Нет слаще слова «жизнь». Часть двадцатая

Киев. Вот он, всегда, можно сказать, защищавший нас от врагов, дружественный, древняя столица Руси. Какой только враг не ходил по ее улицам. Достаточно вспомнить только монголов и немцев. Каких только песен не сочинили, каких стихов не написали, каких фильмов не сняли об этом городе.

На западном въезде в Киев, на одной возвышенности было кладбище сбитых фашистских самолетов. Около сотни этих самолетов с фашистской свастикой; все раненые к ним повернулись: «Вот они где, Мессер-Шмидты, Функо-Вольфы».

В Киеве мы попали в Казанский эвакогоспиталь. Там персонал в основном состоял из татарок. Госпиталь расположен в четырехэтажном школьном здании. Это недалеко от Крещатика, кажется, потому что, выйдя из эвакогоспиталя, мы попадали на широкую улицу. Там шло большое строительство. Дома там строили пленные немцы.

Спустя дней двадцать мне сняли гипс. Вижу, нога исхудала, вовсе на ней мяса не осталось. А мне врачи: «Раны зажили, тебя выписываем», – говорят. Но оказывается, они ошибались. Как сняли гипс, нога у меня снова заболела. К тому дню она как запеченная свекла стала, круглая и синяя на подъеме ноги. Если нажмешь пальцем, оставалась глубокая белая яма. После обхода мне велели показать рентген-снимок рентгенологу.

После снятия гипса я старался чаще ходить, и врачи тоже говорили. Но на пол встать я самостоятельно не мог. Стопа словно лопается. Однажды меня завели к рентгенологу. На снимке увидели, что в сустав большого пальца воткнулась какая-то большая вещь. Врач: «Рана в кости зажила, но в этой кости не то осколок, не то обломок кости. Операцию надо делать». Очень долго мне не делали операцию. Отек ноги не проходил. В это время я уже начал подниматься на второй этаж госпиталя.

Вот так однажды медсестра мне по-татарски: «Сез кем буласыз?» – «Я – раненый солдат», – говорю. «Я прекрасно вижу, что вы – раненый солдат. Вы татарин или нет?» – спрашивает она. «Меня русские татарином называют, а я сам башкир», – отвечаю. «Зайдите сюда, пожалуйста», – и завела меня в палату. Напротив кровати одна медсестра руку у раненого каким-то белым порошком растирать пытается. Сестра: «Вот, товарищ Гиляжев, я вам башкира нашла». С торчащими волосами, очень худой, с маленьким телом, словно у мальчика, можно сказать, сидит башкир.

«Здравствуйте, агай», – говорит он мне. Это и вправду оказался башкир, и для меня эта встреча была равна тому, будто я дома побывал и с родственниками повстречался. Этот парень был немногословным, может, от того, что рана тяжелая была, говорить не хотелось. Когда мы познакомились, он протянул обессиленные худые руки: «Мин Гиляжев Хаким булам. Сам из деревни Канлы-Тюрки Буздякского района Башкортостана». Я к нему стал захаживать. Он и много не говорит, и много не спрашивает. Может, болезнь крепкая такая, или такой высокомерный? Может, он ко мне неодобрительно относился. Я простой сержант, а он, хоть и моложе меня, офицер был, кажется, младший лейтенант. Он и стихи, вроде, пишет. Я его стихи не читал, но в памяти осталось с его слов. Потом как-то неожиданно нас перевели в эвакогоспиталь 5864, который был филиалом этого госпиталя, и расположился довольно далеко отсюда. Так наше общение с Хакимом Гиляжевым прервалось. Каждый день я ходил на ЛФК, да только упражнения не помогли, а отек только увеличили. И врачи стали думать, когда меня снова прооперировать. «Немедленно удалить», – записали в историю болезни. То есть мою ногу снова будут резать. В новом госпитале я попал в офицерскую палату.

Раненые не так уж хорошо относились к татаркам. А один русский парень по фамилии Перов говорит им: «Если хотите знать, грубее русских у нас в стране никого нет, а вот с татарами-башкирами-казахами я долго жил. Они воспитанные. Особенно для нас, русских, это дельный народ. Мы их только как малые народы, меньших братьев знаем, а если к ним в дом войти, они тебя самой лучшей едой накормят, тебя на свою кровать спать положат, а сами на полу устроятся. Как ни говори, они теперь с нами дружно живут. Вот нами грузин Сталин командует. Разве ты можешь сказать про него «маленький человек»?»

