В бегах. Часть пятая

МЕДВЕЖИЙ УГОЛ

На хутор пришел жаркий май. Дни удлинились. Под ярким солнцем начали зеленеть проклевывающимися листочками березы, а домики хутора стали врастать почерневшими низами в буйно тронувшиеся в рост заросли крапивы и конопли. Вешние воды еще не сошли, и Чичанак, бурно гремя, окатывал на перекатах донные валуны.

– Наверное, сват, настало время прощаться, – сказал Халиль Гайзулле. – Пора меру знать. Почти месяц беспокоили тебя.

– Разве это беспокойство? Душу с вами отвел. Урман, он – урман, редко увидишь хорошего человека. Однако я тоже думаю, что пора тебе уходить. Дороги открываются. Не знаем, кого может принести нелегкая. Может, оставишь Самсинур с сыном? Трудно будет с ними. Не ближний путь наметил ты.

– Нет, сват, спасибо на добром слове. Вместе будем. Будь что будет. Надеюсь на помощь Аллаха.

– Ладно, коль так решил. Тебе видней. Тебе, сват, надо сначала до Белорецка добраться. Только в город не входи. Там, близко от города, деревня есть. Ломовка называется, в ней русские живут. Найдешь в Ломовке моего друга Андрея Ватагина. Он верный русский друг. Он раньше у меня лошадей покупал. Руду возил из Магнитки на белорецкий завод, на моих лошадях. Если жив, значит, не забыл. Лет двенадцать не встречались. Жив, должно быть. Он моложе меня, крепкий мужик. Меда ему пошлю с тобой. Передашь с приветом. Должен помочь Андрей ради старой дружбы.

– Никогда не был в тех краях. Как найду того 1 Андрея? Расспрашивать опасно. Вообще опасно I людям на глаза лезть.

– Верно, сват. Но с тобой Танзиля с Гумером пойдут... Лучших проводников не надо. Андрей знает и Гумера, и Танзилю. Ты не сомневайся, сват. Танзиля – надежный человек. Правда, дьявол баба, но не подведет и против совести не пойдет. Что ж, с рассветом провожу вас.

Вечером в большом доме Гайзуллы собрались все взрослые хуторяне. Опять, как в первый день, жирные куски мяса запивали хмельным медом. Передавали друг другу пиалы, величая пением. Желали уезжающим удачной дороги и новых, счастливых встреч с ними. Но вообще-то это был пир на вечное прощание. Фаида, глядя на брата, не могла справиться со слезами. Халиль сам чуть не плакал, думая, что, возможно, видит сестру последний раз.

Из хутора выехали на шести лошадях. На одной устроили, усадив в сплетенную Салауатом корзину, Фатиха, на другой – тюки с кладью. Остальных четырех лошадей оседлали. Продуктами запаслись на недельный срок, хоть ехать планировали два-три дня. Все, кроме Самсинур, вооружились ружьями.

На рассвете отъезжающие попрощались с гостеприимными хуторянами и тронулись в путь, переправившись через Чичанак. Вода чуть не доходила до брюха лошадей, но на другой берег выехали, не замочив клади. Провожающие кричали им с оставленного берега, желая удачной дороги. Фаида грустно махала платком. Провожать их вышло все население хутора, даже Гульюзум-Дивана.

Миновав полосу прибрежного кустарника, путники выехали на широкий простор пойменных лугов. На них уже поднималась трава. Местами озерцами стояла вода, поверхность которой густо желтела цветами. Да и под травой еще не выветрилась вся влага, копыта лошадей чавкали, оставляя грязные комья на зеленом ковре. На лугу Халиль понукнул свою лошадь и поравнялся с Танзилей, ехавшей впереди.

– Сколько верст до Белорецка? – спросил он.

– По прямой около ста сорока. Но придется петлять, объезжая деревни. Доедем с помощью Аллаха. Только спешить не надо. Самсинур твоя, кажется, тяжелая, если не ошибаюсь.

– Не ошибаешься. Ребенка ждем.

– Да-а, не очень подходящее время. Беречься ей следует, чтобы ребенка сохранить и себя. При первой беременности я не сбереглась. На охоте потеряла ребенка. И сама чуть не пропала. Потом уж долго ждали с Гумером своего Амира. А первого жалко. Если бы родила, теперь уже в мужчину бы вырос. – Танзиля помрачнела, отвернулась от Халиля, пряча слезы.

