Гость-гостинец. Часть первая

Машина скрючилась от боли по бездорожью, да и бензин подорожал. Деньги тают от экономического кризиса к кризису. Тёща плешь проела своими садом, садизмом. Дети-крохотульки, кажется, вчера свою школу родную сожгли. Соцсети, интернет вообще стали всенародным «лайковым» счастьем. Где уж тут по гостям бегать?

Но есть один человечек, может, человечище – это как посмотреть! С фамилией звучной, пробивной – Шустриков! Шустриков Эммел! И ему, как никому другому, ровным счётом наплевать на существование такого явления, как время. Да и он часов никогда в своей жизни не носил. Зачем ему кланяться какой-то там пляшущей по кругу металлической стрелке. Он выше этого! Остальные гадости современности, по большому счёту, не касались его жизни никаким боком.

Сразу бросается в глаза, конечно, его имя с непривычным вывертом на «э», а там и двойные «эм» мычат глуховато с растяжкой, даже губы слипаются от сего звучания. Родители соригинальничали. Причина уходит в далёкое прошлое: матушка его по молодости уж больно зачитывалась Древней Грецией, Элладой. Ещё сидючи в библиотеке, в читальном зале, когда лампа с зелёным абажуром, как маяк, освещала ей путь мглистый, многостраничный. Многочасовое непрестанное чтение уводило её через мифологические створки в иной мир. Глаза от беглости букв не знали усталости, а голова только более насыщалась чем-то возвышенным. И как только она отрывалась от книги на некоторое время, подняв свой взгляд уже в наш мир, то вокруг себя она видела, что за соседним столом сидит не парень с кудрявыми волосами, а Гермес – посланник Зевса, покровитель дорог и путников, первый научивший людей азбуке, торговле и математическому счёту. На ногах его – крылатые сандалии. Напротив него – девушка с румяным лицом, с губами цвета спелой ягоды, однако это же Артемида, богиня Луны и охоты. Богиня-девственница. За её спиной висит колчан со стрелами. В дальнем углу читального зала, где, кажется, сбежалось слишком много теней, сидел грузный мужчина с хмурым овальным лицом. И он – не он, а Арес – бог кровожадный, его стихия – несправедливая война. Он в громоздком шлеме, и меч его висит за поясом. Затем, прищурив глаза, она увидела у входной двери с табличкой «Не шуметь» орфа – огромного двуглавого пса, порождение Тифона и Ехидны. С его жёлтых чудовищных клыков стекала с пеною слюна. На гардинах цвета умбры сидела стимфалийская птица с медным клювом, когтями и крыльями. И перья её – словно остроконечные стрелы, несущие смерть и разруху.

В обоюдной любви к Греции и к новорождённому ребёнку прозвучало эхом имя – Эммел. Как нечто возвышенное, божественное! Но спустя годы, а это было… Когда же это было? Ему, кажется, как раз стукнуло лет одиннадцать, и задул он тоненькие свечи на тортике «Графские развалины» в свой день рождения одним печальным выдохом. Печаль его ела уже со всех сторон. Именно тогда узнал из подаренной толстой книги с цветными вкладышами о Греции, что его имя далеко не божественного происхождения. Что он как бы и не сын ни Прометея, ни Атласа, и от олимпийской вершины двенадцатибожия он далёк. Его мать что-то случайно напутала, как-то не так вычитала сноски, а возможно, что и издание тогда советского периода было с непростительной опечаткой. В общем, Эммел – это сатир! По теории Михаила Гаспарова, историка античной литературы, сатир в неком смысле тоже бог, но не персонифицированный.

Но такая версия Эма нисколько не успокоила. Жизнерадостное козлоногое существо, что не прочь пригубить вино и погулять-пригульнуть на постельном ложе. Сатиры – териоморфны и миксантропичны, и в шерсти они, и бородаты, длинноволосы, и копытами стучат, и хвостами лошадиными примахивают.

И что? Сложно сказать сразу, но после эдакого открытия Эммел малость скуксился, ушёл куда-то к «себе». И вообще, из года в год в нём стала произрастать другая личность. Нимб, если таковой можно увидеть над его головой, окрасился в более смутные, сомнительные тона.

