Желтый пакет. Часть третья

Наконец мы вышли на Достоевского. Там облюбовали скамейку возле травмпункта.

Близость этого учреждения неожиданно сподвигла Эмму на откровенность. Указывая на дверь лечебного учреждения с горящим над ней красным крестом, она улыбнулась.

– Вспомнила тут одну вещь. В меня мальчик влюбился. Совершенно безответно. Ну ничего, что я к нему не испытывала? А он начал меня эмоционально шантажировать, что это я виновата в его депрессии. И вот как-то во время прогулки он себе руку чем-то порезал. Вся скамейка в крови была. Я не на шутку перепугалась. Пришлось мальчика в травмпункт вести.

Полагая свой вопрос уместным в новых обстоятельствах, я спросил спутницу:

– Почему ты переехала в Уфу?

На этот раз Эмма не стала делать тайны из своей прошлой жизни:

– Я говорила о причинах личного характера. Так вот, послушай, я хочу признаться. Я чувствую, что между нами установилось уже какое-то доверие, связь. Спасибо, что вытащил меня на свежий воздух и показал такой прекрасный вид. В Питере я была безумно влюблена в одного молодого человека. А он жестко игнорировал меня. Я летела на свидания как на крыльях, а он только делал одолжение, встречаясь со мной. Наконец я решила взять себя в руки. Я решила переехать совсем в другой город и поступить на философское отделение.

– А почему Уфа?

Городецкая пожала плечами.

– У меня здесь тетя. Первое время я у нее комнату снимала. От переживаний у меня началось воспаление легких. Даже туберкулез в одно время подозревали. Я, наверное, целый месяц проходила в дневной стационар. Это был какой-то ужас. Выслушивать нотации психологов, что это расплата за антисоциальный образ жизни, хотя я никогда не злоупотребляла алкоголем и не принимала наркотики. Каждое утро сдавать мокроту, которой у тебя нет, а потом получать баночки с надписью: «слюна, пересдать». Впрочем, как оказалось, там немало обычных людей, даже молодых и симпатичных девушек. Я была в шоке, что у нас медицина до сих пор не может сразу сказать, есть у тебя тубик или нет. Ну, поэтому, ты сам понимаешь, что когда Фазыл сказал про свою мать, я прониклась сочувствием. Он, конечно, хороший мальчик, но совершенно не в моем вкусе.

Наконец мы оба замерзли. Эмма страшно раскраснелась. Я стал бояться застудить ее.

– Может в кафе какое-нибудь зайдем? Я знаю недалеко отсюда хорошее местечко.

Городецкая поморщилась.

– Не люблю подобного рода заведения. В Питере насиделась. Извини, к себе тоже не приглашаю. У меня болтливые соседи, донесут еще хозяйке квартиры, что я мужчин к себе вожу.

– У меня никакой хозяйки нет! – заверил я.

Эмма снисходительно посмотрела на меня.

– Спасибо за приглашение, но мы что, только вдвоем будем? Мне бы хотелось на гитаре поиграть. У тебя есть гитара?

– Нет, но есть книги по философии…

– Нет-нет, мне бы хотелось сегодня на гитаре поиграть.

И тут мне в голову пришла спасительная мысль:

– Поехали к Фазылу?! У него точно гитара найдется!

Сказано – сделано. И вот мы уже были в Зеленой роще.

Хозяин встретил нас с невероятным радушием. Скоро мы сидели все втроем в уютной кухне. Городецкая попросила разрешения закурить тонкие сигары. Я до сих пор не знал, что она курит. Но хотя не переносил запах табака, обнаружил, что когда курит красивая девушка – это совсем другое дело. Тут даже дым становится ароматным.

Эмма попросила гитару. Как она ей пошла! На бледном личике девушки выступили веснушки, совсем крохотные. Носик чуть заострился.

Я засмотрелся на тонкие пальцы Городецкой: они красиво перебирали медные струны. Еще я не мог отвести взгляда от тонкой шеи Эммы с бившейся на ней голубой жилкой. Как тут было не вспомнить позабытое словечко из народных баллад? Лебединая… Локон золотистых волос упал на плечо. Обозначились острые девичьи груди под тонкой блузкой.

Мы сидели допоздна. Городецкая не спешила. Вино цвета вишни и граната лилось рекой, но мы пили, почти не хмелея. Я коварно тянул время, не напоминая о позднем часе, зная, что из Зеленой рощи после одиннадцати вечера не уехать.

