Нет слаще слова «жизнь». Часть восемнадцатая

На самом деле, войска 1-го Украинского фронта 29 июля вышли к Висле, форсировали реку и захватили плацдарм в районе Сандомира. Сюда были стянуты 13 немецких дивизий и 6 бригад штурмовых орудий. Но немецко-фашистскому командованию не удалось не только восстановить оборону на р. Висле, но и остановить наступление советских войск.

Людские потери Красной Армии во второй период войны (19.11.1942 — 31.12.1943) составили в зимнюю кампанию (19.11.1942 — 31.3.1943) безвозвратные 967,7 тыс. чел. или 7,3 чел. ежесуточно, санитарные 1865,9 тыс. чел. или 14 чел./сут. Во время оперативно-стратегической паузы (01.04.1943 — 30.6.1943) безвозвратные потери составили 191,9 тыс. чел. или 2,1 чел./сут., 490,6 тыс. чел. или 5,4 чел./сут. В летне-осеннюю кампанию (1.7.1943 — 31.12.1943) безвозвратные людские потери составили 1393,8 тыс. чел. или 7,6 чел./сут., санитарные 3628,8 тыс. чел. или 19,7 чел./сут. [1]

Людские потери Красной армии в третий период войны (1.1.1944 — 9.5.1945) в зимне-весеннюю кампанию (1.1 — 31.5.1944) составили безвозвратные — 801,5 тыс. чел. или 5,3 чел./сут., санитарные 2219,7 тыс. чел. или 14,6 чел./сут. В летне-осеннюю кампанию (1.6. — 31.12.1944) безвозвратные потери были 962,4 тыс. чел. или 4,5 чел./сут., санитарные 2895 тыс. чел. или 13,5 чел./сут. А кампании в Европе (1.1 — 9.5.1945) безвозвратные — 800,8 тыс. чел. или 6,2 чел./сут., санитарные — 2212,7 тыс. чел. или 17,2 чел./сут. [2]

«Как хорошо бывает повидаться со своими товарищами, как будто с родственниками повидался. Начиная с этого времени, я большую часть дней проводил на улице. Только зуд ноги мучил меня.

После обеда в «мертвый час» я спать не могу, ранение не дает покоя — зудит, зудит, зудит. Я с костылем снова в туалет иду и голову мочу холодной водой. А как лягу, уснуть не могу: когда выходил из туалета пальцами загипсованной ноги задел за порог. Видно, это рану разбередило, и боль увеличилась. Не прошло и 10 минут, сестра вошла: «Товарищ Валеев, что с твоей раной. Дай-ка посмотрим». «Да что я с ней сделаю, она на месте», — отвечаю. Она мне: «Смотри, на простыню сколько крови пролил». Смотрю, и правда: не только вся простыня в крови, а с простыни кровь на пол пролилась. Сестра позвала няньку, велела ей все убрать, а сама взяла простыню и вышла.

Через 3-4 минуты несколько врачей пришли. Начальник нашего отделения военврач на меня кричит: «Ну-ка, товарищ ранен-больной, что сделал с раной?» — «Что же я с ней сделаю! Когда в туалет ходил, за порог задел!» — отвечаю. А он снова: «Это не нарочно?» — «Да нет, товарищ военврач, я еще не успел с ума сойти. А во-вторых, я не такой конченый человек, чтобы самому себе мстить». Один высокий военврач майор: «Немедленно снять гипс, рану показать мне лично!» — и вышел. С большим трудом мне сняли прилипший гипс. Как его убрали, вижу: мясо на голени кончилось и только кость торчит, а в ране, как в муравьином гнезде, кишмя кишели белые черноголовые черви. Сестра закричала и побежала врачей звать. Тот военврач-майор: «Вот оно что. Это и к лучшему, товарищ ранен-больной», — и похлопал меня по спине. Я ему: «А что, если у человека тело зачервивело — это к лучшему?!» — «Вот в твоей ране зуд из-за этих червей был. А они в твоей ране весь гной сожрали. А поскольку гной кончился, то рана стала кровить. Да вот только как туда мухи попали?» — отвечает он мне. Я снова ему: «Большой палец и указательный видно было из гипса, туда мухи залетали». Врач: «Вот так и они нашли место отложить яйца».

