В лугах

Невдалеке от обрыва, спускающегося к реке, расположилась небольшая компания, приехавшая в луга, попить чайку, освежиться после летнего дня, проведенного в пыльном городе, и поболтать на лоне природы, без принуждения, без стеснений. Инициатором поездки в луга является начальник местной тюрьмы Николай Петрович Зелинский, устроивший эту прогулку для удовольствия своей молодой жены.

Зелинский – бравый господин средних лет с раздвоенной выхоленной бородой и небольшой лысиной, исполняет роль командира в этой небольшой компании; он шумно распоряжается, суетиться, то прикрикнет на надзирателя, долго копающегося с самоваром, то прикрикивает, что бы поскорее доставали бутылки и закуски из пролетки. Он много шумит и очень мало делает.

Его жена, изящная, молодая женщина, с грустными, большими, синими глазами, сидит в стороне и смотрит на всю эту суетню с какой-то спокойной ленивой улыбкой. Ее глаза точно говорят: «Я так ко всему этому привыкла и мне это так все надоело».

Резкий контраст с ней представляет ее сестра – Лёля; юная, жизнерадостная, вся какая-то лучистая; ее голубые глазки с такой радостью смотрят на весь Божий мир; она так весело хлопочет около чайной посуды, так беззаботно хохочет, что и ее муж – молодой чиновник казначейства, и его товарищ, юноша, готовящийся на аттестат зрелости, и сам начальник, и даже его грустная жена невольно заражаются ее весельем, и компания непринужденно и весело усаживается вокруг импровизированного чайного стола.

Хлопают пробки, звенят стаканы, раздается звонкий, беззаботный смех юной Лёли, его покрывает густой басок начальника…

Чу! Что это несется со стороны леса?.. Чей-то молодой, красивый голос поет грустную, грустную песню… Сразу все притихли, забыли про наполненные стаканы и, затаив дыхание, слушают чарующее пение.

Так же заслушалась песни и другая компания, расположившаяся на отдых поодаль от начальства… Здесь так же собираются пить чай, только совсем по-другому. Не хлопочет здесь юная, светлая головка молодой женщины, не раздается радушный голос хозяина, не хлопают пробки, не польется здесь дорогое вино.

Вокруг закипающего на костре чайника сидят утомленные работой арестанты; их серые лица удивительно гармонируют с их серым платьем, спускающиеся сумерки охватывают их серым туманом. И на душе у них так же серо и тускло.

И вдруг раздается эта чудная песня… песня говорит о далекой родине, о покинутой любимой девушке, о загубленной молодости. Серые люди слушают, и невольная грустная улыбка освещает их лица.

А вот человек, на лице которого ни один мускул не дрогнул и при звуках этой чарующей песни. «Дядька» Петров сидит невдалеке от костра и мрачно слушает песню. Этот человек, кажется, не умеет улыбаться. Ему уже немало лет и почти всю свою жизнь он провел в стенах тюрьмы. Нелюдимый, мрачный от природы, он еще больше ушел в себя, проведя всю жизнь среди арестантов. Семью его составляет одна жена, неприветливая сварливая женщина. Детей у них не было, и Перов никогда не слыхал детского лепета, не видал детской ласки… С годами он превратился в угрюмого мрачного «дядьку».

Вот и теперь не трогает его ни этот чудный вечер, ни эта чарующая песня. «Дядька» Петров предается своим мрачным мыслям. Он думает о том, что смерть не за горами, что там его ждет наказание за грехи, и жуткое чувство охватывает его. Невольно он вспоминает полученное недавно письмо, написанное грубым ломаным почерком. В этом письме ему угрожали смертью за его грубое обращение с арестантами. Петров не особенно верит угрозам, но все-таки мысль его невольно нет-нет да и вернется к этому грубому, серому клочку бумаги.

– Петров, заснул, что ли? – раздается густой бас Зелинского, – погляди-ка, что это за люди; спроси-ка, что им надо?