Наконец Эмма сказала, что ей нужно на автобус. Я вызвался проводить девушку.

Мы стояли долго под уличным фонарем. Температура резко упала. В воздухе повисла омерзительная морось. Холод пробирал до самых костей. Эмма запунцовела. Глаза ее блестели, как галька на дне ручья. Золотистый локон волос сбился от резких порывов ветра и торчал то ли задорно, то ли жалко. Я предложил моей спутнице свою шапку. Но она гордо отказалась.

– Похоже я сегодня не уеду! – призналась наконец Городецкая.

– Вернемся тогда назад к Фазылу, утром поедешь, – предложил я.

Девушка замотала головой.

– Нет-нет!

Я улыбнулся, зная, что так и будет. Мне на самом деле не хотелось расставаться с Эммой. При этом я решительно не имел представления о том, что дальше делать с ней. В голове мелькнула мысль вызвать такси, но денег на него у меня не было. И у самой Городецкой, похоже, тоже. Даже замерзая, я нашел ее нерасчетливость очаровательной. Признаться, я никогда не любил и боялся расчетливых девушек.

Наконец я решил выставить шах и мат:

– Пойдем ко мне. Я на Авроре живу. Здесь, всего в паре кварталов. Заодно согреемся. Во дворах теплее, чем на открытом пространстве. Ты ведь у меня еще не была, а на гитаре уже сыграла… Я тебе такую книгу покажу, про Сверх-Я.

Предложил я это, разумеется, от чистого сердца, не имея никакой задней мысли. Эмма вдруг страшно посмотрела на меня, как будто я собрался прямо сейчас наброситься на нее и потащить в какую-нибудь подворотню.

– Нет, нет! Это невозможно!

Скажу честно, такая бурная реакция оскорбила меня до глубины души. Я был готов принять какую-нибудь шутку, но не это яростное неприятие. Стало гадко на душе, как будто меня уличили в грязном и подлом поступке, который я по-настоящему не совершал. Вспомнилась студенческая молодость, когда по пьянке один из наших товарищей в шутку вытащил деньги из кармана сокурсника, а я вырвал их из его рук, переложил к себе в карман, а потом, заигравшись, начал говорить о том, чтобы мы разделили эти деньги между собой. Воспылавшие праведным гневом, не совсем трезвые, товарищи побили меня, а я утром даже не помнил, откуда на лице взялись синяки. О случившемся было доложено в деканат. Я морально приготовился к исключению из университета и, поверите ли, был близок к самоубийству и только мысль о том, что это нанесет удар матери, остановила меня. Впрочем, хотя заместитель декана и пригрозила вызовом милиции, вроде обошлось одним занесением выговора в личное дело.

И тут с досады я совершил роковую ошибку.

– Да только у меня посидим, чай попьем! Вообще-то ты… не в моем вкусе!

Эмма даже розовый как у ребенка рот приоткрыла и захлопала тонко поведенными тушью глазами. Обозначившаяся складочка на ее гладком лбу сверкнула молнией.

– Даже не пытайся меня переубедить. Все вы так вначале говорите!

В конце концов, мы вернулись к Фазылу. Я преисполнился мстительного намерения хотя бы заставить Городецкую переночевать в одной квартире с двумя, явно неудовлетворяющими ее тонкому философическому вкусу, мужчинами. Пусть даже в разных комнатах.

И тут Фазыл все испортил, проявив благородство.

– Давай я тебе такси вызову?

Эмма, задрожав, поцеловала молодого человека в щеку.

– О, спасибо, я потом расплачусь!

– Тогда я застрелюсь! – пошутил Фазыл.

Протестовать было бесполезно. Иначе бы я только подтвердил опасения Эммы. Но мне показалось, что Фазыл тупо приревновал меня к Городецкой. Может быть, он решил, что ночью я попытаюсь соблазнить нашу гостью? Или сам он был настолько не уверен в своих силах, что захотел банально нагадить товарищу?

Впрочем, возможно, все это был вихрь и безумный калейдоскоп домыслов. Ведь я уже имел шанс увезти Эмму к себе, не взбрыкни она на автобусной остановке. Однако, в любом случае, такие случаи не редкость, когда двое мужчин оказываются наедине с одной девушкой, и вдруг обязательно одному из них приходит в голову конгениальная идея разыграть из себя благородного разбойника. Как говорится в старой русской комедии: «Так не доставайся ты же никому!»

