Синий волк. Часть шестая

Генуэзец показывал готовый портрет Эдиге и Еринчину.

– А ты отказывался, Эдиге, посмотри, какой красивый портрет, – сказал Еринчин.

Эдиге удивленно рассматривал образец незнакомого ему мастерства, поскреб осторожно пальцем и понюхал картину.

– Склоняю голову перед высоким мастерством вашей страны, – сказал Эдиге. С портрета смотрел красивый молодой воин – Эдиге.

Шолпан и ее отец дивились на небольшую молельню, которую выстроил Эдиге. Тот рассказывал:

– Капище посвящено Утренней Звезде, я выточил на мертвенных ранее плитах миниатюры... Вот Солнце, Небесная охота, Тенгри, Умай. Здесь – Эрлик и Нижний мир, а поверху, под самым куполом – Братство Небесных людей Степи.

На боковой, правой от входа стене они увидели мир, стоящий на гигантской Черепахе, придавленной горой, у подножья горы лежал свернувшийся Змей. Над входом, с внутренней стороны храма, он выбил на камне трехлучевые свастики – маленькие солнца, которые освещали путь входящему.

Отец Шолпан был очарован молельней:

– Эдиге, готовься к свадьбе, – сказал он.

Поздним вечером во дворце эмира визирь находился в нетерпеливом ожидании. Наконец, к нему явился некто, закутанный по самые глаза в черное. Визирь протянул ему кошелек золотых монет и темную бутылочку.

– С сильным ядом будь осторожнее. Особое указание – не спускать глаз с него, – он показал на портрет Эдиге, стоящий у стены.

Некто в черном посмотрел на портрет, запоминая. Поклонился и вышел.

16.

Эдиге сидел в степи у статуи Умай, вонзал стрелы в сухую траву у ее подножья. Он принес в жертву овцу. Но круглолицая богиня в трех колпачках с цветочными бутонами на конце каждого из них по-прежнему молчала, не подавая ему никаких знаков, сколько ни гнулась перед ней спина Эдиге. Перед глазами его стояла картина: отец Шолпан кричал, увещевал дочь, но все напрасно, Шолпан была непреклонна:

– Я не люблю его, – говорила она. – Я выйду замуж за другого.

Сегодня, прежде чем прийти к Умай, Эдиге, в шлеме и кольчуге, с луком, колчаном, полным стрел, со скрещенными саблями за спиной, запер свое жилище. Он вскочил на коня и поскакал по улочкам Сарайшика. Остановился он только возле дома Еринчина. Спешившись, вошел во двор, но никого там не увидел. Дверь в дом была открыта, но и в доме шамана не было. Только Эдиге собрался выйти, как над его головой закружилась с жужжаньем пчела. Стукнувшись об оконное стекло, она обратилась в Еринчина.

– Эдиге?

– Где ты был, Еринчин? Я никак не привыкну к твоим превращениям.

– Куда ты собрался?

– Утром войско выступает на восточном фронте против ханьцев. Надеюсь, что отравленная ханьская стрела прекратит, наконец, мои страдания. Шолпан не любит меня… Прощай, Еринчин. Вряд ли мы увидимся.

– Не ищи смерти, она сама найдет тебя, – сказал Еринчин. – Будь здоров...

Они обнялись. Еринчин еще долго смотрел вслед удаляющемуся на коне Эдиге.

Как бы бесстрашно и не щадя себя ни воевал Эдиге, не пряча грудь и голову от стрел, пренебрегая кольчугою и шлемом, ханьские стрелы словно сами боялись его. Ни одна из них не коснулась могучего Эдиге. Крепла и его воинская слава, он стал тысячным.

Как-то в походе отряд Эдиге ночевал под открытым небом. Воины спали, положив под голову походные сумки и колчаны. Эдиге прислушался к своей сердечной боли. Она по-прежнему была сильна, и он находился в ее власти. Он видел Шолпан в ночном небе среди безразличных к его горю звезд, и плакал. И тут он увидел, как среди его спящих боевых товарищей появился Зеленый всадник. Конь его так осторожно ступал между спящими, что ни один из воинов не проснулся.

– Святой Хизр! – воскликнул Эдиге.

Всадник все также молчаливо шествовал между спящими воинами.

– Помоги мне, Святой Хизр! – взмолился тогда Эдиге. – Отними у меня мою боль, которая вот уже несколько лет не дает мне покоя, прошу тебя! Или дай мне умереть!

– В небесной книге еще не написана глава о твоей смерти, – ответил Хизр. – Я могу помочь тебе, но подумай, согласишься ли ты, не испугаешься ли?..

– Я согласен!

Хизр спешился и стал напротив Эдиге.

– Я могу вынуть из твоей груди сердце, в котором живет любовь к Шолпан, и дать тебе другое – волчье сердце, – продолжил Хизр, – оно не будет знать ни боли, ни страха и ни смерти, настоящее сердце воина.

– Да, я согласен! – твердо сказал Эдиге, весь покрывшись холодным потом.

Тогда Хизр разверз руками грудь Эдиге, и, вынув оттуда его горячее пульсирующее сердце, вложил туда сердце волка. Эдиге испытал страшную пронзительную боль, он чуть было не закричал диким криком, но стиснув зубы и впившись пальцами в землю, лишь со слабым стоном вынес все. После этого Хизр растворился в зеленом свете, будто его и не было, как ни вглядывался в ночную темноту Эдиге. После этого его свалил крепкий сон.