Из расположенного невдалеке лесочка показались две человеческие фигуры, направляющиеся прямо к месту отдыха арестантов. Приближающиеся люди не представляли по своему виду ничего подозрительного; они шли спокойно, не спеша, как идут люди своей дорогой, не обращая внимания на встречающиеся по пути предметы.

Подойдя совсем близко к стоящему в стороне от костра и курившему трубку надзирателю, один из них спросил:

– Любезный, а как здесь пройти на дорогу к селу Федюхтно?

Только что надзиратель собирался ответить, как вдруг раздался выстрел, второй, третий, душу раздирающий крик умирающего человека, слившиеся в один общий крик испуганные голоса арестантов, женский истерический плач… Все эти звуки охватывают пораженного надзирателя со всех сторон.

Растерянный он оборачивается в сторону арестантов и видит своего старшего товарища по службе «дядьку» Петрова, распростертого на мягкой траве, залитой алой кровью. Лицо его застыло с каким-то странным выражением недоумения и испуга… «Кто же это стрелял? – проносится в голове надзирателя. «А где же спрашивавший дорогу в Федюхино человек?» – мелькает другой вопрос.

Две фигуры также спокойно, как и пришли, не спеша, направляются к лесу. Когда прошел первый момент общего ужаса и оцепенения, они были уже далеко.

Первым опомнился начальник тюрьмы, он выхватил револьвер, вскочил пролетку и помчался вслед уходящим людям, за ними помчались верхами надзиратель и другие мужчины. Но два человека, совершившие свое кровавое дело, произведя несколько выстрелов, скрылись в лесу также быстро и неожиданно, как и появились.

Оставшиеся около самовара женщины олицетворяли собой ужас и отчаяние. Старшая сестра с момента первого выстрела до того момента, когда ее муж помчался вслед за убийцами, стояла окаменелая, прислонившись к стволу старого дуба; ее интересное лицо еще больше побледнело, а обычное выражение грусти в глазах сменилось выражением безграничного ужаса. Когда ее муж вскочил в пролетку, она вышла из своего оцепенения, рванулась было за ним, но покачнулась и без сил свалилась в скошенную траву.

А что случилось с веселым, светлым личиком ее сестры? Эти чудные, светлые, голубые глазки с ужасом перебегают от одного лица к другому, а вместо беззаботного смеха из груди ее вырываются истерические рыдания. Когда она услыхала выстрелы, ее охватил такой безумный страх, что она ничего не могла сообразить. «Побег арестантов», – молнией пронеслось у нее в голове, – «Куда же теперь?». Она бросается в сторону – обрыв, река…

– «Коля, голубчик», – бросается она к мужу, – «Что теперь делать? Куда спастись? Зачем мы приехали сюда, Господи?». Обезумевшая, она тащит мужа к реке, так как с противоположной стороны бегут арестанты.

Там они, эти серые люди, показавшиеся ей такими страшными, испуганы не меньше ее, сбились в кучу и с ужасом ждут, что будет дальше?

Прошло несколько минут томительного ожидания. Вот показались из лесу «начальник», надзиратель и другие. – Не догнали! – отвечают они на безмолвный вопрос оставшихся испуганных людей.

В жуткой ночной тишине слышно только фырканье взмыленных лошадей, тяжелое дыхание взволнованных людей и тихое рыдание юной Оли, прильнувшей к груди вернувшегося мужа.

Поспешно убирают посуду, укладывают недопитые бутылки в корзинку, усаживаются в пролетку и спешат скорее в город, подальше от этого страшного места.

А серые люди, понурив головы, направляются к шалашу устраиваться на ночлег. Не услышат они сегодня грубого окрика «дядьки» Петрова. Тело его будет лежать здесь до приезда властей.

А душа его уже далеко отсюда: она перед Судьей, милосердие которого простит и ее, эту грубую, черствую душу.

Из сборника рассказов: Кирова Е. Картины жизни. Изюм, 1912.

Подготовила Янина СВИЦЕ