Дом ноября. Часть десятая

Поймав насмешливый взгляд Киршовеева, я принялся таскать хворост. И скоро, в наступающей коричнево-сизой мгле, загорелся огонек.

Пересвет вынес из барака толстые гладкие доски. Установив их на осколки кирпича, мы получили сносные скамейки.

– Давай уже! – нетерпеливо воскликнул Киршовеев.

Но я и не ждал. Рубиновая жидкость в отсветах жаркого пламени ударила в подставленные пластиковые стаканчики.

Начался самый восхитительный этап наших симпозиумов. Мы больше принюхивались к земляничным ароматам вина, а не пили. Кровь краснодарских ягод уходила медленно. Вскрытая банка макрели с томатами, пирожки, куриные крылышки, нарезанная кружками колбаса, красиво расположились на скатерти из старой газеты.

Самое время было продолжить разговоры о противостоянии России и Европы. Но Златовласка похоже завладела мыслями моего спутника окончательно и бесповоротно.

Киршовеев сказал:

– Глянь-ка, у нас прямо шведский стол получился. Я нахожу в этом мистический знак.

Я рассеянно достал рыбинку из банки и, боясь измараться, поскорее закусил.

– In vino veritas?

Пересвет, обмакнув крылышко в соус, с шумом втянул воздух, заработал челюстями. Со звоном отпил из стаканчика.

– Я имел в виду шведку. Эту Девану-Диану, эту гордую и дикую лань, освятившую наш вечер. Ведь, в сущности, женщина, особенно расцветающая и классических пропорций, самое лучшее, что есть на этой грешной земле. Она олицетворенная гармония, она – свыше. Стоит появиться молодой энергичной девушке в компании бородатых мужиков и прыщавых юношей, как сразу начинаются подвижки. В 1993 году нас с Владом Карпинским в «Ленинце» Светлана Хворостенко опубликовала. Она уже тогда очень много говорила, я ее толком не слушал, только смотрел.

Я налил себе порядочно вина. Дом с привидениями давно слился с темнотой поляны. Звезд не было видно.

– Она и теперь поэтов печатает? Что-то я не слышал о стихах в «Ленинце». Да и газета, кажется, название сменила.

Киршовеев склонил голову на бок.

– Умерла Света в прошлом году в Петербурге. Вот планида. Всю жизнь влюблялась не в тех. За Юрой Шевчуком, собственно говоря, в северную Пальмиру подалась. А бабий век недолог. Пока была молодая, отбою от поклонников не было. А потом… Света, как натура увлекающаяся, к рюмке стала прикладываться. В последние пару лет видел ее на Гороховой. С голубями разговаривала. На самой пальто старое, пожелтевший лисий воротник, цигарка без фильтра.

Тут я снова вздрогнул, бросив случайный взгляд на заброшенный дом. В одном из пустых оконных проемов что-то мелькнуло. Фигура человека? Лицо?

Пересвет, словно прочитав на моем лице выражение ужаса, ободрительно прочистил горло.

Меня как будто в грудь толкнули. Учись! Пока ты пишешь «монументальный труд» люди женятся, влюбляются. Чтобы скрыть чувство досады, я пробормотал:

– Да ты и сейчас молоток! А на меня, к примеру, девушки и не посмотрят. Лицом слабоват.

Киршовеев искренне удивился.

– Глупости говоришь. Мужчине достаточно быть чуть красивее орангутанга. Потом, критерии, по которым девушки влюбляются, вообще вне рамок логики. Как ни просчитывай, никогда не угадаешь. Главное, найти свою единственную, чтобы как ключ в замке. А приключения… на них конечно по молодости тянет. Тем более, когда женщина сама хочет. Ну как тут откажешь? А пока возьми пирожка с потрошками. Отменная вещь. Луку с перцем не пожалели!

Я немедленно последовал совету Пересвета. И действительно, пирожки оказались прочувствованными. Сочный ливерный дух смягчил терпкость вина.

Поэт продолжил рассуждать о прекрасном поле.

– Бывает и так, что напрашивается к тебе, а ты ничего к ней не испытываешь. В году эдак 2004-ом нас всех Радмир Худабердыев перезнакомил. Ну с Фоминым я раньше был знаком. С Загорским и Трубадуровым еще в универе вместе учились. Оставался заключительный пазл.

– Женщина? – находчиво выпалил я.

– Мы ласково звали ее Кларисс. Такая трогательная невысокая девочка, похожая на маленького медвежонка. Большие очки в роговой оправе. Было в них что-то трогательно советское, как у учительницы первой моей. Клара Непомочук снимала квартирку на Карлухе, рядом с Домом профсоюзов. Мы чуть ли не каждый Новый Год там собирались. Да и вообще, та богемная квартирка была. Радмир приходил. Приходил начинающий, тогда еще неженатый, литератор Игорь Известкин. Всегда строго выпивал свои полбутылки виски и домой, к маме.