Проснувшись утром, Эдиге сразу вспомнил все, что приключилось с ним ночью.

– Ура-а-ан... – перекликались сторожевые.

– Зде-е-есь... – отозвался другой пост.

Эдиге не слышал голоса сторожевого, не обращал внимания на обычное утреннее оживление в лагере, сосредоточенно ощупал свою грудь. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил на ней никаких следов, она была такой же, как и раньше.

– Привиделось, наверное, – сказал Эдиге.

Но в этот момент на горизонте мелькнула фигура Зеленого Всадника, и Эдиге задумался. Он приблизился к костру, за которым уже ели горячую похлебку его товарищи, и уселся среди них. Ему протянули миску с дымящимся бульоном. Один из воинов сделал неосторожное движение, и бульон вылился на обнаженную протянутую руку Эдиге. Солдат спешно кинулся вытирать обожженное место и поливать его холодной водой, и Эдиге по привычке стал дуть на красное пятно на коже, но тут с удивлением понял, что не чувствует боли.

Вечером того же дня они выступили в поход. Три стрелы вонзились в плечо Эдиге одна за другой, но он другой рукой вынул их из раны, не издав ни единого стона, и перевязал материей. В пылу сражения его глаза блестели дьявольскими желтыми огнями, он носился, словно вихрь между врагами, прижавшись плотно к шее коня, и хрипя порой, как хрипят разъяренные волки, повергая противника в страх и обращая в бегство. Словно матерый, стреляный зверь, вновь и вновь он бросался на врага, не жалея себя. Да он и не знал, ради чего ему жалеть себя.

Когда выдалась передышка, он острой иглой, заправленной жилами сайгака, зашивал разорванное плечо, и ни разу его лицо не исказила боль.

Ночью, когда отряд устроился на привале, Эдиге снова вспомнил о Шолпан, глядя в ночное небо, но одно лишь приятное воспоминание посетило его, ему уже не было больно, и он даже рассмеялся тихонько, почувствовав себя свободным. Радость охватила его, и глаза его стали желтыми, и округлились, как у волка.

Когда Эдиге, повзрослевший, со шрамом на щеке, вернулся в родной город, люди на улицах встречали его с радостными возгласами:

– Славный Эдиге! Бозкурт! Вон он, смотрите! Наш Эдиге!..

17.

– Зачем ты пришел? – спросила Шолпан Эдиге, когда он появился на пороге ее дома.

– Подумал, тебе нужна помощь, – ответил он.

– Я ведь не так убрана, как подобает, зачем ты приходишь ко мне в такой час? – продолжила сердито Шолпан. Она была беременна.

– Ты не знаешь, как ты сейчас красива, – сказал Эдиге. – Я пришел не один, я принес маленьких человечков.

Он достал из заплечной сумки тряпичных кукол и установил их у изголовья Шолпан.

Шолпан улыбнулась, увидев маленьких человечков. Это были мужчины и женщины в нарядных платьях из парчи и бархата, вместо глаз у них были бирюзовые и гранатовые бусины, вместо рта – кораллы, вместо волос – льняные нити, а на ногах сапожки из настоящей козьей кожи. В руках у некоторых из них были маленькие деревянные музыкальные инструменты – домбра, шан-кобыз, глиняные свистульки в виде птиц с длинными шеями, что говорило о небесном происхождении этих птиц.

Оставив кукол, Эдиге удалился, почтительно поклонившись Шолпан и старухе, которую оставили ходить за ней. Старуха проводила Эдиге подозрительным долгим взглядом. Вдруг крик Шолпан разорвал дневное спокойствие. Боль острой стрелой прошла по ее прекрасному лицу, исказив его. И тогда куклы взяли в руки инструменты и заиграли негромкую мелодию. Поначалу грустная, она становилась все веселее к концу, так что Шолпан позабыла о боли и с восторгом глядела на куклы и в конце даже рассмеялась и захлопала в ладоши. Старуха же просто потеряла дар речи, и упала со своей табуретки. Но, потирая бок, продолжала смотреть на дивные игрушки.

Мать Шолпан пришла к дому Эдиге. Он проводил ее в дом.

– Эдиге, умер мой муж, отец Шолпан. Мы хотели просить тебя построить белый мазар. На его купол поставь маленький полумесяц.

– Зачем?

– Я так решила.

– Хорошо, – ответил Эдиге. – Как себя чувствует Шолпан?

– Она родила, вчера она удивительно легко родила прекрасного голосистого малыша. И чувствует себя хорошо. Старуха говорит, твои куклы плакали всю ночь, а когда малыш появился на свет, перестали плакать и стали петь.

Эдиге снова появился в доме Шолпан вскоре после рождения ребенка.

– Ты умеешь делать волшебные куклы, ты и вправду колдун, уходи, я не хочу видеть тебя, – сказала Шолпан, нянчившая ребенка. – Зачем ты пришел?

– Я думал, Хизр лишил меня страха смерти, но он не лишил меня того, что дает при рождении человеку вместе с дыханием сам Тенгри – памяти и тоски. Потому я всякий раз стремился увидеть тебя, чтобы узнать, как ты живешь... чтобы услышать лишь доброе слово... Но, видимо, так повелел Тенгри, ты никогда не любила меня.

К ней подбежали ее дети. Эдиге заметил, что она стала округлой, спокойной и важной, как многие женщины в их селении, и была вполне довольна собой.

Продолжение следует…