Свидание с детством

На Дёме

 Тот, кто когда-либо жил или останавливался в Уфе, восхищаясь ее удивительно живописным месторасположением (город стоит на неприступном возвышении, омываемом с разных сторон двумя большими полноводными реками – Белой и Уфой), не может не сказать несколько добрых слов о третьей реке, небольшой тихой речушке, покорно впадающей в Белую возле громады железнодорожного моста и носящей странное и теплое имя – Дёма, так трогательно воспетой еще в прошлом веке нашим земляком Сергеем Тимофеевичем Аксаковым.

Уже само это название привораживает, неизъяснимо притягивает к себе, и в этом слове попеременно слышится то урема, то дрема, непонятным образом убаюкивая наше воображение. Мелкая, извилистая, наполовину высыхающая в засушливые годы, она тем не менее хранит в себе множество нераскрытых тайн и легенд. Отец рассказывал мне, как одного его знакомого долгие шесть часов вместе с лодкой, словно гигантский живой мотор, таскал за собой по осенней холодной воде двухметровый сом и торпедой ввертывался, уходил на глубину, пытаясь потопить лодку и рассчитаться за все со своим обидчиком, пока наконец не выдохся и не смирился с печальной участью. Все мое детство прошло на этой тихой и уютной речке, здесь мы с братом подолгу и с нетерпением удили разную некрупную рыбу, ожидая, пока отец закончит писать очередной свой этюд, сюда мы ходили с друзьями купаться, и здесь я впервые научился плавать. В моей памяти осталось несколько интересных случаев, разыгравшихся на моих глазах. Об одном таком эпизоде мне хотелось бы сейчас рассказать.

Любимым местом нашего пребывания на Дёме была «Золотая рыбка» и окрестности возле нее. Проезжая мост и сворачивая вбок, на проселочную дорогу, вившуюся вдоль речки, отец высаживал нас с братом, оставляя до позднего вечера, а сам уезжал на этюды. То ли действительно здесь клевало, то ли сюда проще было добраться на двухцилиндровой мотоколяске, не знаю, только мы перебывали здесь сотни раз, отыскивая все новые и новые, скрытые от постороннего глаза и не засиженные другими рыбаками места. Частенько мы рыбачили прямо под мостом, возле «быков» (так почему-то называют железобетонные опоры, поддерживающие пролеты моста), и порою имели неплохой улов. Обычно шел окунь; молодые самцы охотно клевали на живца, которого мы вылавливали с помощью марли тут же, возле берега, заходя по колено, а то и пояс, в воду, крупный брал только на червя. Как-то я тут поймал окуня в две детские ладошки и, окрыленный успехом, сразу взвесил его и тщательно смерил длину, записав в тайную тетрадь (в то лето я вел такие записи, желая, видимо, подсчитать общий улов за все лето). Все это неожиданно открылось, и долго потом надо мной смеялся старший брат, который всегда ловил больше меня, но не придавал этому никакого значения.

Однажды на наше место пришел какой-то посторонний угрюмый человек. По виду и поведению назвать его рыбаком было нельзя, он был одет в городскую одежду, без резиновых сапог выше колена, каковые всегда служили нам приметой истинного рыбака, без коробочки со снастями. Отыскав поблизости небольшую палку, привязал к ней удочку, насадил живца и, ткнув палку в землю, бросил живца в воду.

– Глядите, чтоб не уплыла! – крикнул и ушел по берегу, скрывшись в кустах. Мы и внимания не обратили – мало ли кто ходит рядом, лишь бы не приставали и не мешали рыбачить. Но не прошло и десяти минут, как он прибежал обратно и, нервно замахав руками, раздраженно закричал:

– Что ж вы не смотрите, оставить вас нельзя! Еще немного, и все бы пропало!

Действительно, по воде кругами ходил невиданный поплавок – это было недавнее самодельное удилище, сделанное из палки, которая то уходила под воду, то опять выныривала на поверхность. Изловчившись, незнакомец поймал ее и тяжело, с усилием, стал тащить на себя. Рывок, другой и на берег, к удивлению окружающих, шлепнулся огромный судак, длиной, по-видимому, не меньше метра. Подпрыгивая и отчаянно крутясь в воздухе, распустив все свои плавники, в том числе и главный, спинной, с острыми и очень болезненными иглами, он встал в последнюю оборону, не подпуская никого к себе и не желая просто так сдаваться людям.

– Все, попался, не уйдешь!

Человек радостно и жадно засуетился, пытаясь подобраться к рыбе, но ошарашенный судак продолжал судорожно дергаться и бился в последней, угасающей агонии, перемещаясь тем временем к воде, туда, где было его спасение. Все рыбаки побросали свои удочки и встали полукругом, ожидая, что будет дальше. Чувствуя, что добыча ускользает, незнакомец разъяренно схватил оказавшуюся под рукой длинную жердь и начал ею бить, колошматить бедную рыбину. Выпучив налитые кровью глаза, судак увертывался, как мог, но удары сыпались на него со всех сторон, как град во время дождя, и чешуя разлеталась во все стороны. Это была мучительная неравная схватка охотника и зверя, и, конечно же, победа была предопределена. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось помочь судаку (ну зачем бить-то – в сердцах восклицал я про себя) и втайне я пожелал ему добраться до воды, с надеждой следя за поединком.

