Сердцу не прикажешь?..

Не успел Абакум Ворожков подогнать «Камаз» к стоянке и передать сменщику ключи, как по радио объявили, чтобы он срочно явился к диспетчеру.

– Чего это они тебя хватились? – спросил сменщик, залезая в кабину. – Кого-нибудь по дороге толкнул?

– Грамоту спешат вручить или, может, премию, – энергично ответил Абакум, – за честный и добросовестный труд.

– Кто знает, что его ждет впереди? – философски вздохнул сменщик и оказался совершенно прав.

Диспетчер Олимпиада Ивановна с любопытством посмотрела на Абакума, словно утром его не видела, и простуженным басом прочитала телефонограмму, в которой говорилось, что водителя Ворожкова сегодня в 17.00 приглашают в городскую администрацию, в отдел образования.

– Зачем? – спросил Абакум.

– Я тоже голову ломаю, – ответила Олимпиада Ивановна. – Просто удивительно. Из школьного возраста ты, Ворожков, давно вышел, у самого детей нет, холостой, причем тут отдел образования? Может усыновить кого хочешь? Теперь такое приветствуется.

– Алименты, наверное, будут требовать, – мрачно заметил стоящий рядом автокрановщик Ваврук.

– Типун тебе на язык, – строго сказала Олимпиада Ивановна.– А, во-вторых,

алименты взыскивают через суд, если добровольно сам не платишь.

Абакум вступать в дискуссию не стал и молча отправился в душевую. Говоря откровенно, телефонограмма ему совсем не понравилась, даже спина взмокла.

«Пришла беда – отворяй ворота, – отрешенно подумал он, подставляя спину под теплые струи. – Тайное становится явным». От таких мыслей на душе заскребли кошки, но когда приступ отчаяния миновал, Абакум взял себя в руки и вышел из душевой, готовый к испытаниям.

В отделе образования его встретил инспектор, не старый, но и не молодой человек с грустными глазами на бледном лице. Справившись о фамилии, имени, отчестве и годе рождения Абакума, инспектор оживился, даже немного порозовел.

– Посмотрите, как четко работает наш паспортный стол, – сказал он. – Позавчера мы обратились к ним с просьбой, а сегодня вы уже здесь.

Ворожков про себя подумал, что было бы совсем неплохо, если бы паспортный стол работал менее четко, но вслух спросил, зачем его пригласили.

– Прочитать одно письмо, – ответил инспектор.

– Меня чужие письма не интересуют, – заерзал Абакум.

– Но только не это, – возразил инспектор. – Оно с юга, из Сочи... Навеет какие-то воспоминания.

Он вынул конверт, надел очки, строго взглянул на Абакума и начал с выражением читать:

«С приветом от Черного моря ! Уважаемые господа северяне, я долго думала и колебалась – писать или не писать? Я советовалась с подругами, с нашим директором ресторана Софьей Митрофановной и швейцаром Кузьмой Кирилловичем, майором полиции в отставке. И все они в один голос подсказали: написать. Пусть знают за Полярным кругом, какие лицемеры обучают подрастающее поколение математике.

Чему он может учить детей – непонятно, если сам путем сдачу не подобьет? Я сколько раз могла его обсчитать, хотя бы понарошку, но не воспользовалась случаем и своим положением, потому что меня обманули его глаза, точнее, ресницы, такие длинные и немного загибаются...»

2

Инспектор прервал чтение и посмотрел поверх очков в лицо Абакума.

– Точно, – сказал он. – И это сходится.

– Продолжайте, – сухо ответил Ворожков и отвернулся.

– Хорошо, – пробормотал инспектор, – Ваши биографические данные опустим. Они, значит, полностью совпадают. Вы что, ей паспорт показывали?

– Сама без спроса на пляже посмотрела, когда я купался, такая любознательная. И память у нее тренированная. Вдобавок не курит.

– Н-да, интересная девушка, таких теперь не часто встретишь, – согласился инспектор и продолжил чтение.

«Когда мы с ним начали встречаться, он с восхищением рассказывал о Севере и Хибинских горах. Он нарисовал великолепную картину вашей непередаваемо прекрасной природы. И вот теперь я каждый четверг хожу к подруге Зине, слушаю у нее записанную на диске песню «Увезу тебя я в тундру», а сама плачу...

