Выстрелы в госпитале

Ничто не принесло людям столько зла, как слепое выполнение долга … без всякой оглядки на правду

А. Арбузов «Ночная исповедь»

 

Дверь камеры распахнулась. Конвоир, пожилой ефрейтор с медалью «За отвагу» на засаленной муаровой ленте, обратился ко мне с долгожданной вестью:

- Михаил, настраивайся на долгий разговор – следователь приехал.

- Иваныч, какой следователь, откуда, как настроен?

- Пойдем, все увидишь и узнаешь.

Вот и дверь кабинета, конвоир открывает ее, вхожу и представляюсь:

- Старший лейтенант Капитонов.

Настроение мое упало до нижней отметки. За столом сидит лейтенант юстиции лет двадцати четырех и в новенькой форме. Он весь новенький как игрушечный солдатик, только что отштампованный и раскрашенный. Таким новеньким я в серьезных делах не доверяю.

До сорок третьего года с его высшим юридическим был бы он сразу военюрист третьего ранга, шпала в петлице – как армейский капитан, а на флоте – капитан – лейтенант. Еще шинель не износив – пожалуйста, на уровень командира корабля. А теперь начинай с лейтенанта – до капитанских погон еще послужить надо.

«Солдатик» представился приятным баритоном:

- Панкратов Владимир Львович, мне поручено разобраться в Вашем деле. С бумагами я уже ознакомился, но хотел бы услышать обстоятельный рассказ со всеми подробностями.

Его слова в какой – то мере меня успокоили – в голосе Панкратова чувствовалась та заинтересованность, которой жаждет каждый подследственный.

* * *

В 1943 году я командовал торпедным катером. Наш дивизион базировался под Геленджиком. Шла подготовка к десанту под Новороссийск. Получил я задание доставить группу разведчиков на берег, занятый врагом.

Поздним вечером взяли их на борт, скрытно подошли к месту высадки. Разведчиков перенесли на берег и отошли на малом ходу. Но не успели мы отдалиться от берега метров на четыреста, как ночную тишину разорвал грохот пулеметных очередей. Я решил немедленно вернуться и вместе с одним из матросов бросился на выручку разведчикам при поддержке пулемета с катера. Боцман спас ситуацию, пустив торпеду в берег. Взрыв прогремел несколько в стороне от места огневого контакта. Разведчики, воспользовавшись секундным замешательством немцев, рванулись нам навстречу. Катер, подлетев по мелководью, почти скреб днищем, но загрузиться и уйти мы успели.

Один из разведчиков был тяжело ранен, остальные уцелели. Я с ними почти не разговаривал, переживал, представляя предстоящий доклад командованию. Командир разведчиков был удивлен «теплой встречей» немцев – в этом месте он уже дважды высаживался без всякого шума.

Наутро командир дивизиона учинил мне разнос. Он не сомневался в виновности экипажа катера и закончил свой гневный монолог словами:

- Капитонов, командование дало нам возможность исправить положение, но в случае повторного провала – вплоть до трибунала. Кого – то вместо тебя посылать несправедливо – ты наследил, ты и исправляй. Вечером уходишь. Готовься!

До вечера был как на иголках. Старался отвлечься от мрачных мыслей, готовил катер и экипаж. И вот, наконец, выход в море. Разведчики – та же группа.

Я уединился с их командиром, поведал ему, чем угрожает мне провал. Оказалось, что и у него ситуация аналогичная.

- Василий, - проникновенным тихим голосом взмолился я, - дай шанс нам обоим, печенью чувствую, не в нас дело, было все как обычно!

- Ну и у нас, как обычно.

- Что вы делаете на берегу? У кого отлеживаетесь?

- Вопросы, Михаил, задаешь ты рискованные, не положено нам обсуждать ни мою задачу, ни способы ее выполнения. Да и почему ты решил, что отлеживаемся у кого – то?

- Тут ума много не надо – обратно возвращаетесь через двое суток. За ночь далеко не уйти, значит у кого – то пережидаете день, а следующей ночью вдали от лежки выполняете задание и возвращаетесь, снова днем пережидаете, а ночью мы вас подбираем.

- Смотри какой грамотный, а, может, отсиживаемся где – нибудь в пещерке?