Мне снова сделали операцию. Она прошла легко. Удалили осколок с маленькую пуговицу. Зашили рану. Прошло около месяца, рана стала заживать. Теперь я стал учиться ходить без костылей. Стал подниматься на третий-четвертый этажи госпиталя. Познакомился с такими товарищами, как Нигматуллин Искандар из Белокатайского района, армянин Табаньян из деревни Синдалаш, Хусаинов Миндар из Казани, Мусин Мухаммат из Горьковской области, узбек Баймуратов – как их забудешь? Баймуратов очень боялся войны. У него только рука была ранена, давно уже зажила.

В этот период с фронта приходили только хорошие вести о том, что наши войска успешно движутся вперед. Вечером, за отдельные бои Красной Армии давали салют.

В госпитале нас отлично лечили, хорошо кормили. Днем, почти каждый день, коллективы учеников и учителей или артистов приходили справляться о нашем здоровье, дарили бумагу, карандаши, по палатам ходили, знакомились, некоторым помогали письма писать домой.

Как-то за обедом один чех мне говорит: «Фашистская Германия разгромлена. С помощью Красной Армии и у нас социалистическое государство будет построено. В мирное время вы к нам, а мы к вам будем приезжать. Мы ваши интернациональные друзья будем». Я его короткую речь запомнил на всю жизнь, но, к сожалению ни имени, ни фамилии в памяти не осталось.

Моя рана еще не зажила, поэтому меня в выздоравливающий батальон определили. Я там долго не был, только один день. Утром меня позвали в райвоенкомат. Какой-то капитан узнал, что я прежде учителем работал, на фронте был, дослужился до старшего сержанта, и предложил поступить в военно-танковое училище. Но я отказался. Он мне: «Если так, сегодня же – в маршевый батальон. Через несколько дней будете на фронте». Один старший сержант за меня отвечает: «Кто был на фронте, тот войны не боится, так ведь, старший сержант?» А лейтенант-медик, сидевший за столом, говорит: «Товарищ капитан, у Валеева ранение не зажило. Мы его сегодня же отправить на фронт не можем». «Ну, тогда, – говорит капитан, – мы этих двоих отправим в УралВО, а ты приготовь документы», – и передал мою красноармейскую книжку какому-то украинцу в гражданской одежде. Спустя час, с документами в руках мы двое, мехводитель и я, командир орудия, пришли на вокзал. Мы даже не пытались купить билеты. Решили уехать на первом же любом поезде, никто не имел права нас задержать. До Свердловска мы поехали через Киров, мой товарищ оказался из Кирова. Он хотел там остановиться, повидаться с родственниками. А я, не доезжая до Свердловска, решил заехать домой, повидаться с родными. Так и вышло.

Приехал в Свердловск, стал искать поезд, которым можно добраться до Челябинска. И нашел, это был санитарный поезд, но он не остановился на моей станции и я проехал мимо. Думал, что остановится в Ишалино, но и там не было остановки. Я понял, что поезд не остановится до самого Челябинска. «Что делать? – думаю. – Может, прыгнуть?» Перед глазами картина смерти встает.

Около 12 часов ночи мог запросто при прыжке попасть на дорожный столб или на бревно какое. Да еще нога не зажила. После Ишалино открыл дверь, сижу, держу подножку. Хоть и облачная, но лунная ночь, вдоль дороги видны были немного телеграфные столбы и неровности железнодорожного полотна. Буду прыгать сразу после дорожного столба! Но если прыгну, ногу поврежу, поэтому нырнул в снег, словно в воду, руками вперед. Снег оказался неглубокий и взвился верх. Я перекувыркнулся несколько раз, не удержавшись, и головой воткнулся в сугроб. Старый, лежалый, твердый словно горошек, холодный снег заполнился мне за шиворот. Машинально я ощупал себя, все ли на месте? Но даже больная нога ничего не почувствовала. Отряхнулся, оглянулся. Что же это за место, думаю? В трех-четырех километрах мигают огни в темноте, словно волчьи глаза. Наверно, деревня Абдырово. Эти места мне знакомы. Я должен найти дорогу, идущую или через Ишалино, или через Касарги. Да, действительно, я прыгнул, проехав деревню Абдырово. Я попал на дорогу через Касарги.

Продолжение следует…

Сост.-комментатор – к.и.н. З. Р. Рахматуллина; перевод В.Ж. Тухватуллиной.