Онтогенез мой. Часть сорок вторая

Асгат Масгатович был с нами на одной волне. По воспоминаниям Насиба: «Жил в нашей общаге. У него японский двухдековый магнитофон, проигрыватель и усилитель s-90 были. У меня брал пластинки и записывал». Понятное дело, не песни хора им. Пятницкого записывал, про продвинутость Сакмарова по части зарубежной эстрады, жутко тогда дефицитной и востребованной, я уже ранее писал.

А Гемир поведал, что он оказывается еще и сам очень красиво поет, на дне рождения другого нашего преподавателя Габдрахимова Камиля Махмутовича замечательно спел. Жаль, нам не демонстрировал.

Сам же наиболее ярко запомнил Асгата Масгатовича по устроенной им поездке в Зигазу и Тукан. Эта такая глушь лесного Белорецкого района, куда можно было добраться лишь на узкоколейке. Вроде всю ночь туда пилили с Белорецка. Прикольные вагоны, практически все там деревянное. Даже в туалете «очко» прорублено чуть ли не топором! Типа самопальной игрушки. И двигался медленно, особенно на подъем. Помнится, Мунир (который спортсмен) соскакивал на ходу, устраивал пробежки и заскакивал обратно. Да еще что-то срывал — ягоды или цветы для девочек, вот этого конкретно не упомню. Завидовал (белой завистью!), у самого на такой «егетлек» (молодецкую удаль) пороху не хватило.

То ли туда, то ли обратно была такая теснота, спали вповалку даже на полу. Ночью уже никто по вагону туда-сюда не шастал, некуда было ступить.

Детально ознакомились с производством на месте. Особенно мне понравилось орудовать электропилой, как же, впервые потрогал. Жаль, погода стояла ненастная. Светлана с Лилией вспоминают: «Было дождливо и холодно постоянно. Поэтому все спали в одной комнате. Страшно было пилить бензопилой. А еще в поселке было какое-то недостроенное здание чисто с символичной дверью — в никуда. Это Сухарев так поэтично назвал — „Дверь в никуда“. Помнится, мальчики вилками рыбу в реке ловили». Насчет рыбок не помню, а вот большой черный зонт Рудольфа запомнил. Покушали в столовой, идем в общагу и тут налетел очередной ливень. Все побежали, лишь он шествовал гордо и медленно, взяв под свое крыло кого-то из девчонок.

А самое прикольное — что учудил тогда Альберт. У железнодорожной кассы роилась толпа страждущих. С зычным криком: «А ну, пропустите беременного мужчину!» — попытался ринуться вне очереди. Вроде не выгорело, но даже мы были напрочь сражены впервые услышанным оксюмороном, что уж говорить про аборигенов.

А Асгат Масгатович водил нас и на ДОК (древообрабатывающий комбинат) в Нижегородке. Вспомнил, как Рахимьян в группе выставил фотографию. Замечательный снимок, символичный. Вот уж сапожник без сапог: обратите внимание на вид конторы, сейчас в деревнях сортиры красивше ладят, а тут чуть ли не горбылями обошлись, нормальных досок себе для обшивки и крылечка не напилили. Да еще краешек плаката на снимке, надпись — «совесть». Зато сами мы там все молодые и симпатичные. И Светлана припомнила тот день: «Понятно, почему нас с Лилькой на фото нет. Мы опоздали к месту сбора и поехали самостоятельно, только не на ДОК, а на фанерную фабрику. Кто-то нас надоумил, блин. А мороз был, пипец. Проморозились, пока в другой конец города ездили, потом еще и от Рафаэля огребли, что прогуляли».

Глава 3. Маслов. Было дело, отмывали

Борис Клавдиевич Маслов — преподаватель по геодезии. Возможно, иногда выпивал, но вот совсем-совсем не хочется на этом акцентироваться. Ибо, несмотря на свою брутальную внешность, человеком был мягким и незлобливым. А что хороший специалист — так это само собою подразумевается: где нивелиры с теодолитами, там за счет длинного языка и бойкости характера не выедешь, соображать треба.

Из воспоминаний Айдара Хусаинова: «Маслов принимает экзамен. Видно, что ему плохо. Он долго смотрит в стол, потом говорит:

— Кому тройку?

Несколько человек радостно вспархивают с мест.

Проходит минут пять. Маслову очень плохо.

— Кому четверку? — спрашивает он. Снова несколько человек подходят к нему с зачеткой.

Остаются самые упорные. Маслов смотрит на них очень неодобрительно. Начинает принимать экзамен. Многим ставит тройки. Пятерку не поставил, кажется, никому».

Были и пятерки, но в другие дни, на других потоках экзаменов. Вот Рахимьян был у него в любимчиках, но про это чуть ниже.

По ходу мы последние представители человечества, которые доподлинно знают, какая эта мутотень — «отмывка в картографии», выполненная вручную. В моем случае — врукопашную, ибо бросался с яростью берсерка, но всякий раз терпел сокрушительное поражение. Никто не забыл этот ужас? Сильно-сильно разбавленную краску мутной струйкой ведешь кисточкой вниз по бумаге, размещенной под углом. Ждешь, пока высохнет, потом там же (частично) и так же. В геодезии еще ладно, спустя три года пришел совсем ужас-ужас — отмывка планово-картографических материалов лесоустройства в курсовой. Это когда каждому выделу (самой замысловатой формы!) надлежало придать цвет, соответствующий породе и классу возраста. Вот тут и пришел бы пипец котенку, дай Бог здоровья Рахимьяну, выручил, вместо меня сам намалевал. Точнее — изобразил, блин, это самое высочайшее, абсолютно недоступное мне искусство.

А землячок-то мой удостоился самого высокого доверия Бориса Клавдиевича — проводил занятия, принимал у остальных задания по практике в спортлагере. Так как не только умел отмывать, но и в приборах, в измерениях разбирался лучше всех. Что-то типа «семпая», пока «сенсей» ловил рыбу в Агидели. Точно, была же какая-то педагогическая система, когда учитель учил чему-нибудь ограниченный круг, те дальше занимались с остальными. Впрочем, товарищ Маслов вряд ли забивал голову такими абстракциями, лепота же кругом: лето, спортлагерь, Агидель.

К рыболовству сам так и не пристрастился, но с удовольствием сейчас поплавал бы на весельной лодке по Белой. Помню, помню все меры предосторожности, вбитые тогда в голову: когда проходит теплоход, непременно ставить лодку носом к курсу, а то опрокинет волной к едрене фене; не шастать по лодке, когда она тронулась, не набиваться через меру. А если приспичило совершить длительный вояж, лучше идти вверх, не то потом, когда устанешь, слишком тяжело грести против течения.

Насиб, помнишь, как далеко забирались? Булат, Рахимьян, кто там еще любил поплавать? Вольный ветерок, простор, сладостный скрип уключин и завораживающее журчание воды, на берегах девицы загорают, так сказать, взор услаждают и все такое. Мне особенно нравилось заплывать в затоны, это такие бухточки, куда можно добраться только по воде, так как на берегах топи и непролазные заросли. Вполне возможно, что в некоторых укромных лагунах были первопроходцами — кому еще кроме нас взбредет в голову там ошиваться. Романтика!

Продолжение следует…