- Рассказывай. Без местной поддержки никак. Где новые гарнизоны и посты, тайные тропы, информация об интересующем объекте, все это постоянно меняется, без них вы слепы. Если слышал про Керченский десант, так я в нем не последним был.

Лейтенант – разведчик все же уступил моему натиску и под стаканчик из фляжки поведал, что на оккупированном берегу есть у них подпольщик, у которого они действительно устраивают дневку. Сначала он и слышать не хотел о моем участии в вылазке. Мой план был прост – разведчики ничего не знали о том, что я самовольно последовал за ними, а затем присоединился и - выхода не было, пришлось взять с собой. Если бы в той войне мы действовали бы строго по требованиям уставов и правил, которые далеко не все могли предусмотреть, победили бы мы сильного умного врага?

Высадились без шума и направились к дому подпольщика. По национальности он был осетином, поэтому мы между собой так и называли. Мне дали немецкую плащ – палатку и полевое офицерское кепи.

Как было условлено, в дом я вошел первым. Разведчики остались в сенях. Когда я толкнул дверь в горницу, увидел картину, от которой голова на секунду стала пустой. За столом сидел «осетин» (его я узнал по описанию), а рядом с ним мужчина в штатском лет тридцати пяти и штурмфюрер СД или СС в полевой форме. Они вопросительно взглянули на меня. Молча кивнул штурмфюреру, приглашая выйти, и закрыл дверь. Разведчикам выдохнул шепотом:

- Немец и штатский, брать!

В этот момент в сени вышел штурмфюрер, которого разведчики скрутили, не дав и пикнуть. Затем ворвались в комнату, но штатский молниеносным броском, ломая стекло, вывалился в окно. Стрелять было нельзя, преследовать в темноте не стали, а, прихватив хозяина дома, полевую сумку офицера и его самого, двинулись в обратный путь. Минут через пять услышали шум начавшейся погони, но до катера добрались без приключений.

В море после короткой беседы с «осетином» выяснилось, что незадолго до нашего первого поиска немцы под пытками сломали его и склонили к сотрудничеству. Гестаповец (а добытый немец был – таки штурмфюрером СД) в момент нашего появления инструктировал его для дальнейшей работы, штатский – агент СД из наших соотечественников – должен был играть роль руководителя созданной немцами «подпольной» ячейки.

* * *

Здесь я немного перевел дух. Следователь, внимательно слушавший меня, понял, что я завершил первую часть повествования, и дал мне отдохнуть. Достал из стола пачку папирос, пепельницу, подвинул ко мне.

- Разреши закурить свои? – обратился я на «ты».

Умышленно. Если оборвет, поставит на место, значит «пустышка» этот следователь, больше думает о дистанции между собой и подследственным, чем о деле.

Панкратов молча кивнул, и я достал свою трубку. Она была необычной. Чубук представлял собой резную голову черта, накрывался крышечкой.

Панкратов заинтересовался:

- Трофейная?

- Да, забрал у немецкого унтера. Здоровенный попался, под два метра. Винтовку мою со штыком отбил так, что она отлетела в сторону. Стал он меня уверенно так душить, но у меня за голенищем финка была, она и защитила в смертельную минуту. В кармане у него торчала вот эта трубка. Трубка из– за крышечки была ценной. Снайперы на огонек папиросы стреляли ночью, даже и на корабли доставали.

* * *

Летом 1944 года фронтовая судьба забросила меня в госпиталь, разместившийся в нескольких бараках, которые были поставлены еще в первую мировую, но неплохо сохранились. Как легкораненый, место получил на «втором этаже» - барак был забит двухярусными нарами. Познакомился с соседями. Подо мной размещался тяжелораненый летчик, которого ждала отправка в глубокий тыл. Судьба у него оказалась необычной.

Во – первых, немец – Яков Долингер. Как известно, немцев из армии убирали. Но Якова оставили. Юнцом бился в Испании, сбил несколько немецких и итальянских самолетов и еще в 1938 году был награжден орденом Красного Знамени. В Отечественную тоже был отмечен тремя орденами, но остался лишь командиром звена. Наверное, не забывали, что немец. В мае сорок четвертого Якову не повезло, был сбит. Упал на скалы и повредил ноги. Три дня выползал к передовой. Пока полз, фронт продвинулся и он оказался на освобожденной территории.

Разговаривая о фронтовых судьбах, просидели с ним до вечера.