Мои раны вычистили от гноя, грязи и червей и снова наложили гипс. Через несколько дней сестра говорит: «Ну, Женя, я тебя к дальней дороге буду готовить. Слышала, что даже в Киев тебя отправят». Далеко, вглубь тыла, даже в Киев!

С утра нас помыли, постригли, дали чистое белье. После завтрака нас погрузили на санитарные автобусы и отправили на юго-запад. Остановилась наша машина посередине города, нас окружили полячки и стали нам кидать яблоки, груши, вишню в кулечках и говорят: «Пане добже! Пане добже!»

Нас повезли в сторону Львова по нашим боевым дорогам. К вечеру прибыли во Львов, по улицам города долго ехали, улицы не так уж и разрушены, узкие. Деревья, посаженные по обе стороны дороги, уже старые, а их крупные ветви опускаются на дорогу и почти закрыли ее, поэтому на дорогу и солнце не падает. Дома, не как у нас в Челябинске все высокие и в ряд, а разные — то большие, то маленькие. Город красивый, утопает в зелени. Груши задевают ветками за крыши двух- трехэтажных домов.

Нас сначала привезли в сортировочную — большое здание из красного кирпича, четырхэтажное. Первую ночь мы переночевали в сарае на носилках. А наутро нас внесли в зал этого здания. За нами смотреть не успевали. Под головой лежит история болезни. По ним сортируют кому куда. Одни в Сибирь, другие на Урал или в Среднюю Азию, некоторые на Кавказ, в Киев и т. д. В этом зале мне пришлось пролежать двое суток. А на третьи сутки дошла очередь и до меня. Две сестры меня унесли на носилках в ванную комнату, помыли, подняли на второй этаж в перевязочную. Другая пара сестер забрала меня оттуда и поместили в другом большом зале. Но там мы уже на койках лежали.

Тем, кому нужна перевязка, не успевают ее сделать. Парень-украинец, лежавший возле меня, вовсе пожелтел, от него прет мертвечиной, дышать тяжело. Через две кровати от меня лежит один неспокойный парень. Он стонет и часто сестер к себе зовет. Я ему: «Товарищ, ты с какого фронта?» А тот, что справа от меня лежал, говорит: «Какой он фронтовик, легавый, вот что!» — и как начал его материть. А тот ему: «Устанавливать власть в тылу сложнее, чем на фронте! Милиции тоже достается!» — если бы он не сказал этого, я бы не догадался о значении слова «легавый». Около меня украинец говорит: «Он стонет как будто только один он раненный! Ребята, приведите его ко мне, пусть он увидит, какая у меня рана». А у него одну ногу по бедро оторвало, а в другом бедре дыра размером с кулак. Я своими глазами видел, как врачи при обработке и перевязке засовывали ему в дыру с одной стороны кусок марли и вытаскивали его с другой стороны ноги.

В госпитале жизнь круглые сутки кипит. Одних привозят, других в тыл провожают, а третьих хоронят. Как ночь придет, все окна закрывают, потому что немцы часто Львов бомбят. Сестры по палатам бегают, кричат «Отбой!», велят свет выключить. Мы не спим, разговариваем. С улицы послышались три взрыва. Мы открываем маскировку, смотрим наружу: на улице поднялся пожар. Как-то раз подъехали близко к госпиталю две машины с ранеными, бомба взорвалась возле одной из них, и раненных из нее спасти не удалось. Раненых в поезд грузили только ночью, тоже из-за частых бомбежек.

Когда пришла очередь нам отправляться, тех, чьи имена назвали, вывели в коридор и расположили на двухэтажных койках. Рядом со мной вместе, на верхней койке, черноволосый, кудрявый, с большим кривым носом грузин лежит. Он и усы пытается отрастить, только врачи ему не разрешают. «И там, и сям, везде военная дисциплина, когда же нас дальше отправят?», — говорит он. На его койке, на нижнем этаже лежит желтоволосый русский из Тамбова. У него и лицо уже цвета волос стало. От него мертвечиной несет, видно его рану давно не чистили. Надо мной лежавший омский парень ему говорит: «Ты дружище, кажись, сгнил. Не могу терпеть, вся вонь на меня вверх лезет».

___________

[1] Население России в XX веке. С. 30-31

[2] Там же.

Сост.-комментатор — к. и. н. З. Р. Рахматуллина; перевод В. Ж. Тухватуллиной.

Продолжение следует…