У Тургенева была внебрачная дочь, родившаяся в 1842 году. Родилась она от вольной белошвейки, служившей у его матери. Писатель, постоянно разъезжая по заграницам, оставил дочь на воспитание своей родительнице. Но в 1850 году, когда он опять появился в России, то вдруг «прозрел», обнаружив, что его мать обращается с его дочерью, как с крепостной. Тургенев забрал девочку и увёз её с собой во Францию, где она утратила русское имя Пелагея и превратилась во француженку Полинет, а воспитывалась потом вместе с детьми его музы Полины Виардо. Правда, случилось это практически перед самой смертью Варвары Петровны – она умерла в этом же 1850 году (и явно не от горя и печали, что у неё отобрали внучку).
...Из воспоминаний Варвары Житовой (в девичестве Богданович-Лутовиновой), внебрачной дочери Варвары Петровны и её домашнего врача Берса, жившей в этом самом доме на правах воспитанницы. Воспоминания Житовой считаются специалистами в мемуарной литературе об Иване Тургеневе наиболее достоверными:
«...При ней своего мнения, несогласного с её, никто высказывать и не смел. Один только Иван Сергеевич, её любимец, и то в самых мягких, почтительных выражениях, скорее с мольбой, чем с осуждением, высказывал ей свои желания и соболезнования... Гнёт крепостного права, в особенности тяготевший в доме его матери, скорбно отзывался в душе столь известного по доброте своей Ивана Сергеевича, и ему было тем тяжелее, что бороться он отнюдь не мог. Доброта его, однако, иногда и без всякой борьбы подчиняла волю даже и Варвары Петровны. При нём она была совсем иная, и потому в его присутствии все отдыхало, все жило. Его редких посещений ждали, как блага. При нём мать не только не измышляла какой-нибудь вины за кем-либо, но даже и к настоящей вине относилась снисходительнее; она добродушествовала как бы ради того, чтобы заметить выражение удовольствия на лице сына...
Зная характер своей матери, он никогда ей не высказывал резко то, что его огорчало в её поступках. Он знал, что этим ещё больше только повредишь тому, в пользу кого будет произнесено слово защиты. И несмотря на это Варвара Петровна при нём и для него точно перерождалась: она, не боявшаяся никого, не изменявшая себя ни для кого, при нём старалась показать себя доброй и снисходительной.
Охлаждение Ивана Сергеевича к матери совершилось позже, постепенно. Да и охлаждением этого назвать нельзя – он удалился только от неё. Борьба была невозможна, она повела бы к худшему, а видеть и молчать было слишком тяжело для его доброго сердца...»
Однако вот эта жестокая и вздорная крепостница считала себя истинно и глубоко верующей православной христианкой. Или на самом деле была таковой? Как видно на снимках ниже, в её спальне имеются иконы и картины на библейские сюжеты: «Библия, Псалтырь составляли неотъемлемую часть её жизни, её настольной книгой в те годы был трактат Фомы Кемпийского “Подражание Иисусу Христу”...» – говорится в презентации кабинета/спальни.
...Чем не бездушная лицемерка? Думаете, всё-таки... лицемерка? А я вот так не думаю. В человеке часто совмещается, смешивается, переплетается то, что принято называть «тёплое с мягким» или «мухи с котлетами». Человек зачастую и сам не понимает, как может, например, плакать над книжкой, сочувствуя тяжёлой судьбе литературных героя или героини... или какого-нибудь несчастного абстрактного народа, а в жизни жестоко мучать/убивать животных и/или людей (а крепостные и животными-то могли не считаться – сей живой товар «в табеле о рангах» стоял ниже животных).
В кабинете/спальне есть портретная миниатюра хозяйки – одно из немногих изображений матери Тургенева, сохранившихся до наших дней.
Не правда ли, красивые фарфоровые/керамические безделушки стоят в шкафу? «И я, и я, и я того же мнениЯ», как в известном мультфильме пел милый добрый Ослик Иа (и я тоже добрый, но, надеюсь, не осёл).
Должен вам признаться по секрету, что в этом доме повсюду не только изображение музы Тургенева Полины Виардо, но и образ моей музы – она же по совместительству моя супруга. В любом из зеркал, на любом фоне.
«По секрету всему свету, что случилось, расскажу… Я не шкаф и не музей хранить секреты от друзей».
Я и себя иногда не забывал, хоть я и не Тургенев (думаете, шансов им стать у меня уже совсем никаких?).
...В этом месте поулыбаемся все вместе (в рифму!).
Мне снова придётся напомнить (а вам вспомнить), что улыбка продлевает жизнь так же, как никотин убивает лошадь.
А нас обоих не забывала запечатлевать для семейной и всемирной истории любимая жена (один раз этот снимок я уже показывал, но повторенье – мать ученья).
И на закуску в этом зале (или из этого зала). Так сказать, креатив дизайнеров (или маркетологов?).
Об одной из многочисленных дискуссий Варвары Петровны с сыном (или с обоими сразу) живописует/свидетельствует устроенная на полу инсталляция. Видимо, дискуссия была настолько бурной, что чей-то портрет полетел на пол, а стекло разбилось вдребезги/разлетелось на куски.
Может быть, это как раз та самая «дискуссия», которая произошла между матерью и сыновьями, когда она «по доброте душевной и зову сердца» якобы разделила между ними своё имущество/имения и «даровала» каждому его часть.
«Довольны ли вы?» Так и вспоминается пушкинское: «Чай, теперь твоя душенька довольна?»
