"Задумчиво я в этот мир вхожу..."

«По тернистой тропе – в храм славы»

В бедной интеллигентной семье станционного служителя не препятствовали желанию сына рисовать, и ради него Левитаны отправились в Москву. Сложили свой немудреный скарб, и кортеж удалился из литовского местечка Кибарты, что близ станции Вержболово, оставив за собой детство Исаака…

В столице жилось нелегко. Отец зарабатывал частными уроками французского языка. Но денег не хватало, и семья жила в большой бедности. В тринадцать лет мальчик поступает в училище живописи, ваяния и зодчества. Исаак был талантлив, и с первых шагов его успехи отмечались наградами за «первые номера по художественным занятиям». Казалось, счастье осветило их темную, сырую комнату, в которой от чада керосиновой лампы по стенам бродили уродливые тени… Но одна беда следует за другой. Умирает мать. А вскоре от тифа скончался отец. И в семнадцать лет молодой студент остается в полной нищете. За неуплату очередного взноса за учебу его исключают из училища. Но благодаря друзьям-художникам, собравшим необходимую сумму, он смог вернуться к занятиям.

Вскоре совет преподавателей училища постановил освободить от платы за учение воспитанника Левитана как «оказавшего большие успехи в искусстве» и назначил ему небольшую стипендию. Его никогда не оставляли без внимания – больше, чем кому бы то ни было из учащихся, выдавали скромные денежные пособия, краски. А на четвертом году обучения его рекомендовали для получения стипендии генерал-губернатора Москвы князя Долгорукова. Талантливого ученика всячески опекали и поддерживали авторитетные наставники – Василий Перов, Алексей Саврасов и впоследствии Василий Поленов.

В 1877 году из Петербурга в Москву приезжает Пятая передвижная выставка, где экспонировались две работы Исаака – «Осень» и «Заросший дворик», которым была дана высокая оценка: «Нет сомнения, что задатки у господина Левитана весьма недюжинного характера». А господину этому всего 17 лет!

«Милая Чехия»

В 80-х годах судьба посылает ему встречу с удивительным человеком. Богатый купец, меценат, покровитель русского искусства Савва Мамонтов открывает свою Частную оперу и приглашает художников, в том числе и Левитана, писать декорации. Работал здесь и Николай Чехов, благодаря которому Исаак познакомился с его братом-писателем. Антон Павлович часто заходил к Мамонтову, разглядывал декорации, охотно принимал участие в обмене мнениями, высказывал замечания. Так он сблизился со средой художников и, не преувеличивая, говорил: «Вся московская живописующая и рафаэльствующая юность мне приятельски знакома».

Одним из этих знакомых был Исаак Левитан, обращавший на себя внимание благородством и обаянием личности; и особенно притягательным взглядом бархатных глаз, в которых Чехов-психолог мог заметить не только глубокий ум, но и душевную ранимость. В 1885 году началась дружба двух громадных художников, родственных по характеру таланта. Левитан был дорог и близок Чехову и как человек с его искренностью, нежностью и юмором. А теплота сердечного участия Антона Павловича и вся атмосфера «милой Чехии» согревала Исаака, не имевшего своей семьи. Он стал полноправным членом общества Чеховых и постоянно отдыхал в их имении Бабкино, что на реке Истре, и в московском доме, в Кудрине.

Театр Мамонтова для молодого пейзажиста стал лишь эпизодом, но зато дал возможность заработать на поездку в Крым, откуда он пишет: «Если так будет работаться, то я привезу целую выставку». По возвращении вновь замелькали московские будни. Чехов пишет: «Левитан закружился в вихре». Молодой человек вошел в салон к Софье Петровне Кувшинниковой, начинающей художнице, и влюбился в эту искреннюю и восторженную девушку. Он словно ожил – франтовски одевался, посещал премьеры, словом, вел светскую жизнь. Прежние картины были распроданы, а новые чистые холсты ждали его вдохновения…

Тайная музыка природы

Художник едет на Волгу. Правда, мудрый Антон Чехов знал, что «Левитану нельзя жить на Волге», потому что «она кладет на душу мрачность». В самом деле, от «серого неба и сильного ветра» у него «заныло сердце». Но могучая сила реки покорила художника, раскрыв ему свои просторы. Левитан понял, что в ней есть нечто магическое, неразгаданное, ждущее своего поэта-живописца.

И вот уже Чехов получает восторженное послание своего друга: «Я никогда еще не любил так природу, никогда еще так сильно не чувствовал это божественное нечто… оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью». Это чувство разлилось по волжским полотнам мастера, и в тончайшем диалоге с русским пейзажем раскрылось его дарование, умение передать тайную музыку природы.

Весной 1888 года художник впервые посетил Плес, городишко, расположенный между Костромой и Кинешмой. Этот древний русский город основан в 1410 году (нынче ему 600 лет) московским князем Василием I, сыном Дмитрия Донского, как крепость для защиты от татаро-монгольского нашествия. В 1812 году во время войны с Наполеоном Плес стал одним из центров формирования отрядов костромского народного ополчения.

