Крепость Актау. Часть девятая

На поле боя все перемешалось, жуткий хрип задыхающихся боевых коней, звон металла бьющихся сабель, глухие удары копий и сукмаров о крепкие щиты противника, сумасшедшие звуки разнеслись над тучами поднятой в воздух пыли. Боевые кличи и торжествующие крики, ругань, вопли нечеловеческой боли, все слилось в одну сплошную какофонию звуков… Время от времени кто-то выпадал из этого огромного клубка, потерявши коня и, стоя на своих ногах, снова размахивал холодным оружием. Другие оставались лежать на земле, кто-то кривляясь от невыносимой боли, а кто уже навечно затихнув.

Урагуты услышали сигнал, понятный только им, и внезапно прекратив битву, стали собираться в стороне от места сражения. Хармады не стали преследовать отступающих из опасения, что это может быть хитрость, чтобы заманить их в засаду и окружить. Ранур тоже отозвал свои отряды, чтобы перегруппироваться, а сам поскакал к правителю.

Рамгун прекрасно видел, что сражение ещё далеко не завершено, нет явного перевеса ни одной из сторон, поэтому решил действовать хитростью: дал задание нескольким своим воинам прорваться к центру вражеских сил и убить предводителя конников — Сарыхана. В случае удачи это была бы половина победы.

Прошло немного времени и урагуты предприняли новую атаку. На этот раз они выстроились клином и гнали коней рысью, выставив вперёд длинные копья. Конники сарматов ждали приближения врага. Но прежде чем дрогнули их ряды, Ранур резким криком разделил боевой порядок на две части. Строй быстро расступился в разные стороны, пропустив через себя разогнавшуюся конницу урагутов. Теперь уже хармады атаковали боевой клин урагутов с двух сторон. Как они дрались! То был настоящий яу — смертельная схватка. Сошлись лучшие воины, они были выносливы, храбры. Но кто-то, только один из них, должен был стать победителем.

В чётком строе врага возникло некоторое замешательство. Защитники крепости старались раздёргать сплочённый строй с разных сторон, чтобы подобраться ближе к их командиру. Между тем один из наиболее ловких воинов Ранура, прокладывая путь дубиной, сумел-таки приблизиться к нему на расстояние длины аркана. Сабля Сарыхана, увлекшегося боем, резво порхала направо и налево. Конь его вздымался на дыбы, ударяя копытами соперников. В пылу боя он не заметил опасности. Лишь за мгновенье до смерти, когда петля аркана обвила его шею и сбросила с коня, он понял, что пришёл конец…

Веревка, привязанная к седлу всадника, быстро поволокла его в сторону Актау. Ранур, наблюдавший за этим, сначала оттянул своих людей назад, и тут же устремился в новую атаку, тесня потерявших командира чужаков. Войско, оставшись без военачальника, потеряло свою ярость, стало разрозненным. Хармадам только этого и было нужно. Конница Ранура, усилив натиск, прижала врага к высокому обрыву реки. Победа близка! Не выдержав давления, некоторые вражеские сотники побежали в степь, увлекая за собой остатки разбитого войска. Отступая, их кони скакали с ещё большей резвостью, чем вначале. Конники Ранура долго гнали отступающих, но расстояние до преследуемых только увеличивалось. Гнались за разбитым противником до устья Каридели и только тогда остановились, когда те как попало бросились в воду и стали уходить за реку.

А в это время тело убитого в бою Сарыхана уже лежало на центральной площади крепости Актау. Лицо его, почерневшее от пыли, смешавшееся с кровью было страшно в застывшей гримасе смерти, боевые доспехи, волоченные по земле, изодраны в клочья.

Сарматы торжествовали победу, воздавая хвалу своему батыру Рануру.

Одна Зильбар в это время горько плакала и рвала на себе волосы. Теперь, несмотря на попытки охраны ее остановить, Зильбар вырвалась из своей темницы и выбежала на площадь. Никакая сила не смогла бы теперь удержать ее в заточении. Со страхом и с разрывающимся от горя сердцем приближалась она к месту, вокруг которого собрался народ. Люди тихо расступились. Увидев бездыханное тело Сарыхана, как подкошенная упала на его грудь и жуткий тоскливый волчий вой вырвался из ее груди. Народ гулко вдохнул:

— Ах!

