Мой отец – художник Леонид Круль

Узкая, припорошенная свежевыпавшим синеватым снегом небольшая улочка с трудом карабкается вверх мимо деревянных покосившихся домишек, настороженно поглядывающих на странную процессию, и если бы не луна, бегущая неотрывно следом и освещающая незнакомый путь, ни за что бы нам не дойти. Но мы отчаянно бредем – ведь мы получили новую квартиру! – едва поспевая за буквально летящим впереди отцом. Его костыли мелькают в сумеречном воздухе, словно крылья ветряной мельницы, и вдогонку за ним стелется облако из шуток и колкостей, смеша и подзадоривая нас. Нас – это маму, добродушную и полную женщину, так и не научившуюся парировать бесконечные насмешки отца, старшего брата Володю и меня. Если Володе удается не отставать от отца и он радостно бежит вприпрыжку, то мы с мамой плетемся позади. В моей руке узел с любимыми игрушками, я хнычу и жалуюсь на усталость, и только луна, которую я давно заметил и успел с ней подружиться, мысленно пририсовав ей глаза, нос и губы, подмигивает таинственно и ободряюще, и мне становится уже не так тяжело. Но все равно мне не поспеть за братом, я плаксиво кричу, чтобы меня подождали, и мама наклоняется, чтобы меня пожалеть, но от этого я еще больше капризничаю. Посыпал крупный снег, залепляя мокрыми хлопьями уши и лоб, набиваясь под воротник, а мы все идем и идем, и дороги нет конца...

Неужели это когда-нибудь было? Или это только сон, смутный и далекий, тревожащий сохранившиеся уголки памяти, не желающей мириться с утратой всего, что было дорогого в жизни, и невозможностью пережить все это вновь? Неужели я больше никогда не поднимусь по этой улице, не прокачусь по ней зимним вечером на санках, когда встречный ветер обжигающе свистит в лицо, а ты, возбужденный и радостный, летишь и летишь при тусклом свете фонарей навстречу своему мальчишескому счастью...

К сожалению, никогда, ибо улицы той больше нет, как нет и множества других мест моего незабвенного детства, центральной фигурой и светлым идеалом которого был мой отец.

 * * *

Леонид Янович Круль родился 16 августа 1923 года в семье служащего на окраине города Уфы, в Архиерейской слободе, расположенной на крутом берегу реки Белой. Неподалеку, через двор, стояла зеленая островерхая мечеть, с которой в положенные часы, оглашая окрестности, кричал заунывным голосом муэдзин. Внизу, на нескольких холмах, располагался небольшой и весь заросший сиренями тенистый парк со старинным висячим мостиком и чугунными воротами на роликах. Моя бабушка Ольга Кузьминична, урожденная Липатова, приехала в Уфу из Елабуги в 1919 году двадцати семи лет от роду и вскоре вышла замуж за Яна Романовича Круля, поляка по происхождению, попавшего в Башкирию во время Первой мировой войны. Выучившись

говорить по-русски, он заведовал складом Башкирской комсельхозшколы, и, пока был жив, бабушка нужды не знала, нигде не работала и все время отводила детям и домашнему хозяйству.

Все переменилось, когда единственный кормилец внезапно заболел туберкулезом и скоропостижно умер. Это случилось зимой 1931–32 гг. Бабушка осталась одна, имея на руках четверых малолетних детей, и среди них мальчик-инвалид. Помощи ждать было неоткуда, и она пошла санитаркой в госпиталь. Работала посменно, часто ночами, чтобы днем быть с детьми, кормить и обшивать их. Незаметно подошла нужда.

Леня родился здоровым ребенком и рос очень подвижным и общительным, любил ходить в гости. За что же судьба так сурово обошлась с ним, чем он провинился перед ней? Как-то однажды прибегает он домой и в страхе кричит: «Мама, мама, спрячь меня скорей, за мной гонятся!» И правда, забегает к ним незнакомая женщина вся в слезах и давай в истерике бить его, не замечая никого вокруг. Кое-как Ольга Кузминична сумела вырвать сына из рук женщины и успокоить ее, расспросить, что же произошло. А произошло вот что. Эта женщина попросила Леню посторожить коляску с грудным ребенком, пока она сходит в магазин. А он, веселый и бесшабашный, решил коляску покатать, да неудачно, – коляска неожиданно опрокинулась, и младенец выкатился из нее. Маленький Леня насмерть перепугался и за младенца, и за себя и кинулся бежать домой. Женщина, когда услышала плач ребенка, выскочила из магазина и с криком помчалась за Леней. Дальнейшее бабушка видела собственными глазами.

Младенца отходили, он пострадал незначительно, отделавшись легким ушибом, а вот отец после того случая на всю жизнь остался инвалидом – его левая нога остановилась в развитии и больше не росла. Слишком впечатлительным был мой отец в детстве, всю ночь после ухода той женщины не спал, кричал, а наутро с постели встать не смог. Хорошо, что только этим все закончилось: сковавший детское тело паралич грозил отнять и руку, но, слава богу, ее удалось отстоять.

