Зеркало

Он вдруг понял, что ему мешает. Зеркало! Да, это было оно. Высокое, массивное, в резной деревянной раме старинной ручной работы, оно стояло напротив дивана и невольно наблюдало за всем, что происходило в комнате. Утром зеркало видело мужчину, вскакивающего от звонка телефона-будильника и бегущего бриться в ванную, вечером в нем отражался тот же самый мужчина, но уже усталый, сбитый с толку однообразием и бессмыслицей повседневной жизни.

Днем и ночью зеркало не видело ничего потому, что ничего не происходило – днем комната была пуста, а ночью хозяин квартиры спал.

Подобрав с пола левый тапок, мужчина бросил его в зеркало. Ни ответа, ни привета. Тишина. Размахнувшись, мужчина бросил в зеркало правым тапком, на этот раз посильнее. Зеркало вздрогнуло и нервно проскрипело:

– Ну, чего ты еще от меня хочешь? Я и так подарило тебе вторую жизнь. Третьей, извини, у меня нет. Ради Бога, отстань. Могу я когда-нибудь отдохнуть от всего этого безобразия?

Иван Алексеевич Прошкин считал себя музыкантом. Работал он кладовщиком, принимал и отпускал детали по бумажным накладным, а в обеденные часы писал музыку. Симфоническую поэму «Призвание». Прошкин верил, что когда-нибудь в России все устроится, склады будут автоматическими и управляться сами, без участия человека (как, например, в Японии, подсказывала услужливая память), и он будет сочинять музыку с утра до вечера. Запершись на дверной замок, Иван Алексеевич выходил на середину комнаты, старательно размахивал правой рукой, думая, что держит дирижерскую палочку, и изо всех углов на него лилась воображаемая музыка. Любимым его инструментом была виолончель, она и начинала поэму приглушенным, грудным голосом. Едва начавшуюся мелодию подхватывали скрипки, альты, за ними осторожно вступали флейты, чувствуя поддержку солидных кларнетов, после чего на гребне разлившейся, охватившей пол-оркестра, струящейся звуковой волны торжественно взлетала валторна. В этом месте Прошкин замирал от восторга: ему казалось, что весь мир рукоплещет его поэме, и он вовсе не кладовщик, а музыкальный гений. И слезы радости бежали по сухому, измученному жизнью лицу.

Обед заканчивался, и Иван Алексеевич садился за стол, возвращаясь к отчетам, накладным и канцелярским книгам. Прошкин был аккуратным человеком и не мог допустить, чтобы в документах были ошибки или помарки, поэтому по нескольку раз в день переписывал записи, добиваясь точности и изящества.

Закончив работу, Прошкин укладывал бумаги всегда в одном и том же порядке, опечатывал дверь и уходил домой. По выходным склад не работал.

Иван Алексеевич жил один. Жена от него ушла, как только поняла, что жить придется в нищете. Женщинам не нужны несостоявшиеся гении. Ни денег, ни славы. К тому же, вечно бежит вода на кухне, из окон дует, старая плита подгорает. А годы летят, как птицы, отнимая красоту и молодость, и их не проживешь во второй раз. Не так представлял себе семейную жизнь Прошкин. Пусть дует из окон, пусть каплет вода из крана, но разве это главное? Душа – вот средоточие жизни, в ней заключены высший смысл и обаяние, все остальное суета, ненужный хлам. Еще в детстве он мечтал стать музыкантом: что может быть лучше музыки, она одна способна поднять человека на вершину славы и могущества. Но по причине слабого слуха Прошкина в музыкальную школу не приняли. Встретив Катю, он поведал ей о своем невезении, рассказал в ярких красках давнишнюю мечту – написать симфоническую поэму, и девушка поверила в близкое счастье.

Но выполнение планов затянулось, Катя не стала дожидаться их исполнения и ушла. В неубранной комнате и на пустой желудок о душе думать труднее, но Прошкин упрямо не сдавался. Каждый вечер он приходил домой, наскоро ужинал и открывал нотную тетрадь. Предстояло сделать очень много – написаны были только пролог и половина первой части. Прошкин подолгу сидел над раскрытой тетрадью, думая о поэме, и спрашивал себя – зачем он это все делает? Слуха у него нет, ноты знает нетвердо, Катя обиделась и ушла, посуда третий день немыта. Стоит ли тратить жизнь в погоне за неосуществимой мечтой, когда кругом одни неурядицы и нужда? И тут же себе отвечал – стоит, потому что материальной жизнью живут только мещане и карьеристы. Себя к этой категории людей Прошкин не причислял.

И продолжал работать. Несмотря на то что вера в собственные силы убывала, как лоскут шагреневой кожи.

Однажды, засидевшись за письменным столом, Прошкин ощутил легкий сквозняк, исходящий от зеркала. Обернувшись, увидел на месте зеркала вход, за которым угадывалась лестница. Прошкин не стал долго думать и нырнул внутрь зеркала…

– Уважаемые дамы и господа! Сегодня в нашем городе проездом замечательный музыкант, выдающийся композитор современности, автор всемирно известной симфонической поэмы «Признание». Прошу, маэстро!