Она лежала, обнимая мёртвое тело, прижавшись своим лицом к его лицу. Увидев это, Рамгун взревел от ярости, его глаза едва не выскочили из орбит, лицо скривилось. Он заскрежетал зубами и, выхватив саблю, занёс над головой:

— Ах ты, проклятая девка! Позор на мою голову!

Не успел опустить саблю на голову дочери — жена Замбиля повисла на его правой руке.

Но в этот момент Зильбар выхватила свой кинжал из ножен на поясе и вонзила себе прямо в сердце по самую рукоять. Никто и вздохнуть не успел. Она рухнула на грудь своего страстно любимого Сарыхана. Горячая кровь хлынула фонтаном из раны, разливаясь горячей багровой лужей на утоптанной земле вокруг них двоих.

Этот день был до краёв наполнен большим кровопролитием, вплоть до той последней трагической капли, но с заходом солнца закончился и он.

Рамгун не мог явиться перед соплеменниками в своем великом горе и позоре, поэтому, отдав короткие приказы, удалился в свою хижину и возжелал больше никого не пускать и не видеть. Тело Сарыхана, несмотря на то, что он пришёл сюда как враг, не стали предавать на поругание, скармливать стервятникам, а возложив на лодку, отправили на другой берег. Такова была воля Рамгуна.

Бодархан, готовый растерзать посланников, перевёзших тело на лодке, все же оценил благородство противника, хоть с трудом, но сдержал себя.

Принесение Зильбар самой себя в жертву большой любви сочли божественной волей и захоронили с почестями, как и полагается воину. Три дня и три ночи никто не выходил из крепости ни на работу, ни на бой. Три дня и три ночи над крепостью был слышен лишь скорбный плач по погибшим.

Смерть сына охладила пыл и Бодархана тоже. Хоть сердце его горело огнём жажды мести, он в ярости скрежетал зубами, даже бил себя кулаком по голове, но не готов был начать новую бойню. И хармады и урагуты снова взяли передышку, требовалось похоронить своих близких и соплеменников, павших в бою.

Карасай пересох, хармады покидают крепость

Цепь бедственных событий этого жаркого лета повергли Рамгуна и его аксакалов в тяжкие раздумья: почему пришли такие испытания на нашу землю, в чем мы провинились перед божеством, вернётся ли когда-нибудь прежняя благодать? Ведь мы никогда не забывали про наше божество, всегда, будь то урожайный год или удачное событие, большая радость или маленькая удача, во всех случаях даровали ему лучшую жертву, воздавали должное. На что же ты гневаешься, Тенре? Или наша земля больше нас не хранит? Чёрные орды пришли захватить нашу землю. И они отбирают, отгрызают наше богатство… Веками внушали нам предки, что божество — огненный шар не терпит разврата и праздности. Вон, даже моя родная кровинка, любимая дочь Зильбар покинула этот мир, как напоминание о том, что нельзя нарушать устои общества. Перед всем нашим родом склонила голову на грудь врага, не устыдившись позора.

Рамгун мучился, не в силах отогнать бродившие в голове тяжелые мысли. И любимая жена Замбиля не могла найти нужных слов, способных утешить его горе. Тогда он собрал аксакалов, намерившись объявить о сложении с себя полномочий верховного предводителя:

— Старейшины, уважаемые аксакалы! Во главе нашего города, с нашим народом я стоял на этом месте много больше десяти лет и десяти зим. Видно кончилось моё время, утратил я доверие нашего божества — Тенре. Новые беды и горе пришли в наши края. Позвольте же мне взять в руки деревянный сукмар и бронзовый щит, чтобы встать в один ряд с нашими воинами…

Аксакалы зашумели. Они видели, как осунулось смуглое и некогда очень волевое лицо Рамгуна, как поникли его широкие плечи.

Самый старый из них начал свою речь так:

— Нет, наш падишах, так не годится. Ты долгое время хранил нашу общину, наши рода. Ещё есть сила в твоих руках, ещё работает твоя голова. Не поступай так в это трудное время. Мы не согласны!

— Нет, нет!.. — зашумели остальные. — Когда судьба народа висит на волоске, это преступление. Власть тебе дана свыше. Не отступись.

Рамгун на мгновенье сжал ладонями свой широкий лоб, ему стало стыдно.

— Хорошо… Ваше решение — для меня закон. Пока остаюсь, буду править.

Аксакалы разошлись, удовлетворившись ответом.

Продолжение следует…