Иван Тургенев и дом-музей его имени. Часть шестая

Тут вообще можно рассказывать/расписывать бесконечно. От заката и до рассвета, а потом от рассвета и до забора.

Творчество Тургенева, имея стихотворное начало, не имеет конца. Никакого. Даже прозаического. Стоит только начать в его творчество погружаться, как становится ясно: оно без конца и без краю, как блоковская весна. Хотя чисто физически всё имеет свой конец: я уже упоминал, что последний рассказ писателя так и назывался «Une fin» – «Конец».

На снимках, сделанных мной ниже, экземпляры журнала «Отечественные записки» за 1841 – 1842 годы, где напечатаны стихотворения «Баллада» и «Похищение». Поэмы «Параша» (1843), «Разговор» (1845), «Андрей» (1845), «Помещик» (1846) создавались тут, в этом самом доме на Остоженке.

На стендах под стеклом (чтоб никто не вздумал взять в руки и полистать) много прижизненных изданий прозы Тургенева: «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне». Обратите внимание, как тогда писалось слово накануне – раздельно «На канунѢ». А ять – буква исторической кириллицы и глаголицы, употребляемая в церковнославянском языке, русской и болгарской дореформенных орфографиях.

«Отцы и дети» навязли всем в зубах со времён школы. Я не хотел выпячивать эту тему, поэтому на снимках её нет, хотя по залу она проходит, как раньше говорили/писали, красной нитью.

Тургенев как драматург известен мало или не известен совсем (а всему виной – советская школа!). Между тем «сыгранная в Малом театре в бенефис М.С. Щепкина комедия “Провинциалка” (1850) также увенчалась настоящим триумфом молодого драматурга...»

Х зал. «МЕМОРИАЛЬНЫЙ КАБИНЕТ И.С. ТУРГЕНЕВА»

Именно в этой небольшой (хотя и не сказать, что тесной) комнатухе Иван Тургенев жил/«квартировал» в промежутке между 1840 и началом 1850-х годов, когда наездами бывал у матери. Варвара Петровна выделила сыну это помещение на антресолях. «Салтычиха», так сказать, расщедрилась со своего барского плеча: дескать, живи, дорогой, сынуля, не тужи!

Сразу же, как только входишь в зал, взгляд косит направо. Все помнят, что Тургенев любил охоту? Не просто любил, а обожал, был заядлым охотником, как и... ну, например, Некрасов. Практически все дворяне-помещики, хоть регрессоры, хоть прогрессоры, любили охоту. Уток пострелять, живность там всякую для еды и потехи – экологов/защитников дикой природы на них в то время не было. Кто этого факта о Тургеневе не помнит (или по случайности не знал), то, взглянув на ружья и муляж/скульптурное изображение собаки, сразу поймёт… Как сказал некогда «классик», «кто не знает, тот поймёт»…

«Записки охотника» – цикл рассказов или очерков Тургенева, публиковавшийся в 1847–1851 годах в журнале «Современник» (в то время его уже редактировал Николай Некрасов), а чуть позже вышедших отдельным изданием. За сборник, кстати, цензор, пропустивший «крамолу» в печать, лишился работы. Но «Записки охотника» сделали Тургенева не просто знаменитым – они принесли ему мировую, вернее, европейскую, славу. Впрочем, тогда европейская слава уже считалась мировой.

Если кто думает, что «Записки…» исключительно об охоте, то это не совсем так, и, я бы даже не побоялся сказать, совсем не так. «Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха», «Уездный лекарь», «Мой сосед Радилов», «Однодворец Овсяников», «Пётр Петрович Каратаев» – о барах и крепостных, о людских характерах, о хорошем и разном. Мой любимый сатирик Салтыков-Щедрин вообще считал, что эти записки положили начало «целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды».

Тут в голове приключается вспышка и начинают меня терзать смутные сомнения, что людям старшего поколения, учившимся некогда в советской школе, точно должен быть знаком рассказ «Бежин луг» – он входил в школьную программу, в её минимум миниморум. Сюжет там таков (напоминаю). Ночь. Дети стерегут табун. Звучат истории про домового; про плотника Гаврилу, встретившего русалку; про Акулину и водяного. Печальный конец: из-за падения с коня погибает мальчик Павел, который ночью рассказал друзьям байку о том, что слышал голос утонувшего в реке другого мальчика. Помните? Вот видите! Я был в этом уверен! Знать, не прошла советская школа мимо нас всех. Вложила в наши уши, головы глубокие гуманитарные знания (т. е. не в смысле, что в одно ухо влетело, а в другое вылетело).