И был отец, конечно! Как же я раньше его не упомянул. Как-никак он внёс в семью свою фамилию – Шустриков. Но вся закавыка в том, что после рождения Эммела он стал часто пропадать, исчезать из дома, как блудливый кот. Нет, сравнение не в сексуальном его понимании, а в том, что он по состоянию души и совести – контрабандист. Блуждает шут его знает где, пересекая пограничные контуры между европейскими государствами. Он смугл, как цыган, в мочке левого уха висит серьга. Врун ещё тот; барона Мюнхгаузена и того за пояс заткнёт. И худощав, как фонарный столб. На руке нет указательного пальца: издержки профессии. В его крови чего только не намешано: и народ саама, и каталонцы с Пиренейского полуострова, и суровые черногорцы. Да и русские, конечно, со своей разухабистостью. И что немаловажно – греки, уж они расстарались, одарив отца Эммела привычкой жестикулировать и неумением скрывать свои эмоции. И понятное дело, что на почве греческой-пригреческой и возник союз двух любящих сердец.

Эм, как я уже говорил, не знает ценности времени. Он его отступник! И шалопай! Семьи у него нет, далек мыслями своими от этого. Мать его старенькая с больной поясницей живёт отдельно в однокомнатной квартирке. Но часто его навещает: как-никак один-одинёшенек её сыночек. Она, как только к нему приезжает, первым делом открывает его холодильник, обклеенный копиями стодолларовых купюр, – боль жгучая пронзает материнское сердце. Как же он питается?! Или вообще не питается? Холодильник почти пуст, разве что одна открытая упаковка йогурта и красный сицилийский апельсин, разрезанный на две части. И крохотный огрызок чёрствого ржаного батона в полиэтиленовом мешке.

Работает он... тут опять появляется загвоздка. Как бы это сказать, в силу постоянных мер у него отсутствует мера. Если простыми словами – Эм кормится шабашками. У него нет привычки вставать в одно время по будоражащему сигналу будильника. Встаёт, когда хочется. И лучи-прожекторы солнца, проскакивая сквозь дымчато-сизые шторы с ландышами, полосками падают на паркетный пол. Подработки у него разные: бывает, что разгружает вагоны, сметает осенние рыжие листья и застилает крыши профнастилом. Но случается, что он весь уходит в сетевой маркетинг, летая по улицам города с баулами косметики. Ему даже удалось однажды по недоразумению поработать школьным учителем географии, где он ловко разместил Гибралтарский пролив возле Австралии, и продырявить глобус указкой, находясь в возбуждении от собственных распирающих познаний, которые возникли неожиданным образом. Виртуозно руками размахивал, как жонглёр в цирке. Было и такое, что Эммел проспал собственный урок, удобно расположившись на учительском столе. Свернулся калачиком, как хорёк, тихо посапывая в обе дырочки. А дети? Ох, дети, удивительное дело, его любили, хотя посмеивались у него за спиной без злобы. А его сон «настольный» они засняли на смартфоны и видео выложили в интернете. В школе он продержался учителем чуть больше двух месяцев.

Была работка в качестве электрика в ЖЭУ. Он ловко владел отвёрткой и стрипперами, зачищая концы на цветной маркированной проводке, и ещё ловчее подсоединял их к автоматам отключения, к дифференциальным автоматам. Но одной ловкости было, вероятно, недостаточно, ибо после очередного подсоединения-подключения несколько жилых домов были обесточены путём короткого замыкания. Его коллеги-электрики с алкогольно-пряным душком (тут, наверно, был коктейль типа одеколон Шипр + самогон тёти Дуси) долго расшифровывали его мудрёные проводки-иголки, воткнутые по системе «Угадай – что есть что? И куда – чего?» Его работы, подработки, шабашки как-то не грели его душу. Он чувствовал себя воблой на чужих именинах. И посему всё реже и реже нырял в эту малоприятную для него среду.