«Вот тебе и шайтан-баба!» – подумал он, впервые видя ее в таком состоянии.

– Хорошие луга! – заметил Халиль, чтобы переменить разговор.

– Хорошие, – согласилась она. – Зря пропадают. Раньше на этих полях до сотни стогов ставили. Теперь никто не косит. До степных колхозов слишком далеко, а у нас некому скармливать. Раньше на хуторе огромный табун был, три десятка коров держали и стада овец с козами...

Проехав лугами три-четыре версты, свернули в лес, в гору. На опушке леса Танзиля придержала своего саврасого, посоветовала:

– Надо корзину накрыть чем-нибудь и завязать, чтобы на мальчонку не напали клещи. От их укуса даже взрослые заболевают.

Убаюканный мерной качкой, Фатих мирно посапывал в корзине. Ее накрыли платком, натянув и обвязав по краям. Танзиля оказалась заботливой. Она то и дело подъезжала и смахивала веткой с корзины клещей, которые обильно сыпались с лип и берез. Солнце уже поднялось высоко, когда, перевалив через гору, остановились на привал у ручья.

Халиль с Гумером занялись костром. Танзиля отвела в сторонку от мужчин Самсинур и велела раздеться. Показывая пример, сняла с себя мужской кожаный костюм. Достав костяной гребешок, вычесала из волос Самсинур клещей, распустив, расчесала свои волосы. Они тщательно перетрясли платья и осмотрели тела друг у друга. И не напрасно. По телам ползали клещи. Одно насекомое уже успело впиться под мышкой Танзили. Самсинур, подцепив пальцами, вытащила его из кожи. Головка клеща, оторвавшись, осталась в теле.

– Придется это место прижечь, – удрученно сказала Танзиля. – А то голова этой твари еще глубже уйдет в тело. Она живучая.

Пока женщины ухаживали за собой, мужчины развели костерок с таганком, подвесили котелки с водой для чая и с мясом. Танзиля прогнала их, наказав, чтобы разделись, перетрясли одежду и вычесали клещей из волос. Когда они удалились, Танзиля сняла куртку, достав из костра тлеющий уголек, ткнула в место укуса на своем теле. Сморщилась, но не издала даже звука, удивив самообладанием Самсинур. Затем они вынули из корзины Фатиха, осмотрели его и перетрясли постельку с одеждой.

– Какой он у тебя спокойный, заметила Танзиля. – Ни разу не всхлипнул дорогой.

– Плюнь, а то сглазишь.

– У меня глаз не вредный, – ответила Танзиля, но послушно прошептав «Бисмилла, бисмилла!», брызнула слюной на малыша.

– Зачем плюешься? – картавя, взвизгнул малыш и, обиженно всхлипнув, рассмешил женщин.

– Ну вот, уже сглазила! – сказала, смеясь, Самсинур.

Вскоре мясо сварилось. Танзиля запустила в бульон взятую из дома лапшу, накрошила луку и приправила суп курутом. Самсинур расстелила на травке скатерть и начала снимать с таганка котелок. В это время вдруг всполошились лошади, вздыбились, чуть не обрывая длинные, наращенные к уздечкам веревки, панически заржали и заметались, взрывая копытами землю. Танзиля, ни на минуту не выпускавшая из рук ружья, бросилась к лошадям. Чуть не затаптываемая ими, сумела схватить за уздечку своего жеребца. Халиль с Гумером, стреляя в воздух, тоже подбежали к лошадям. Животные, доверившись хозяевам, начали постепенно успокаиваться и приходить в себя от панического страха. За это время, несмотря на дневную жару, суп остыл и подернулся пленкой. Его разогрели снова.

– Чего они взбесились? – кивнула на лошадей напуганная Самсинур.

– Медведя почуяли, – ответила Танзиля. - Да ты не бойся, медведь не опасен. Нас вон сколько.

Пока они обедали, лошади жались ближе к людям и нервно всхрапывали. Медведь кружил где-то рядом.

Хоть главенствовать в отряде должен был кто-то из мужчин, как-то само собой получилось, что этого момента верховодить стала Танзиля. Она лучше других знала не только местность, но и повадки лесных обитателей.