- Пойду устраиваться на ночлег, - сказал я, намереваясь отправиться на «второй этаж».

- Не торопись, Михаил, - усмехнулся Яков. – Сейчас вечернее построение.

- Какое построение в госпитале?

- Серьезно говорю. Здесь замнач госпиталя очень деятельный майор. Каждый вечер построение: легкие – стоя, тяжелые – лежа на нарах, все ли в наличии, все ли в порядке.

- Ну и что – ретивый майор, если на меня нарвется – обрежется. Я с нар не сойду.

Полез я на «второй этаж» и демонстративно устроился.

Вскоре в барак вошел старшина и гаркнул: «Строиться!».

Я с любопытством глянул вдоль прохода. От входной двери энергично двигался офицер. Когда он подошел поближе и попал в круг света, меня как током прошило. По проходу в майорских погонах уверенно шел . . . тот самый штатский, которого я год назад видел у «осетина».

Мысли в голове путались, зато руки действовали без промедления. Из кармана бушлата достал небольшой трофейный пистолет, с которым нигде не расставался, дослал патрон в патронник. Свесился с нар и прошипел Долингеру:

- Яшка, ты свидетель – этот майор – шпион!!!

Долингер от неожиданности ничего не ответил, а я опустил пистолет в карман бушлата.

В это время «майор» заметил меня на нарах и грозно спросил у старшины:

- Кто это там возится, почему не стоит?!

Я спрыгнул с нар и, оказавшись вплотную к «майору», крикнул:

- Свиделись с…гестаповская!

Оборотень две – три секунды изучал мое лицо, а затем молча схватился за кобуру. Я не стал ждать, пока он достанет оружие, и, выхватив пистолет, дважды выстрелил в грудь негодяя.

Дальше все понятно. Меня тут же скрутили, отняли оружие, и через считанные минуты я уже был перед гневным лицом начальника госпиталя. Сбивчивые объяснения он слушать не стал, а приказал поместить под стражу.

Содержали меня в землянке. Всю ночь я не мог уснуть. Думал, как буду все происшедшее объяснять, какие представлю доказательства. Хорошо бы «майор» остался жив, все было бы проще.

Прокрутил я и версию побега, но отбросил эту мысль, так как вины за собой не чувствовал и просто не сомневался, что если меня внимательно выслушают, то все встанет на свое место.

Утром молчаливый конвоир доставил меня в кабинет начальника госпиталя. Там сидели три военюриста – два майора и капитан. На стуле недалеко от стола примостился седовласый подполковник – начальник госпиталя.

- Старший лейтенант Капитонов! Военный трибунал рассмотрел обстоятельства совершенного Вами преступления и считает, что Вы виновны в совершении умышленного убийства майора Головатого, заместителя начальника госпиталя, при исполнении им служебных обязанностей. Вам предоставляется слово.

«Все – таки убит,» - растерянно подумал я, но твердо отрезал:

- Я убил шпиона!

Мои стройные речи, подготовленные в землянке, рассыпались, я начал понимать всю сложность своего положения. Трибунал, очевидно, опросил раненых, старшину, которые присутствовали при вчерашнем эпизоде, и обстоятельства для них настолько ясны, что военюристам даже скучно слушать меня, «допрос» воспринимается ими как пустая формальность.

- Капитонов, почему Вы решили, что майор Головатый шпион? – спросил председательствующий.

- В прошлом году я видел его в обществе эсесовцев и предателя. . . – начал я, намереваясь все подробно описать.

Сидевший справа от председательствующего майор, понимая, что я собираюсь рассказать что–то длинное, резко оборвал меня:

- В трибунале не упражняются в словесности, а отвечают на вопросы, - и, обращаясь к начальнику госпиталя, - Справку о Головатом!