…В общем, вот ружья с охотничьей сумкой на стене поверх ковра, по преданию, висевшего в этом доме, и муляж собаки возле дивана напоминают об одном из главных увлечений Тургенева.

В целом зал посвящён «остоженскому» периоду жизни Ивана Тургенева, хотя сам писатель появлялся тут... нельзя сказать, что часто. За период с 1840 по 1950 годы провёл тут в общей сложности год-полтора.

Из анонса-презентации зала: «...Сочинения Ж. Санд, М. Монтеня, И.К. Лафатера, П.Г. Фихте, И.Ф. Шиллера, портреты и бюсты знаменитых писателей очерчивают круг чтения молодого человека. Среди его московских друзей и знакомых – историк литературы, профессор словесности Московского университета С.П. Шевырёв, литературный критик и переводчик В.П. Боткин, писатели-славянофилы А.С. Хомяков и К.С. Аксаков, историк Т.Н. Грановский...»

XI зал. «У ЧУЖОГО ОЧАГА… (ГЕРМАНИЯ, ФРАНЦИЯ)»

Там, где был чужой очаг, жила и любовь всей жизни Тургенева и его муза Полина Виардо. Как прокомментировал один мой однокашник по филфаку Красноярского университета сделанный по этому поводу пост в VK, «самая удобная муза – чужая жена, Иван Тургенев это знал точно».

И кто же со времён школы не слышал это имя – Полина Виардо! Хотя помнят, как я однажды убедился, далеко не все.

С какой стороны я ни примерялся сфотографировать портрет Виардо над «чужим очагом», отражение мешало. Служительница музея, чтобы помочь мне, даже свет специально выключала: дескать, а вдруг лучше будет. Но при потушенных лампах отражение на картине, как ни странно, оказалось ещё сильней – всё полотно просто засветилось белым пятном. Неспроста! Знать, чересчур гламурной была дама (не служительница музея, а муза Тургенева).

В общем, пришлось «вертать всё взад» – снова тушить свет (но гранату не бросать). Что вышло, то вышло. И как уж вышло.

…Чужой очаг для Тургенева стал со временем своим, а свой – ну, пусть далёким. А если без экивоков и эзопова языка, то свой стал чужим.

...Кстати, заметили ли вы на снимке важную деталь? Там двое: Виардо и охотничья собака. Сразу две тургеневских музы «в одном флаконе»?

Экспозиция в этом зале посвящена жизни писателя в Германии и Франции. В центре зала – витрина с его автографами. На бюро – материалы, посвящённые публикации Тургеневым писем Александра Пушкина, в том числе письмо самого Ивана Сергеевича к дочери поэта, Н.А. фон Меренберг.

С Германией И.С. Тургенева связывало многое – прежде всего, как уже не раз было сказано, учёба в Берлине, путешествия по стране, лечение на водах. В 1863–1870 годах он подолгу живёт в Баден-Бадене. В этот период выходят повесть «Призраки» и роман «Дым» – как утверждается, единственное произведение, написанное Иваном Сергеевичем за границей (хоть я и не специалист, но тут терзают меня смутные сомнения; нет у меня уверенности, что «Дым» такой уж уникальный: вон хотя бы последний рассказ взять, который Тургенев незадолго до смерти во Франции диктовал Полине Виардо).

...В ноябре 1871 года Тургенев с семейством Виардо переезжают в Париж, а спустя ещё три года неподалеку от французской столицы, в местечке Буживаль, они вместе приобретают загородную виллу «Ясени». Ходили упорные слухи, что супруги Виардо живут с Тургеневым, как это назвали бы в советское время, дружной «шведской семьёй» (сейчас назвали бы иначе, жёстче). Но свечку никто не держал, посему тьфу на эти слухи и на тех, кто их распространял (не будем говорить, кто это, хотя это был слонёнок – помните такое и такого?).

...Во Франции возобновляется прерванное на двадцать лет знакомство Тургенева с Жорж Санд (если кто забыл, то была такая известная французская писательница, автор романов «Индиана» и «Консуэло»; её настоящее имя – Амандина Аврора Люсиль Дюпен/Amandine Aurore Lucile Dupin, в замужестве – баронесса Дюдеван).

