Осенний диптих. Часть третья

От злости на самого на себя я вновь резко швырнул горсть жидковатого «ржавого» грунта… За стеной застучал ритмично молоток, вслед за ним присоединилась ещё пара молотков. Загрохотала будто барабанная дробь на торжественном военном марше. Послышался грубый зычный голос, но слов из-за шума не разобрать. Понятна только интонация – голос выражал недовольство. Что-то кого-то не устраивало. Криво забивали гвозди, что ли? Или не там барабанили?

– Вот что, шкет… – вдруг над моим ухом раздался… как гром средь ясного неба. Тот огромный мужик в ветровке. Занося перед моим лицом свой здоровенный кулак, он почти прорычал, как волк, медведь… Да, скорее, как медведь, – Ты, похоже, нормально, по-человечески работать не умеешь. Вертишься как тупорылая пискля…

Я же порассудил быстро, ёмко: «Почему пискля?..»

Поначалу, своими испуганным глазами, я принялся оглядываться – не видит ли кто-нибудь нашу идиотскую сценку, где я «совсем-совсем не блещу». Странное дело, а может и удачно вышло то, что поблизости уже никого нет. Разбежался народец. Я и не приметил… эх, Олеська, Олеська!

– А что я такого сделал? В упор не понимаю!!! – тут на меня накатила досада, обида и какая-то нитевидная струйка злости. Вероятно, и не горстка вовсе, а лавина, водопад… Вот ведь окаянство – люблю и одновременно свирепствую. Злюсь на весь белый свет. Злюсь на возникшую ситуацию, похожую на один библейский сюжет. Злюсь на «разрешённые» мною эмоции, что ведут меня невесть куда.

– Ты, молокосос!!! Совсем мозг высох?.. – гремела пушечная канонада передо мною.

– Ага! – твёрдо проговорил я. Уж было наплевать – ударит он меня или нет (почему-то мне именно такая представлялась картинка). Подставил правую и левую щёку… А по сути, сам же его и раззадоривал, пуще некуда.

– Что? Ты ещё выкобениваешься… – он судорожно задвигал своими руками.

– Димон!.. – прозвучал голос Антона, и отчасти спасительный, что возник нежданно-негаданно. – В домино играете?

– Какое домино? – оторопел от непонятного вопроса великан.

– Слушай, Димон! Пошли на кухоньку? Там закуски разложили, бутерброды, лучок, сальце. А в домино… завтра доиграете, – весело протараторил Антон.

И только нас и видели. Убежали, как ветром сдуло. Лишь мужичок тот, что похож на Голиафа, так и стоял как фонарный столб, пытаясь понять, что же, собственно, произошло.

* * *

Смеркалось. Настроение ушло вниз… в канализацию. Безусловно, утрирую, но факт неоспоримый. Я сидел в своей комнате за письменным столом. Горела настольная лампа в плафоновой шляпе. Из сумки достал пару учебников… вот ведь литература, литературка. Про сочинение я и забыл совсем: следует настрочить по пьесам Островского что-то выдающееся. И чтоб глаза мои всё это не видели! Взял толстую тетрадь по геометрии, что лежала сверху стопки из книг, учебников, огромного словаря Ожёгова, Шведовой. Умею созидательно образовывать вавилонское столпотворение, бардак на столе. И армия шутов и скоморохов по нему прошлась. Порой и обычную шариковую ручку сложно найти среди фломастеров, карандашей твёрдо-мягких (ТМ, М, Т), не пишущей «своры» других ручек, давно ненужных скрепок, канцелярских кнопок. К тому же накопилась куча стирательных резинок, похожих на огрызки… будто мышь покусилась. Но я не стал как обычно разгребать свой «священный» кавардак. Как-нибудь завтра или послезавтра. Но, по всей видимости, никогда!

Открыв задник геометрической (а может гомерической) тетради… тетради для души, я принялся рисовать на последней странице. Привычка всех школьников «чадить» на последних-распоследних листах. Этим самым изъявляли некий тихий протест против «школьного тоталитаризма». И уворачивались от скуки. А стальное перо самозабвенно рисовало… я рисовал какого-то непонятного зверюгу с колючим хвостом и квадратообразными рогами. И нос пятачком, как у кабана. А по бокам у него… карманы, карманы с пуговками. Для денег, по всей видимости.

Меня необъяснимо болтало, как парусный ялик во время шторма. За стеной доносилось бормотание включённого телевизора, который посматривали, от случая к случаю, мои мать с отцом. Хотя отец чаще поглядывал хоккейные матчи да детективные фильмы советского производства. А всякие фильмы западных соцстран, скажем, из ГДР (бывшей ГДР) и Чехословакии, такие, как «30 случаев майора Земана», «Телефон полиции 110» – он на дух не переносил. Хотя в 1990 году они бесследно исчезли с наших телеэкранов. Веяло же тогда чем-то другим. Мать не прочь посмотреть надвигающиеся на нас сериалы, а в частности: «Королёк – птичка певчая», «Всё реки текут». И само собой «Рабыня Изаура». Но мы тогда, в период полураспада, ещё не были испорчены этими «вечным реками» телеиндустрии. Пока всё в диковинку, пока всё в новинку.