Этого не случилось. Вконец истомленный судак перестал шевелиться и, обессиленный, затих, вытянув на песке свое длинное и израненное тело. Тут же без промедления человек набросился на него, лег, придавив своим весом, просунул под жабры палку, ту самую, что послужила ему удилищем, и, взвалив судака на спину, быстро зашагал к остановке, не попрощавшись с нами и оставив полиэтиленовый пакет, где беспомощно плавали несколько мелких рыбешек. По-видимому, от такой удачи у него все перемешалось в голове.

Я стоял как вкопанный под мостом, пораженный увиденным, и невольно провожал счастливца взглядом, а вода ручейком тихо вытекала из пакета, и рыбки уже прыгали по песку, очутившись на свободе и не зная, что с ней делать.

Пчелы

Временами мне кажется (и никуда не деться от этой навязчивой, бьющей по виску мысли), что не живу я, а сплю и все, что вокруг меня – снится, и поступки мои и действия совершает кто-то другой, а я слежу за ним сквозь опутавшую меня тяжелую дрему, не в силах ничему помешать, и пытаюсь вырваться, высвободиться из этого состояния, но еще больше погружаюсь в тихий, мучительный и бесконечный сон.

И снится мне, что иду я по лугу, цветущему и бескрайнему, и рву васильки, а солнце просто сумасшедшее, палит и палит, обжигая плечи, руки и ослепляя обессилевшие от яркого света глаза. И так мне хорошо идти, так приятно, что я задумался, закрыл глаза и иду вслепую, совсем не обращая внимания на то, куда иду, зачем, и ноги сами находят себе дорогу, раздвигая и приминая высокую встречную траву... Вдруг словно ветерок подул и послышался тихий, нарастающий гул, что-то вроде жужжанья. Я открыл глаза, обернулся и вижу, как сзади на меня, поднимаясь от земли и угрожающе расширяясь, несется косматое облако пчел и одна пчела, передовая, уже вьется совсем близко. Не успел я что-либо сообразить, как почувствовал острый укус в спину и сразу за ним второй. Подпрыгнув от пронзительной боли, я закричал и что было силы помчался прочь, наугад, подальше от этого проклятого места.

Сколько времени я бежал, куда, не помню, пчелы настигали меня повсюду и жалили, стараясь пробраться поближе к лицу, к глазам, я ревел, размахивая искусанными руками, тщетно защищаясь от их неожиданной атаки. Вдруг впереди я заметил какую-то землянку, вернее, почувствовал ее, ибо на меня шел, обвивая, сладкий удушающий дымок, расстилаясь по земле, и пчелы как будто ослабли и стали понемногу отставать. Плача и дрожа, я заколотил в нее подгибающимися от страха и напряжения ногами, бешено задергал дверью, но та не поддавалась. Пчелы тем временем подлетали и кружились рядом, но сочившийся густой дым спасал меня, окутывая плотной завесой. Наконец, меня услышали, дверь тяжело заскрипела и отворилась – в темнеющем проеме появился угрюмый бородатый старик. Увидев мою жалкую фигуру, он быстро разгадал, в чем дело, и сильной рукой втолкнул меня в землянку, притворив за собой дверь.

Это была низкая бревенчатая баня, наполовину вросшая в землю и топившаяся по-черному. Дым от печи шел повсюду, стлался по влажному земляному полу и выходил наружу через дверь, небольшое, заткнутое тряпками оконце и всевозможные щели и просветы в почерневшем от копоти срубе. Хозяин бани наклонился ко мне и, рассмотрев мои многочисленные укусы, сказал:

– Как они тебя, а?! Что ж ты их потревожил, неужто не разглядел?

– Кого? – всхлипнул я в ответ.

– Пчел, кого. Рой на земле лежал, ты на него наступил, они и рассердились.

– Как это – на земле! Разве пчелы на земле живут? – удивился я и перестал плакать.

– Не живут, а отдыхают. Им ведь тоже отдыхать надо, не все же время работать. На вот, попей воды, – и он протянул мне кружку с водой.

Его слова звучали успокаивающе и по-отечески ласково, от жары и навалившейся усталости меня разморило, и, почувствовав себя в безопасности, я забылся. Последнее, что я слышал сквозь сон, было:

– Ничего, до свадьбы заживет.

Очнулся я на постели, в своей комнате, надо мною мать вся в слезах, и громкий, твердый голос, по-видимому, доктора, говорит:

– Да не убивайтесь вы так, все пройдет, самое страшное уже позади. Главное – покой и еще раз покой. Радоваться надо, мальчику повезло – живой остался, а то ведь могли закусать до смерти, такие случаи тоже были.

Я открыл глаза и попытался улыбнуться, но искусанное и заплывшее лицо отказывалось мне подчиниться. Мама поправила мокрую повязку на моей голове, прикрывающую распухший, вздувшийся лоб, вынула из-под майки градусник и, укутав меня потеплее, в сердцах воскликнула:

– У ребенка тридцать восемь и девять, он бредит, а вы говорите – все пройдет!

Я опять засыпаю, проваливаюсь в глубокий, обволакивающий сон и лечу в неизвестном направлении, откуда-то издалека доносится слабый перестук костылей – это отец в смятении и расстройстве ходит взад-вперед без остановки, переживая за меня.

Было это или не было на самом деле, не все ли равно – когда-то мы вышли из чужих, беззвучных снов, в сны и возвратимся рано или поздно.

«Истоки», № 21 (235), ноябрь 2000. С. 9