...Инсталляция «издали».
Инсталляция вблизи (хотя близкое, как известное, видится на расстоянии).
…Умерла хозяйка, кстати, тоже в этом доме.
VII зал. «ГАРДЕРОБНАЯ. МИР ЖЕНЩИН ОСТОЖЕНСКОГО ДОМА»
Барыня-крепостница Варвара Петровна была модницей. Опять вспоминается пушкинское: «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Применительно к хозяйке дома хочется эту фразу поюзать/переделать и преподнести так: быть можно мерзкой крепостницей, но гардеробы обожать/гардероб свой пополнять.
Из анонса-презентации зала (гардеробной): «...В. Житова вспоминала: “как старушку я её знала почти красивою, всегда прекрасно, изящно одетою: чепчики из дорогого тюля, с густой оборкой и кокетливым цветным бантом сбоку. Капоты её были причудливых, но изящных фасонов”...»
Наверняка эти предметы лучше узнают и смогут их профессионально оценить и описать женщины. Кроме ножниц, я тут, пожалуй, ничего больше назвать не смогу. Возможно, незнакомые мне предметы предназначены как раз для того, что сказано в анонсе зала:
«Досуг обитательниц дома заполняло вышивание “милых пустячков” бисером или по канве. Несмотря на властный и даже деспотичный характер В.П. Тургеневой, мир её частной жизни по преимуществу оставался женским...»
...Женщины-рукодельницы, ау, где вы?! Есть тут такие?
О! Тут в зеркале снова моя муза!
Кстати, здесь и я был, если кто забыл (помните такое: здесь был Вася).
Мёд-пиво я тут, однако, не пил. Этим не угостили.
Аудиогид поведал, что сюртук подлинный и был ношен Иваном Тургеневым самолично.
Из анонса зала: «Образцы женского и мужского платья XIX века напоминают о том, что и сам Иван Сергеевич в одежде всегда следовал последней моде». Франтом был ещё тем! Опять в памяти всплывает пушкинское: «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».
Цитата из анонса (скриншот):
Странное «совмещение»: неужели Тургенев и женскими образцами модного платья не брезговал?
Я бы подсказал тем, кто писал текст (что на скриншоте выше), как его лучше сформулировать:
«Образцы женского платья XIX века напоминают, что Варвара Петровна была не чужда последней женской моде, а образцы мужской одежды – что её сын Иван всегда следовал последней мужской».
Как-то так.
И даже денег за это бы не попросил...
VIII зал. «МИР МОСКОВСКОГО ДЕТСТВА И ОТРОЧЕСТВА И.С. ТУРГЕНЕВА. ГОДЫ УЧЁБЫ»
Уже из названия видно, чему посвящена экспозиция зала – детским и юношеским годам будущего большого/великого писателя, его обучению в университетах Москвы и Германии.
До девяти лет Иван Тургенев жил в имении Спасское-Лутовиново Орловской губернии, полученном его матерью по наследству от дяди (к которому, если кто ещё помнит, она сбежала от побоев и унижений отчима, а может, отчим что-то и покруче хотел от юной девицы).
...Почти в несознательном возрасте (в 4 года) Тургенев вместе с родителями уже путешествовал по Европе, где чуть не погиб. Но, благодаря отцу, который, надо полагать, был причастен и к первой жизни, Иван родился, так сказать, во второй раз (снова в рубашке).
В 1827 году Тургеневы-родители поселяются в Москве, нужно было давать образование детям, которых к тому времени было уже трое пацанов: в 1816 году родился первый сын Тургеневых Николай, в 1818-м – Иван, в 1821-м – Сергей.
В 15 лет Иван Тургенев поступил в Московский университет на словесный факультет. Потом перешёл (перевёлся, как сейчас сказали бы?) в Петербургский на философский. Николай Гоголь, как сказано в презентации зала, «преподает студентам историю» (фото Гоголя висит в зале над секретером... согласен, на моём снимке различить его сложно, но поверьте честному человеку – это он, Гоголь, автор «Ревизора», «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Мёртвых душ»).
* * *
В Петербурге «юношу знакомят с В.А. Жуковским. Он также встречается с М.Ю. Лермонтовым, профессору А.В. Никитенко отдает на суд свои первые поэтические опыты. Начинает формироваться круг литературного общения будущего писателя».
В период обучения, как уже сказано, Тургенев начал писать стихи. То ли на третьем курсе, то ли раньше. Два стихотворения «Вечер» и «Венере Медицейской» уже после того, как он закончил университет, дебютировали в журнале «Современник». Его редактором в 1837 году (после смерти Пушкина) стал преподаватель Пётр Плетнёв. И Плетнёву Тургенев, будучи студентом, свои стихи тоже показывал и удосужился их критического разбора и даже похвалы. Хорошо иметь преподавателя, который вдруг становится редактором лучшего... ну, пусть, одного из лучших русских литературно-художественных журналов своего времени. Число журналов было не таким, как сейчас – уж точно не сотни и не тысячи.
...После Московского и Санкт-Петербургского университетов Иван Тургенев едет в Германию и учится в Берлинском университете.
Обо всё этом так или иначе рассказывает VIII зал и его экспонаты. Имеющий глаза да увидит, а имеющий уши – да услышит (не зря у меня и супруги в ушах без устали делает свою кропотливую работу китайский аудиогид: бу-бу-бу, бу-бу-бу).
Продолжение следует…