Почему вы недостаточно проводите воспитательную работу с вашими педагогами? Почему они разбивают наши сердца, словно фужеры? Вот он, Абакум Игнатьевич, однажды сразу четыре фужера разбил, но мы не стали вызывать полицию, потому что я попросила администратора зала Инну Васильевну простить его, и еще потому, что он сам подарил пятьсот рублей Кузьме Кирилловичу.

Говорят, у вас на Севере двойная зарплата. Я интересовалась у знакомых учителей, сколько они зарабатывают. А у вас, значит, в два раза больше. Это неплохо, и если добавить, что я приношу, то можно откладывать на машину и дом в Хосте.

Но Абакум Игнатьевич уехал, не попрощавшись, а я по четвергам страдаю. Кузьма Кириллович добавил к прежде сказанному, чтобы не убивалась, а поподробнее сообщила на работу о его низком моральном облике, пусть его разберут на производственном совещании. Но я не прошу наказывать очень строго. Он молодой, исправится, а уж если разлюбил, то сердцу не прикажешь. Может, у вас найдется какой-то другой холостой учитель с серьезными намерениями. Я могу с ним переписываться, а потом приехать в гости.

С нетерпением жду ответа. Агриппина Нечипорук.»

– Все? – со страданием в голосе спросил Абакум.

Инспектор положил письмо в ящик стола, снял очки, прищурился и осуждающе сказал:

– Нехорошо, Ворожков. На чужом горбу в рай решили въехать. Использовали в корыстных целях чужую профессию, словно своей нет. Подлог. Стыдно.

Абакум опустил голову. Подумалось, что сколько веревочке не виться, конец все равно окажется. Черт его дернул назваться учителем, можно было бы стоматологом – еще престижней. Тогда позвали бы в горздравотдел. Хрен редьки не слаще. Паспортный стол работает четко – профессионалы, мать их за ногу.

«Прошло время золотое» – тоскливо размышлял Абакум. Еще подумалось: а зачем такая самодеятельность? Нужно жить проще. Жениться, что ли? А на ком?

3

– Осознали? – подобревшим голосом спросил инспектор и продолжал. – Мне кажется, вам, Ворожков, повезло. Только задумайтесь, какая романтическая душа, какие порывы! Ее влечет Север, неизведанные дали. А какая искренность и непосредственность! Должность ее тоже кое-что значит. Постоянно в общении с людьми, в стремлении быть нужной. И дома она, по всей видимости, неплохая хозяйка. А вы манкируете.

– Сердцу не прикажешь, – вздохнул Абакум. – Вдобавок она огненно-рыжая.

– Так и это замечательно! – воскликнул инспектор. – Довольно оригинально. Цвет солнца. А у нас его, порой, так мало.

– Слишком ярко, – буркнул Абакум и, набравшись духу, спросил:

– На работу будете сообщать? Или как?

Инспектор внезапно смутился.

– Плохо же вы о нас думаете...

– Не-е. О вас я думаю хорошо, – оживился Абакум, хотя смущение собеседника вызвало в нем какие-то неясные подозрения. Я к тому, что замгенерального по персоналу в отпуске, без него на собрании меня никто разбирать не станет, потому как другие дела имеются. Агриппине долго ждать ответа придется.

– А мы ей сами ответим, – инспектор опустил глаза, словно обдумывая нечто важное.

– Сообщим, что такой учитель у нас не работает.

– И больше ничего?

– Трудно сказать сейчас, а что вас интересует?

– Ну, она там насчет другой кандидатуры просила...

– Так вам же все равно, – инспектор порозовел вновь и улыбнулся каким-то своим тайным мечтам. Абакуму вновь стало нехорошо, и он внезапно для самого себя сказал:

– Я ей сам напишу.

Инспектор удивленно взглянул на него.

– Но мы уже вроде договорились? И при том – она обратилась к нам.

– Я передумал, – горячо ответил Абакум, наливаясь недобрым чувством к собеседнику под влиянием какого-то переворота, совершившегося в душе.

– Погодите, я не понимаю...

– Не буду годить! – закричал Абакум. – Она же ко мне питает расположение. Я все понял и поумнел. Я вам не разрешаю писать.

– Какой вы странный человек..., – начал было инспектор, но Абакум уже не слушал его. Он вихрем сорвался со стула и помчался через площадь на телеграф, откуда отправил в Сочи на красочном бланке телеграмму. В ней, к удивлению связистов, оказалось двадцать одно нежное слово. А на другой день в том же направлении полетело самолетом письмо, в котором таких замечательных слов было значительно больше.

Инспектор же в своих бумагах отметил, что необходимая работа с письмом гражданки Нечипорук проведена.