Зал филармонии взорвался аплодисментами, и на сцену вышел мужчина средних лет, во фраке, легкая седина серебрила виски, оттеняя пронзительный взгляд, впалые щеки и строгий нос. Поклонился, улыбнувшись, подождал, пока в зале установится тишина, повернулся к оркестру и взмахнул дирижерской палочкой. Томно запела, задышала виолончель, рисуя в воздухе первые такты, за ней потянулись альты, скрипки, флейты… «Это же моя музыка, мой пролог!» – закричал Прошкин. Его глаза раскрылись в страшном изумлении, когда он увидел человека на сцене, как две капли воды похожего на самого себя. Вор, плагиат, поэма еще не готова! Прошкин выскочил на сцену, чтобы остановить несанкционированное исполнение симфонической поэмы, но вышло так, что кладовщик и дирижер слились в одно лицо, и концерт продолжился, не прерываясь. Почтенный человек размахивал палочкой, оркестр играл вдохновенно и слаженно, зрители плакали…

Неужели все это происходит на самом деле, и это я играю перед публикой, и это мое сочинение слушают зрители? Неужели мечта моя сбылась? Тут Прошкин услышал окончание первой части симфонической поэмы, и так ему захотелось записать услышанную музыку, что он бросился со сцены, забыв обо всем…

На следующий день все повторилось снова. Вечер, стол, сквозняк, вход на месте зеркала и концерт в филармонии. Звучала вторая часть симфонической поэмы. И снова Прошкин кинулся со сцены записывать только что звучавшую музыку… И опять комната, стол, рука, в спешке записывающая ноты. Прошкину уже было все равно, что происходит, главное – дописать поэму, завершить начатое дело. Единственная цель жизни – симфоническая поэма, больше у него ничего не осталось. Она должна оправдать его существование, поднять скромного кладовщика на вершину славы и почета! Только бы скорей закончить работу. И Прошкин бегал между комнатой и филармоническим залом, продолжая записывать услышанную музыку.

Наконец работа была завершена. Главный труд жизни, увесистый том, сшитый из исписанных нотных тетрадей, лежал на столе. Прошкин лег на диван и невольно заснул, провалился в сон. Ему снилось, что идет он по центральной улице города, входит в здание областного Союза композиторов. Вокруг полно народу, ему хлопают, кричат браво, бис; он кланяется и проходит в зал. Раскрывает ноты, взмахивает палочкой – и в зал летит музыка. «Первое исполнение великой поэмы, – говорит кто-то из сидящих в зале, кажется, это секретарь Союза, известный композитор, – как давно мы ждали этой минуты!»

Прошкин просыпается, вскакивает, звонит на склад и впервые в своей жизни отпрашивается с работы. Побрившись и выпив чаю, идет в Союз композиторов. Его не пускают, вахтер говорит: «Неприемный день, придите завтра». Прошкин идет домой, ложится на диван, закрывает глаза и ждет следующего дня. Наутро опять звонит на склад, снова отпрашивается и снова идет в Союз. Его пропускают, Прошкин поднимается на второй этаж, садится у двери. Открывается дверь, выходит женщина, зевая, спрашивает: «Что у вас?». Прошкин показывает ноты. «Хорошо, пройдите». Прошкин проходит, встает у двери. Женщина кричит: «Подойдите ближе, что ж вы в километре встали, я вас не вижу». Прошкин подходит к столу, заваленному нотными бумаги, и ему становится нехорошо. «Показывайте, что принесли». Прошкин отдает ноты, и в этот момент ему кажется, что он расстается со своей душой. Лоскут шагреневой кожи рассыпается, обращаясь в прах. «Что с вами? Вы не больны?» – спрашивает женщина. «Нет, – отвечает Прошкин. – Можно, я пойду?». «Подождите, распишитесь, вот здесь. Симфония сдана, подпись». Прошкин расписывается и уходит.

День прошел в ожидании, потянулся вечер, за ним пришла ночь. Не зажигая лампы, Прошкин засыпает в полном расстройстве. Наутро со склада позвонили: «Прошкин, где вы? Почему не выходите на работу?». Пришлось писать заявление и брать отпуск, внеочередной. Нельзя терять драгоценное время: вдруг придет письмо или какое другое известие из Союза композиторов, а он на работе.

Но пролетела неделя, а из Союза известий не поступало. Видимо, поэма лежала на рассмотрении. Это обижало, трогало за живое, потому что Прошкин все еще надеялся услышать восторженные возгласы и подтверждения собственной гениальности.

Через две недели терпение кладовщика лопнуло, и Прошкин потерял всякий интерес к жизни…

– Не можешь? Заварило кашу, расхлебывай, – Прошкин подбирает тапки и возвращается к дивану. – Целься, готовься, пли!

И бросает тапком в зеркало. Зеркало – ноль внимания.

– Второй залп. Огонь!

Прошкин бросает второй тапок.

– Ну, и долго ты будешь надо мной измываться? – не выдерживает зеркало.

– Пока не откроешь вход.

– Не пудри мне мозги разными своими глупостями. Так я тебе и поверил.

Прошкин подбирает тапки и опять возвращается к дивану.

– Целься, готовься… Последний раз спрашиваю: откроешь вход?

– Ну что ты от меня хочешь? Я простое зеркало, каких полно в каждой квартире, я не волшебник и не могу исполнять желания. Разве я виновато в том, что твоя поэма не приглянулась секретарю Союза композиторов? В чем еще ты хочешь меня обвинить?

– А не надо было помогать. А то – великая поэма, классик современности! Ненавижу, всех ненавижу!

Прошкин разбежался и изо всех сил ударился об зеркало, в отчаянном, последнем прыжке стремясь нащупать вход в зазеркальную жизнь, ставшую для него отныне и прошлым, и будущим. Ударившись, потерял сознание и обессиленно сполз на пол. Зеркало треснуло, один из осколков, охнув, съехал вниз и острым концом предательски впился в шейную артерию. Иван Алексеевич Прошкин, кладовщик и музыкант, скончался, не приходя в сознание, так и не дождавшись исполнения давней и единственной своей мечты.