…Однако же я сидел за столом и вместо с того, чтобы заняться домашними уроками, безобразничал в тетрадке по геометрии. И как нам от учителей не попадает за эти художества. Одним словом, сидел и слушал краем уха бормотание телевизора, где говорили про какие-то фрески, про Хуго ван дер Гуса с его диптихами. Что за гусь я не знал, но, похоже, проняло. Тем более день сегодня весь пропитан сполохами религии, веры. Сдвоенные картины-диптихи зацепили. Глянуть бы – что за вещицы! На этот раз мои родаки удумали смотреть околонаучное, религиозное? Искусство, одним словом. Надо же!

Не хотелось ничего делать – хоть режьте! Лень, тоска, печаль! И давит на меня тысячу атмосфер. Как там… у этого… Остапа Бендера. И побежали штришки синего цвета по тетради – абстракционизм «чистого овала» – ляпнул как-то Антон, а что он имел ввиду – я недопонял.

– Дима, ты поел? – спросила тихо мать, стоящая за дверью. Заходить не стала. Не хотела меня тревожить, занимающегося… уроками?

– Да. Поел.

Немыслимо снова трепетная нависла тишина. По ту сторону окна вдруг подпрыгнул скукоженный пожелтевший лист ясеня, что зацепился за раму, его хвостик утонул в оконную щель. Глядя на него, я даже присвистнул – как же он вообще забрался на такую высоту – всё-таки седьмой этаж? Он опять подпрыгнул, глядя тоже на меня… порывы ветра делали свое дельце, и после чего повторно нырнул в щель между окном и рамой. Наверное, так и останется там жить, зиму зимовать. Ему спешить незачем.

Тут с неохотой я полез в сумку полуспортивного вида, вытаскивая другие учебники и тетради, что не пригодятся к завтрашним урокам. Уж точно не понадобится биология, химия, английский язык. Вычёркиваем! Выносим временный смертный приговор! Шекспир, который может и не существовал никогда на свете, пусть на меня не обижается… И, забавы ради, я виртуозно подбросил English над своей головой… вдруг в полете, когда распахнулись чуть-чуть его «зубастые» страницы… оттуда выпал белый конверт, что медленно, словно осенний лист, покрутившись вокруг своей оси, упал на пол.

Я оторопел!!!

Впал в ступор!

И не торопился его поднимать.

Почему-то первая сквозная мысль: «…то самое моё письмо… оно не дошло до адресата. Олеся и даже не читала… Я и не положил письмо в её сумку. Она вернула его мне. Но когда?.. У неё не было такой возможности? Хотя в столовую же пошли с Антоном, а сумка оставалась в кабинете биологии. Значит, могла…». Я проговаривал слова вслух. Шёпотом. И громко – в подсознании.

На лицевой стороне конверта в верхнем левом углу чётко отображался портрет Циолковского. На моём послании то же самое. И также никаких более подписей. Моё письмо, как пить дать! Внутри у меня похолодело. Не могу поднять его с пола… с мраморных плит… пусть остаётся там вечно. Ясно же, что всё и закончилось, не успев начаться. Сделал глупость – вот и давись теперь своей глупостью! Я глянул на тот печальный листик ясеня, что за окном. И почему-то тоже захотелось стать осенним увядающим листиком тополя, клёна, липы. Как всё у них скоротечно и оправдано просто, заложенное матушкой-природой. Не мачехой, не дядькой, если унифицировать. Что не скажешь о человеке с его нерешаемыми и раздуваемыми им на пустом месте проблемами.

За стеной послышались шаркающие от тапочек шаги моих родителей. Кого-то из них. Не сюда же, верно, вы идёте? Чёрт, сейчас я, наверное, похож на склянку с ядом.

Сделал резкое движение, и конверт, письмо… эшафот, погибель, завершение чего-то светлого у меня в руках. Рванул одним махом «козырёк» конверта, благо, что не старательно заклеен… мною (?). И вытащил оттуда вдвое сложенный лист, исписанный на двух страницах. И…

Я читал письмо так, словно ел огромными глотками воду после двухнедельной жажды – без единой росинки во рту. Буквы ревели, стонали, скакали у меня перед глазами. Оплошал со светом от настольной лампы, которого было недостаточно, ибо находился я чуть подальше от стола. Читал, стоя на коленях… Кто-нибудь читал письма, стоя на коленях? А я «опустился». Случился этот, как его… катарсис, если правильно суммирую свои ощущения в минуты благости.

Письмо от Олеси!

И самое поразительное – это не ответ к моему признанию. Она так же, как и я, сделала очевидную полудетскую, наивную глупость двадцатого века – признавалась в любви ко мне через письмотворчество. Мою «корреспонденцию» Олеся не читала ещё, что понятно по содержанию текста. И выходит, в час Х мы обменялись самым сокровенным, после уроков в кабинете биологии. Сказка, каких свет не видывал! Может нонсенс, сумятица, шутка вселенной. Диптих какой-то случился, осенний диптих!

Алексей ЧУГУНОВ

Часть вторая

Часть первая