В организованных тогда же знаменитых «обедах пятерых» принимают участие Г. Флобер, Э. Золя, А. Доде, Э. Гонкур (какие имена! тут пояснений точно не требуется) и, конечно, сам Иван Сергеевич.

XII зал. «ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ»

1870-е годы стали временем настоящего триумфа Ивана Тургенева. В России он избирается членом-корреспондентом императорской Академии наук. Его приезды в Россию в 1878–1881 годах встречаются бурными продолжительными аплодисментами, постепенно переходящими в долгие овации (все мы помним, что нет пророка в Отечестве своём).

Оксфордский университет присуждает Тургеневу степень доктора гражданского права. Его произведения переводятся практически на все европейские языки. Нобелевских премий тогда ещё не учредили и не раздавали, а то точно получил бы.

В последние годы жизни появляются и тургеневские «Стихотворения в прозе», в том числе то, которое все мы помним (надеюсь) со школы:

«...Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!.. Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома. Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!..»

В витринах зала можно увидеть прижизненные публикации романа «Дым» (1867) и самого большого по объёму романа «Новь» (1877). «Новь» возник как результат общения/сближения Тургенева со многими революционными эмигрантами и с заграничной молодёжью.

В витринах есть также материалы, посвященные участию И.С. Тургенева в торжествах по случаю открытия памятника А.С. Пушкину в Москве в 1880 году.

На портрете работы Ф.Е. Бурова Иван Сергеевич запечатлен в последний год жизни.

Писатель умер 22 августа (3 сентября) 1883 года в местечке Буживаль под Парижем. Посмертная гипсовая маска и слепок руки выполнены по модели скульптора П.Н. Тургенева.

*  *  *

Покидаем гостеприимный музей.

*  *  *

P.s. То, что обещал в тексте, когда процитировал две строки из «самого себя». Не забыли? Главное, что сам помню. Итак…

Стих Михаила Гундарина

НОЯБРЬ

Довольно летних снов, конец октябрьской лени!

Я подошёл к окну и выглянул в окно –

Сгустились облака и удлинились тени,

Сегодня выпал снег, но в комнатах темно.

А улицы полны ликующего сброда

Снежинок молодых, насаженных на нить.

Как неумелый стих, как детская свобода

Они – писал А.С. – предполагают жить,

А глядь, как раз помрут. Нам тоже, дорогая,

Невесело с тобой на пике ноября,

Куда в конце концов, печально догорая,

Добрёл наш дивный свет, стихами говоря.

А кстати-ка: тащи разрозненные тОмы!

Отправим, наконец, поэзию в полёт!

Лирической тоски, эпической истомы

Бесснежная земля нетерпеливо ждёт.

Пусть станет ей теплей под этим одеялом,

Пусть прорастёт к весне ритмическая вязь,

Сама себя легко рифмуя с идеалом,

Цветами и травой, и ветром становясь!

Моя пародия на него

ВНЕВРЕМЕННОЕ

Гляжу в окно сейчас, и что-то напрягает.

Ведь вроде лепота: и снег вокруг витает,

И вязнут облака, и вытянулись тени...

Так что меня гнетёт? А может, из-за лени?

Но нет! Я не ленив! Я по прогулкам шляюсь.

В кровати на боку не целый день валяюсь.

...Курьер принёс письмо с загадкой-маркировкой.

Ах, вот что напрягло – подписано шифровкой!

И кто такая А.? Алёна или Анна?

А вместе с буквой С. и вовсе стало странно.

И пишет так чуднó: мол, кто мечтает вечно

Снежинкою прожить, тот и помрёт овечкой.

Не может же мужик мне засылать записки!

Девица то была с последней бурной вписки!

Но там не только А. вокруг меня крутились.

Со мною Бэ и Мэ как с торбою носились.

Ну, как теперь понять, разгадку дать загадке?

Мне все они близки. Мне все девицы сладки.

Тогда я сплоховал, залез в библиотеку.

И с наглой мордой там изобразил калеку.

И снова сплоховал: с одним томОм укрылся,

В хранилище меж тем под тОмами роился

Девичий улей. Мне пришлось спасаться бегством.

С тех пор ищу, ищу девичьего соседства.

Но стороной меня обходят дорогуши.

Открою рот при встрече – затыкают уши.

И вот те на! А.С.! Возьму под одеяло.

Раз нет других, А.С. мне станет идеалом.

В соавторство впадём, в поэзии купаясь –

Так пишутся стихи, сквозь чащи продираясь.