Отцу в ту пору было четыре или пять лет...

Казалось бы, судьба подкосила его, разлучив со сверстниками и лишив естественной радости подвижных игр, так порою необходимых подросткам, но она промахнулась. Маленький Леня вместе со всеми играл в футбол и, позабыв про костыли, без устали стоял на воротах, так же отчаянно озорничал и бегал по задворкам, как и здоровые ребята, прекрасно плавал вразмашку. В нем был заложен от природы удивительный неиссякаемый запас душевной энергии, которого хватило бы на десяток жизней, и никакие обстоятельства не могли сломить его (сколько раз судьба ехидно подставляла ему подножку, а отец опять выходил непобежденным, оставаясь все таким же жизнерадостным, веселым и неутомимым).

Но центром его щедрой и разносторонне одаренной натуры была неуклонная тяга к прекрасному. Они жили по улице Благоева в дощатом бараке (пристрой к деревенскому дому) и занимали его половину, которая представляла собой одну небольшую комнату площадью не более 16 квадратных метров, разделенную на две части: как бы кухню, где размещалась русская печь, и гостиную, служившую в то

же время и спальней. Именно здесь будущий художник впервые попробовал свои силы – я хорошо помню на одной из стен картину, изображавшую трех богатырей, сидевших на могучих конях. Когда мы всей семьей приходили к бабушке Оле, я подолгу рассматривал ее, она чрезвычайно волновала мое воображение. Вряд ли я тогда понимал, что вижу перед собой учебную копию известной картины Виктора Васнецова «Три богатыря».

Окончив семилетку, в 1940 году отец поступает в художественное училище, но нагрянувшая война немилосердно ломает юношеские планы: училище закрывают, и он идет работать в сапожную мастерскую. Его брат Станислав и сестра Неля идут на завод – Стасик на моторный, а Неля на паровозоремонтный, где и проработали до пенсии. Старшая сестра Нина сначала устраивается помощником библиотекаря, а в 1943 году надолго уезжает из Уфы – ее берут медсестрой в эвакуационный госпиталь при военной части № 3886.

Пять бесконечно долгих и изматывающих, беспримерных по жестокости и перенесенным испытаниям лет не сумели истребить в молодом человеке интереса к рисованию. И уже в 1946 году, как только все стало понемногу возвращаться в нормальное русло, он вновь поступает в училище, где в это же время постигают азы художественного ремесла Михаил Назаров, Иван Семенов, Ахмат Лутфуллин, Саша Шамаев, Борис Домашников.

Близкий друг отца Михаил Алексеевич Назаров вспоминает: «В 1946 году я чудом добрался до Уфы. И начались мои испытания голодом. Я поступил в училище. Тогда оно называлось Башкирское театрально-художественное. Пять лет учебы. Срок не маленький, чтобы досыта наголодаться. Платить за ночлег было нечем – стипендия была 14 рублей, а буханка хлеба на рынке стоила 10 рублей. Студентам по карточке выдавали 400 грамм. Я скитался по углам и квартирам, путешествовал по всему городу. Меня держали не больше месяца. Вот тут-то в особо невыносимые дни, скрепя сердце, преодолевая свою гордыню, я забегал к Лене Крулю. Его мама и брат Стасик жили в нужде, но встречали меня приветливо, маленькая квартирка была сырой и холодной, когда топили печку, стены слезились, слезы текли и по картине “Три богатыря”. Но вот подавалась долгожданная картошка, и меня приглашали к столу. Я чувствовал, что это всей семьей делалось от доброго сердца... В группе Леня был самый активный, характером отзывчивый. У него все получалось – он соображал в математике, много решал, любил черчение и хорошо писал маслом. На четвертом курсе его работу (большой холст с натуры) возили на Всесоюзную конференцию в Москву, где ее оценили по достоинству и сочли, что уфимское училище имеет профессиональную степень подготовки...»

В 1951 году Леонид Янович оканчивает художественное училище, и его направляют работать в одну из уфимских школ учителем черчения и рисования. В августе того же года, после настойчивых ухаживаний, он женится на Нине Алексеевне Овчинниковой, студентке кооперативного техникума, не так давно приехавшей вместе с мамой Софьей Павловной и младшей сестрой Аллой из Восточной Сибири. Я перебираю семейный архив и нахожу фотографию мамы, где ей 23 года. Красивое овальное лицо, большие серо-голубые глаза, чуть-чуть припухлые щеки, стройная фигура (полнеть

она начала позже, после вторых родов), забавный курносый нос и строгие вразлет брови – настоящая красавица! Почему она остановила свой выбор на рано полысевшем художнике-инвалиде? Сейчас об этом остается только гадать. У мамы было несколько кавалеров, как-то в споре с отцом она вгорячах выпалила, что вышла замуж в отместку одному из них. Мне трудно в это поверить. Слишком уж весел, обаятелен и умен был мой отец, его зажигательная энергия увлекала и в поздние годы не одну молодую женщину.

Так или иначе, отец переезжает жить к теще, и в мае 1952 года появляется на свет мой брат Володя. Годом спустя родился и автор этих строк…