Прибывшим гостям здесь с гордостью рассказывают не только об истории города, но и о великих людях искусства, освятивших их землю своим пребыванием. Илья Репин и Федор Васильев, Алексей Саврасов и Федор Шаляпин… Особую дань памяти отдают Исааку Левитану, создавшему в Плесе большинство своих лучших полотен. Но если вы скажете: «Левитан прославил Плес», то вас непременно поправят: «Плес прославил Левитана». И напомнят, что в 1972 году в доме, где жил художник, открылся Дом-музей И. Левитана.

Плес глазами Левитана

После шумной, суетливой Москвы художнику хорошо дышится на волжском просторе, и он с упоением сочиняет свои картины-песни, «открывая» никому не ведомый до него уголок России. «Совершенно новыми приемами и большим мастерством поражали нас всех этюды и картины, что привозил Левитан с Волги», – говорил Михаил Нестеров. Из второй поездки в Плес в 1889 году он привез 23 законченных полотна и около 50 этюдов.

Первой волжской картиной стал «Вечер. Золотой Плес», наполненный удивительной мелодией тишины. Мы видим, как в золотом мареве красок купаются небо, вода, берега Волги, и сизый вечерний туман, расстилающийся над рекой, все покрывает холодной дымкой вуали. Он собрал свои впечатления от многих вечеров и выразил их в этой картине.

«Есть в светлости осенних вечеров умильная таинственная прелесть…» – в тютчевских строчках есть все: молчание, угасающая заря, мерцающий серп месяца, белоствольные березки… В этом – магия поэзии. Вечная красота художественного слова, которое Левитан умел переносить на полотно своей волшебной кистью, – «…и темный бред души, и трав неясный запах». Он испытывал чувство волнения и счастья, желание бросить все и уйти в эту глушь – на берега неизвестных озер, на лесные тропинки… Забыться и затеряться в ее сказочном царстве.

В этот же период написана «Золотая осень. Слободка», где задумчивая красота русской осени нашла в своем авторе тонкого интерпретатора. Березы… Как хороши они в Плесе! Спускаются степенно с крутых холмов, окаймляя их, словно в девичьем хороводе. На окраине города в нагорной части раскинулась старая роща, где художник завершил свою «Березовую рощу», начатую еще пять лет назад в Бабкине, под Москвой.

Кажется, нет места в окрестностях Плеса, где бы не побывал художник. Как-то однажды, усталый и счастливый, он возвратился с букетиком полевых цветов. И, поставив их в обычную глиняную кринку, вдохнул в краски восторг от этого чуда природы. И каждый турист, гуляя по галерее, ощущает свежесть молодой весны и легкий аромат его «Одуванчиков», «Лесных фиалок и незабудок».

Пейзажи, созданные кистью живописца, – это симфония человеческих страданий, настроений, это чувство, разложенное на краски. Но «человека нет у Левитана». В его полотнах, пишет советский поэт А. Вергелис, «березы тихо дрогнут у пруда, а над безлюдьем светится звезда…».

Однако в этом мерцающем мире природы звучат «и счастье и печаль»:

Все от людей: рассвет, туман и даль,

А если я всмотрюсь, то разгляжу

Людские судьбы – в елях, в речках, в звездах,

Хоть ими здесь пропитан только воздух.

И лишь «Осенний день. Сокольники» – единственная картина, в интерьере которой случайно появилась фигура незнакомки, вписанной братом писателя, художником Николаем Чеховым.

«Тихая обитель»

Левитан всем сердцем полюбил Волгу и с удовольствием вновь и вновь собирался сюда на летние этюды. Ему здесь легко и уютно, а главное, хорошо пишется. В Москве, показывая свои плесские работы, он говорил друзьям, что природа у него «так хорошо схвачена, как никогда раньше». Именно на берегах этой могучей реки был завершен процесс становления Левитана-пейзажиста.

Его ученица, талантливая художница Софья Кувшинникова, писала, что «прошла за годы учебы у Левитана настоящую академию живописи». Из ее волжских воспоминаний об учителе читаем: «Бродя по окрестностям, вдруг наткнулся на ютившийся в роще монастырек. Он был некрасив и даже неприятен по краскам… но утлые лавы, перекинутые через речку, соединяли тихую обитель с бурным морем жизни; и в голове Левитана вдруг создалась одна из лучших его картин, в которой слилось воедино… и вновь увиденное, и сотни других воспоминаний».

