сверкнёт в глазах желание, и раз — тут же сразу в палаточку. Мне казалось, так нужно.

— Возможно. Всё надо делать вовремя: не полил вовремя растение с бутонами, и они уже никогда не распустятся: зазвонил телефон, не взял трубку — и разговор не состоялся. Нужно быть активным, действовать, чтобы беременность благополучно разрешалась. Не можешь сам родить, так будь повивальной бабкой. Действуй, Лёша, действуй!