*  *  *

Все же, думаю, эта история бы завершилась совсем по-другому, если бы через пару месяцев, уже зимой, когда лежал глубокий снег, я с дуру не рассказал Базановскому про вечер с Эммой. Наверное, с того самого случая с не совсем справедливым обвинением в «похищении» стипендии сокурсника я не чувствовал себя гаже.

Уже впоследствии, прокручивая ситуацию, я понял, что в очередной нелепой ситуации прямой вины моей не было. Просто я упустил из виду непосредственность Базановского и отсутствие у него элементарной гордости.

Эмма позвонила мне сама. Я давно не слышал такого раздраженного женского голоса. Мои страдания усиливались при этом от осознания, что меня выговаривает как школьника ослепительная блондинка (восхищение красотой Городецкой никуда не ушло, а только усилилось). Обычно злости ждешь от уродин, старух или, в крайнем случае, брюнеток.

– Зачем ты рассказал Паше, что я о нем по-настоящему думаю?! Я думала, ты умеешь держать язык за зубами, а ты оказывается обычный болтун!

Я залепетал жалкие оправдания, но Эмма была неумолима на противоположном конце провода (тогда в квартире у меня все еще стоял стационарный телефон):

– Я считала, что ты другой, но вы все, фантасофы, одним миром мазаны.

В конце концов, мне удалось немного смягчить сердце жестокой красавицы, но мы оба поняли, что прежних сердечных отношений между нами уже не будет.

Все же я не оставлял надежды примириться, хотя давно оставил всякую мысль о том, чтобы закрутить с Городецкой роман. И хотя я еще раз убедился, что изначально она была не в моем вкусе, только тут до меня дошло, что, разумеется, убедить высокую стройную блондинку в том, что здоровый мужчина может не хотеть ее – бесполезное дело. Поэтому я больше всего страдал даже не от выволочки, устроенной мне Эммой, а от осознания того факта, что опять облит грязью напраслины.

В десятых числах апреля, когда уже уфимцы окончательно уверились, что зима в этом году пришла навечно, неожиданно резко потеплело. Город поплыл. «Фантасофия» приказала долго жить, выражаясь штилем старинных газет времен Очакова и покоренья Крыма, почив в Бозе… В парке так ничего нового и не появилось, кроме новенькой спортивной площадки, которую тут же разгромили вандалы.

Скоро до меня дошло известие, что Эмма уехала из Уфы. Наши добрые знакомые в Москве сообщили, что видели Городецкую в первопрестольной. Перекрашенная в брюнетку, она гордо шла по ГУМу, с папиком под ручку, гламурная, обвешанная разноцветными пакетами. Кажется, папик был профессор МГУ, может быть даже академик.

Оставшись стойким холостяком, я все же был рад, что все так получилось.

Птицына удвоила ставки, подав в суд на телепередачу, где неосмотрительно решили использовать какие-то скачанные из интернета бездарные стихи, а у Базановского появилась постоянная любовница – продавщица Забава из «Пятерочки». Согласно достоверным агентурным сведениям, в прошлом учительница истории. Так что теперь ничто не мешает им проверять друг друга в постели на знание дат Французской революции.

Фазыл переметнулся в стан тех, которых с искренностью громил – устроился работать в желтую газетенку. Сейчас он популярный колумнист и на вопрос о политических убеждениях отвечает чеканной фразой:

– Друзья, никакой политики! Поговорим лучше о культуре!

Все же история с желтым пакетом завершилась разгадкой. По крайней мере, для меня.

Однажды мне пришла посылка из… Петербурга. Я очень удивился. У меня не было никаких знакомых в Северной Пальмире. Но едва я вскрыл упаковку, как мне все стало понятно. Внутри лежал желтый пакет, а в нем – стопка распечатанных на принтере листов.

На обложке гордо значилось:

ЭММА ИММАНУИЛОВНА ГОРОДЕЦКАЯ

ДОВЕРИЕ КАК ФИЛОСОФСКАЯ КАТЕГОРИЯ

ДИССЕРТАЦИЯ НА СОИСКАНИЕ СТЕПЕНИ КАНДИДАТА ФИЛОСОФСКИХ НАУК

…И все-таки, теперь я нахожу желтый цвет неприятным. Когда мне вдруг мерещится желтый пакет, я спешу перейти на другую сторону улицы.