И вот на метровом холсте на переднем плане появились шаткие мостки, листья кувшинок, рябь воды… Вечереет. В зеркале реки опрокинулись колоколенка, многоголовая старая церковь и озаренная закатом зелень. Картина произвела впечатление, вызвав оживленные споры. Все наперебой славили художника и его музу. Александр Бенуа приписывал этот успех поездке Левитана во Францию, словно запамятовал, что и до знакомства с импрессионистами он уже писал отменные «пейзажи настроений». А впоследствии Бенуа отмечал, что «лишь с появлением картин Левитана он поверил в красоту русской природы, а не в “красоты”». И, любуясь изображением, словно экскурсовод, он делится с нами впечатлениями: «Прекрасен холодный свод ее неба, прекрасны ее сумерки… алое зарево закатного неба, и бурые весенние реки, – прекрасны все отношения ее особенных красок».

До сих пор в Плесе туристы поднимаются на гору Левитана, где стояла когда-то деревянная церквушка, известная по картине «Над вечным покоем». Ее давно нет, она сгорела в 1903 году, простояв более 300 лет. Но благодаря мастеру и сегодня мы видим, как мерцает огоньком лучик солнца в ее окнах, как сияют маковки куполов.

Плесская церковь всплывет в памяти художника и в 1894 году появится на холсте его гениальной картины. Приобретенная для Третьяковки, «Над вечным покоем» является украшением пейзажной галереи левитановского зала. Но вглядитесь – в ней нет покоя, здесь дуют холодные ветры тревоги, а воздух пропитан человеческим страданием и одиночеством. «В ней я весь, – пишет Левитан об этой картине Третьякову. – Со всей своей психикой, со всем своим содержанием».

Свежий ветер Волги

Художнику 35 лет. Уже давно позади юность, первые годы творчества. Как это бывало и раньше, Левитан переживает невиданный приступ меланхолии. В письмах друзьям жалуется на то, что «захандрил без меры и грани, захандрил до дури, до ужаса…». Исаак в отчаянии. Казалось бы, творчество его гибнет. Но вот блеснул луч солнца – и как бы назло всем душевным драмам он пишет полные чистой и светлой прелести жизни холсты «Март» и «Свежий ветер. Волга».

В это время Исаак говорил Павлу Третьякову, что у него «нервы так разбиты, что даже трудно обсудить будущее». И снова он обращается к природе, этому спасительному берегу, укрепляющему веру в людей и себя. Работа, творчество – вот лучшее лекарство против хандры. В его мыслях часто возвращалось детство. Еще тогда муза впервые подала руку своему избраннику и «повела его по тернистой тропе несчастья в храм славы и успехов». Всегда окруженный ее заботами и вниманием, он продолжал упорно работать.

В «Свежем ветре» перед нами новый Левитан с невероятно широкой красочной палитрой. Но Чехову это не по душе. Он сказал, что Левитан стал старше, а в живописи молодится… С мнением писателя не нам спорить. Но думается, что мастер, создавший лишь реквием «Над вечным покоем» или благостный «Вечерний звон», не был бы столь широк без «Золотой осени», «Марта» и волжского «Свежего ветра».

Сумерки сгущаются

После повторно перенесенного тифа у художника сдавало сердце. Доктор Чехов пишет приятелям: «Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует». Больной Исаак едет за границу, на ванны. Лечение оказывает благотворное действие. Он немедленно берется за кисть, «а то так рано складывать оружие – больно». И вдруг узнает о неизлечимой болезни Антона Чехова. «Ах, зачем ты болен, зачем это нужно? Тысячи праздных, гнусных людей пользуются великолепным здоровьем. Бессмыслица!»

Вопреки всему, оба работают. Но Левитан чувствует, что силы его тают, о чем он сообщает Марии Павловне Чеховой: «Мало работаю – невероятно скоро устаю. Да, я израсходовался вконец, и нечем жить дальше. Должно быть, допел свою песню».

Художник торопится жить. Пишет запоем. Меньше чем за четверть века им уже написано около тысячи картин, этюдов, рисунков и эскизов. Его строгость и нетерпимость к недоделкам поражали всех. Не в его правилах было «дать на выставку недоговоренные картины».

…За год до кончины Левитан в память о «милой Чехии» подарил своему духовному наставнику Антону Павловичу «Сумерки. Стога». Часто глядя на эту небольшую картину, писатель задумывался о нелегкой судьбе и непростительно короткой жизни гениального художника. И сумрак левитановского пейзажа отражался в его печальных глазах…

Воспоминания о прошлом сгущались красками «сумеречной» поэзии их любимого Федора Тютчева:

Тени сизые сместились,

Цвет поблекнул, звук уснул –

Жизнь, движенье разрешились

В сумрак зыбкий, в дальний гул…

Эта картина находится в Третьяковке, встречая нас вечерним пейзажем, в котором живет светлая душа мастера.

Счастье художника, сумевшего поговорить с пейзажем наедине, осталось с ним и отдано людям. Поклонимся же Левитану за его любовь к русской природе, за чистоту нравственных убеждений, что помогают нам в трудную минуту найти себя, поверить в торжество красоты; остановиться в изумлении и увидеть то, что не заметит равнодушный взгляд: прибитую бурей траву, сломанный стебелек с опавшими листьями, шрам на влажной земле, по которому побежит тонкий ручеек прозрачных слез…