Тот поднялся с листком бумаги в руке:

- Майор Головатый в госпитале второй месяц, направлен из офицерского резерва фронта, так как в связи с последствиями ранения не мог быть в ближайшее время направлен на передовую. Фронтовик. Воевал с ноября сорок второго, имел два ранения. Награжден орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги». Семья погибла в сорок первом. За время службы в госпитале проявил себя как энергичный офицер, много внимания уделял укреплению дисциплины, проведению занятий с выздоравливающими, - и, немного помолчав, добавил:

- Разбираясь с обстоятельствами происшествия, выяснил, что Капитонов, вчера прибыв в госпиталь, во время вечернего построения, не подчиняясь требованиям дисциплины и распорядка, остался лежать на верхних нарах. Майор Головатый сделал замечание, и Капитонов спрыгнул с пистолетом в руке, намереваясь, очевидно, испугать Головатого, показать свою пьяную удаль и непокорность. Да, в том, что произошло, не последнюю роль сыграло и то, что Капитонов был пьян, - закончил свою, можно сказать, прокурорскую речь начальник госпиталя.

Да, было. Мы с Долингером и еще двумя соседями приняли грамм по пятьдесят спирта за знакомство.

- Капитонов, если Вы опознали шпиона, почему не сообщили ни начальнику госпиталя, ни в Смерш, а дали ему уйти из рук правосудия? – спросил председательствующий.

- Если бы я пошел к начальнику госпиталя и сказал, что его заместитель - шпион, поверили бы мне? Да пока начали бы разбираться, он скрылся бы, так как узнал он меня сразу.

- Вы неплохо придумали отговорки, но лучше Вам признаться, объяснив истинные мотивы, и раскаяться…

- Товарищ майор, у меня есть – свидетель Он здесь находится, среди раненых – капитан Долингер. Допросите его, он скажет. . .

Председательствующий гневно перебил:

- Ваш приятель Долингер вскоре после случившегося пропал. Почему? Не знаю, это дело Смерша – разбираться с немцами и шпионами. Старший лейтенант Капитонов! Вы признаны виновным в совершении умышленного убийства военнослужащего при исполнении им служебных обязанностей. И по условиям военного времени будете наказаны соответственно – смертной казнью.

Так страшно и быстро закончилось заседание военного трибунала. Меня вновь поместили в землянку и дали обед, но к еде я не прикасался. О чувствах приговоренного к смерти распространяться не буду – словами не опишешь.

Не знаю долго ли я просидел в оцепенении, из которого меня вывел шум около землянки. Дверь открылась, вошел молодой лейтенант и спросил:

- Старший лейтенант Капитонов?

- Да, это я.

- Пройдите со мной, Вас вызывает полковник Гриневский.

У барака, где размещалось командование госпиталя, я увидел «Эмку» и грузовик с солдатами. А, подойдя ближе, я услышал:

- Здорово, Мишка!

У барака сидел . . . Долингер. Да – да, Яков, который «исчез».

Лейтенант подвел меня к полковнику и доложил. Гриневский напоминал аскета – худощавый, подтянутый, хотя ему никак не менее пятидесяти, впалые щеки. Форма сидела как влитая. По орденской планке определил, что полковник награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны первой степени, Красной Звезды, «Знак Почета», медалью «ХХ лет РККА». Последняя награда свидетельствовала, что Гриневский одел форму еще в гражданскую. «Знак Почета» был редким для военного. Награждали им, в основном командиров и политработников, добившихся значительных успехов в боевой и политической подготовке подчиненных подразделений или частей.

- Капитонов, поедете со мной, будем разбираться с Вами и вашим приятелем, - полковник кивнул в сторону улыбающегося Долигера. – Для ясности: Вы - по-прежнему подследственный, со всеми вытекающими последствиями. Даю пару минут на прощание – и в машину.

Я подошел к Якову с немым вопросом в глазах.

- После того, как ты «майора»…, я пошел в город, нашел коменданта, полковника Гриневского, и рассказал о тебе и все, что случилось. Полковник взял солдат и приехал. По дороге пообещал представить к награде, если правда, а не подтвердится – накажет. При мне расчихвостил начальника госпиталя и юристов, у которых на твой приговор несколько коротких бумажек и все. Накричал на них, и тебя привели. Он думаю, разберется внимательно. От его порученца узнал, что Гриневский из старых чекистов, мужик правильный.

Слушая Якова, готов был обнять его ноги – колоды, которыми он шел в город, а это около двенадцати верст. Ведь он понимал, что одна фамилия его может вызвать недоверие. Нечего говорить и о чисто физических страданиях, когда Яков брел ночью, с костылями.

Еще дважды вызывал для допроса меня Панкратов, спрашивая порою о таких деталях, на которые, я и внимания не обращал.