– Будем вести лошадей на поводу, – сказала она после обеда. – Иначе могут запаниковать и понести. Тогда костей не соберем. Медведь проголодался после зимней спячки, долго от нас не отстанет.

– Может, убить его? – предложил Халиль.

– Ни к чему напрасно губить. Мяса нам не нужно, а шкуру не сохраним. Отпугнем, у нас же ружья. Самсинур, конечно, не пойдет пешком. В ее положении нельзя.

Самсинур усадили в седло, Фатиха – в его корзину. Остальные пошли пешком, ведя привязанных друг к другу за хвосты лошадей под уздцы. Животные долгое время чуяли присутствие зверя и нервничали. Отпугивая зверя, Халиль с Гумером постреливали в воздух, а лошадей, как могли, успокаивали, пока медведь не прекратил преследование, Выстрелы пугали Фатиха. Он стал плакать и капризничать.

За день прошли около тридцати верст. Остановились у ручья, под склоном Зильмардакского хребта, выбрав для ночевки широкую полянку. С нее открывался простор, и звери не подкрались бы незамеченными.

Ночью жгли костры и дежурили по очереди, освободив от этой обязанности женщин. Самсинур дорогой сильно укачало. Это и пережитые днем волнения почти обессилили ее. Ее тошнило всю ночь. Лошади, пущенные на траву на длинных поводах, нервничали, однако ночь прошла спокойно.

– Придется тебе крепиться и пройти пешком – сказала Танзиля Самсинур утром. Та за ночь осунулась и пожелтела лицом. – Крепись. Верном, конечно, легче, но хуже для организма. Ладно, будем часто останавливаться.

Впереди вздымался Зильмардакский хребет. Тропинка, петляя кустарником под могучими замытыми соснами, тянулась в гору больше семи верст. Сначала через каждые полверсты, затем чаще, останавливались на передышку из-за состояния Самсинур. Когда она совсем изнемогла от усталости, ее усадили в седло. На тропинке то и депо попадались отпечатки медвежьих лап. Чуя зверя, лошади нервничали. Люди нервничали еще больше, тревожась и из-за поведения животных, и из-за болезни Самсинур. Она страдала. Ее лицо позеленело, в уголках потрескавшихся губ появились белые заиды. Танзиля достала из поклажи головку крута и велела Самсинур постоянно грызть. Танзиля ехала первой, все время держа руку на взведенном курке ружья. Гумер замыкал шествие, тоже готовый стрелять в любое мгновение. Халиль дал Самсинур свой наган; объяснив, как им пользоваться. С оружием она почувствовала себя уверенней, хоть и не умела стрелять, и побаивалась самого нагана. Разжевывая горько-кислый крут, Самсинур ощущала во рту подобие свежести. Во рту появилась слюна и ей значительно полегчало. Под самым перевалом наткнулись на заросли кумызлыка . Халиль с Гумером, орудуя ножами, нарезали целые охапки травы. Поедая ее, повеселели. Кумызлык утолял и голод и жажду. После него Самсинур совершенно оправилась. С ее лица сошла неприятная зелень, губы повлажнели и вытянулись в улыбке. На перевале остановились передохнуть.

– Ну вот, молодец! – похвалила Танзиля, помогая Самсинур сойти с лошади. Она ухаживала за спутницей заботливо, как за ребенком. – Скоро остановимся надолго, совсем поправишься.

– Думаю, еще рано об отдыхе говорить, – заметил Гумер.

Смотрите-ка на него! – оборвала Танзиля. – Когда сам забеременеешь, тогда и думать начнешь за нас, за баб. Смотрите, думальщик какой!

Ее грубая реплика неожиданно рассмешила всех. Даже маленький Фатих проснулся и засмеялся в своей корзине.

Внизу, под Зильмардаком, лежал бескрайний лес, за ним – синие гряды гор, которые предстояло пройти. А первые полтора дня пути уже вымотали силы и доставили столько волнений.

Продолжение следует…

«Истоки», №21 (187), ноябрь 1998. С. 6-9

В оформлении использованы фотографии картин с выставки художника Джалиля Сулейманова и выставки «100 лет РБ».