Тогда никто из нас не занимал должностей. Мы были по одну сторону баррикад, а вялые, с тухлыми глазами, литераторы-совписовцы по другую. Известкин еще не стал главредом «Забельских истоков» и не протрубил: «Я тиран, кто против меня – тот мой враг». А я еще не ответил на нее не менее афористичной фразой: «Хочешь управлять рабами?» Помню, собирались в зале, накрывали нехитрый стол. Строили планы. Особенно старался Радмир. Мол, теперь, после смерти Кочунова, надо поднять упавшее знамя. Я как-то шутил, а Кларисс, с кудрявой челкой, смотрела на меня воловьими глазами и шептала почти интимно на ухо: «Если у тебя, Пересвет, будет журнал – обо мне не забудь». В 2006 году на мой день рождения зажарили гуся. Известкин приволок морозной горилки. Кларисс летала, может быть даже надеялась на что-то с моей стороны.

Тут вдруг начался дождь. Теперь нечего было думать идти через лес. Да и не хотелось уже.

Я опомниться не успел, как Киршовеев собрал остатки стола и, с непочатыми тетрапаками вина, устремился к дому с привидениями.

Освещая путь фонариком, мы сразу прошли в прихожую. Пересвет явно преувеличил насчет воздуха с реки. В нос ударил аммиачный запах старого дерева. Пыль покрывала пол толстым слоем, в том числе ступеньки лестницы, ведущей наверх. По углам свисали клоки белесой паутины, похожие на истлевшие накладные бороды.

К счастью, у меня оказалась в запасе еще пара старых газет. Так что, не боясь запачкаться, мы смогли вполне сносно разместиться на полу.

Сначала я не мог заставить себя расположиться поближе к лестнице. К тому же, прямо за ней чернела висевшая на одной петле дверь в соседнее темное помещение. Однако, оставленный без топлива, огонек костра скоро погас, и волей-неволей пришлось перебраться вглубь прихожей.

– Как бы мышиную лихорадку здесь не подхватить, – сказал я.

Пересвет, тыча мне в руку полным стаканом, сплюнул.

– Да брось ты! Все детство с пацанами по развалинам лазили – и ничего. Вот только удивительно: дом заброшенный, а кровля не протекает! Как там, у Анатолия Яковлева?

…висит собор, стрелой натянут.

Там плакал лик. Там поп вопил.

Потом здесь станет кинотеатр.

И я там был. И пиво пил…

Но снова в твердь вобьют кресты.

И купол в божьи ввергнут руки.

И всё опять придёт на круги.

Как будто с них нельзя сойти.

Мы прислушались. Действительно, это было странно. Вокруг царила абсолютная, я бы даже сказал зловещая тишина.

Еще чуть-чуть и, наплевав на дождь и темень, я бы рискнул отправиться назад через лес. Но вино произвело обычное волшебное действие. Осушив стакан, я почувствовал себя гораздо лучше. И даже счел нужным заметить:

– В каждом городе есть свой дом с привидениями. Наша Уфа не исключение. Еще Сергей Аксаков писал про призрак дедушки, который появляется в своем кабинете в халате-шлафроке. Музейные работники утверждают, что он там до сих пор живет.

– А я еще круче историю знаю, когда дом сам призрак и стоит на улице-призраке, – пошутил Пересвет.

Я не упустил случая блеснуть краеведческой эрудицией.

– Есть и такое. Жилое здание на улице Ужгородской. Саму улицу не могут найти ни в каких документах. Там живут двадцать семей в бараке много лет, и ни на одной карте их дом не обозначен. Старики привыкли, молодежь возмущается.

Киршовеев засопел. Голос его изменился, стал барочнее:

– Молодежь всегда недовольна.

До моего слуха донесся шум. Как будто скрипнула над нами доска.

– Ты слышал? – спросил я.

– Точно, а пойдем наверх! – предложил вдруг Пересвет.

– Нет, ты… – я схватил поэта за рукав. Но тот встрепенулся.

– Пойдем-пойдем! Я комнатку присмотрел, уж не знаю, кто ее облюбовал, но точно не бомжи. Мне Александр Загорский рассказывал, есть такой нешебутной народишко, который поближе к лесным массивам живет. Найдут уголок заброшенный, никому не нужный, оборудуют, приведут в порядок. Одним словом – ценят люди смену пространств. А то ведь, ей-богу, любого достанет в четырех стенах, с крышей. Или на даче, где у соседа магнитола недоеной коровой день-деньской ревет. Всегда тянет на романтику, сеновал с дырами в чердаке, через которые звезды нездешних миров мигают.

Пока Киршовеев разглагольствовал, я изо всех сил вслушивался в шумы. Но скрип не повторился. Я обругал себя мнительным маменьким сынком и дал себе слово больше никогда, даже по утрам, не смотреть фильмы ужасов.

Александр ИЛИКАЕВ

Продолжение следует…

Часть девятая

Часть восьмая