Напоследок он сказал:

- Михаил, я уеду, сколько буду отсутствовать неизвестно, но жди и верь, не делай глупостей. Я сделаю все, чтобы установить истину.

Не было его недели две, а то и больше. Режим моего содержания несколько смягчился. Даже во дворе дрова поколоть разрешали, но с конвоиром.

Несколько раз во дворе, когда курил, подходил Гриневский, спрашивал о фронтовых флотских делах, как бы подбадривал. Однажды, когда утомился уже ждать Панкратова, заговорил с ним о следователе.

- Товарищ полковник, Вы говорили, что подберете толкового, опытного следователя, а приехал…

На худощавом лице Гриневского мелькнула снисходительная улыбка. Не спеша затянулся папиросным дымком, помолчал. В этой паузе я вдруг понял насколько выше меня он по жизненному опыту, и я даже подумал, что не ответит. А ведь прав – не по чину вопрос.

- Насчет выбора. Я ведь не на складе выбирал. Мне его старый товарищ порекомендовал. Парень молодой, только вступил на путь решения человеческих судеб, не утратил еще человеческих чувств. А опыт… Он разный бывает, пример - горе – юристы, которые с тобой в госпитале разбирались. Верю я в Панкратова, дотошен и грамотен. Эх, как его грамотности мне в гражданскую не хватало, на одной революционной сознательности работали.

В томлении и от безделья о многом я передумал и решил для себя: если удастся доказать правоту, буду выдержанным и больше в беду не попаду.

И вот однажды конвоир мне сообщил, что Панкратов возвратился. Спустя несколько часов отвел он меня в кабинет Гриневского.

Панкратов сообщил, что разыскал одного из разведчиков, ворвавшихся в дом «осетина».

- Жив он, единственный кто остался в живых из той разведгруппы. Искалечен основательно: лишился обеих ног и руки, но выжил и хорошо помнит этот эпизод. Память поразительная. Если, говорит, у майора на левой щеке родинка, это тот, которого у «осетина» упустили. Родинка у нашего «майора» была. По фотографии, предъявленной в числе других, разведчик без труда его опознал.

В воинских частях, где служил до госпиталя Головатый, его по фотографии не опознали, хотя некоторое сходство было. Итак, старший лейтенант Капитонов, Вы убили врага и хотя обстоятельства напоминают самосуд, думаю нам удастся доказать, что другого выхода не было.

Гриневский добавил:

- Найди Якова, ты ему до гробовой доски обязан. Я на него наградной лист направил, на медаль «За отвагу».

* * *

- Дед, а где эта трубка? Вроде никогда не видел.

- В пятидесятом году вышел у меня скандал с командиром. Закипела во мне кровь, матом он меня крыл, а я молчал. Только хотел дать залпом ответ, вспомнил землянк, и холодом меня обдало. Говорю ему спокойно: «Вы матросов унижаете и трепете, офицеров матом кроете, а ведь слабы Вы характером!»

«Покажу тебе какой я слабый» и кулак к носу моему подносит. А я как в броне: «Раз мужской разговор, предлагаю дуэль, не будем же мы, офицеры, морду чистить друг другу!».

«Офанарел что ли? Что еще за дуэль?»

«Не волнуйтесь, товарищ кавторанг, все в рамках и даже лучше. Оба сейчас же бросаем курить и кто первый закурит, тот и проиграл. Сами знаете, мука курильщика – не синяк под глазом». С этими словами трубку я сломал и смотрю на него. Курильщик он был серьезный, в день пачку папирос расходовал. Опешил, понимает, что в сложное положение попал, но не спасовал. Честно говоря, слишком хорошо я его запальчивую натуру знал и в точку попал. В общем, бросили мы курить, а это на корабле не скроешь. Истинную причину в кают – компании не поведали, а отшутились, что норму свою курева употребили, да и корабль хотим сделать некурящим, глядишь, если по боевой подготовке на первое место не выйдем, так зато хоть этим прославимся.

- Он закурил?

- При мне, то есть пока два года вместе служили, не замечен. А общественный контроль за нами был, сам понимаешь, на высшем уровне.

- А потом? Сам – то ты не куришь.

- Адмиралом он стал, разошлись наши пути – дороги, не мой уровень. Но больше у нас таких конфликтов на грани срыва не было. Может он потому и адмиралом стал, что ровнее все стало на корабле.