Но у Эммела есть в жизни иное предназначение. Или, лучше выразиться, свой смысл жизни! Тут, уважаемые читатели (если таковые здесь присутствуют), держитесь крепче, завяжите посильнее шнурки на ботинках, глотните побольше воздуха в лёгкие, и внимание... Эм ходит в гости! И ходит почти каждый день! И, что примечательно, по возможности по утрам, как только солнце полоснуло его крохотную квартирку. А кто ходит в гости по утрам, тот поступает не просто мудро, а сверхмудро! Милую, дражайшую привычку он перенял у Винни; ну, у того самого мультипликационного персонажа, что так человечно озвучивал актёр Евгений Леонов. Что за глупости, скажете? Как такое может быть? Сразу разрастается вопрос буйным цветом. И как-то нереально, что ли! Но Эм, он на то и Эммел – легко невозможное скручивает в рогалик, рвёт как промокашку и прихлопывает как муху. Опять-таки здесь в дело вступает отсутствующее в его жизни понятие времени. Встаёт – когда хочет, работает – когда желает потрудиться, и, разумеется, чтобы отправиться кому-нибудь в гости, он не видит каких-либо препятствий.

У Эммела имеется специальная книжечка, довольно увесистая, где по алфавиту расписан огромный список его знакомых, друзей и родственников, к которым он не прочь постучать в дверь.

Помимо адресов, у него дописано... – что весьма примечательно! – кто в какое время бывает дома. Дабы не свершать холостых хождений. Все его знакомые, так сказать, задокументированы.

Вдобавок хочу выложить ещё одну страшную деталь, которая присуща Эммелу. Он, когда идёт в гости, то ни за что, ни при каких обстоятельствах, я особенно чеканно подчёркиваю, не оповещает заранее о своём визите «гостеприимных» хозяев. Хотя у него имеется сотовый телефон, но звонить попусту он ни за что не будет. Да и телефон у него – для принятия звонков, не более. В некотором смысле, лишняя безделушка, что попусту занимает карманное место.

Теперь же, не откладывая в долгий ящик, перейдём сразу в один из прекраснейших дней. Дни, дни, что сонно проскальзывают мимо нас… Один день Эммела как сюита! И его обыденное нашествие к одному из друзей, который, само собой, визита не ждёт, но в глубине души знает, что он может случиться в любой момент! Ибо «незваность» Эммела давно принята, как принимают терпеливо внезапный дождь в ясный солнечный день.

* * *

Сладко потянулся Эммел в мягкой постели. Открыв один глаз, шепнул себе: «Пора!», а второй зажмурил и снова проговорил тихо: «Ещё рано!» Лицом повернулся к подушке-подружке и утонул в ней. Засопел нежненько, отрывисто, как грудной младенец.

Прошло полчаса. Вдруг он вскочил как ужаленный, с вытаращенными глазами. И резво босыми ногами проскакал по полу до комбинированной стенки с книгами и телевизором в центре. С верхней полки взял свою «священную» книжицу, пролистал несколько страниц, замер на одной – сверлил её зелёными глазами почти минуту. Затем щёлкнул языком, как автоматным затвором. «Пора!»

На кухне забулькала вода в кастрюле с двумя ромашками на эмалированном боку. Капли-попрыгуны ухарские пытались вырваться на свободу; и шипели они, и урчали они. Эммел убавил жар в конфорке, высыпал в кастрюлю «ушастые» замороженные пельмени из упаковки, добавив ещё парочку лавровых листьев и соль. Ложкой закружил всё в медленном танце. Пока кулинарный изыск доходил до нужной кондиции, Эммел разглядывал свою кухонную утварь: тарелки расписанные витражной краской, что по диагонали стояли на отрытой полке, набор немецких ножей «Золиген» в специальном держателе из керамики, ручную кофемолку из дерева с оригинальным выдвижным ящичком, набор кухонных принадлежностей – от половников до прочих металлических загогулин, специи в декоративных изящных баночках… Одним словом, всякая всячина пестрела у Эммела на кухне, а ведь он в поварской науке преуспел, как может преуспеть медведь в версификации. И не такой уж едок, чтобы насыщать свой желудок, ведь, как правило, его холодильник полупустой, «полуголодный». А красоты и «удобства» кухонные он обожает: обязательно по дороге прикупит где-нибудь в торговом центре ложечку чайную с завитушкой необычной на ручке или кружку в виде кукиша. Необычный и в чём-то привычный бзик, или – как раньше называли – хобби! Копейку последнюю не пожалеет Эм на свои кухонные «игрушки».

Вот и пельмени сварились. Хотя даже слишком – сварились! Когда Эммел выуживал их из кипящей водной стихии, они больше походили не на пельмени, а на комкообразную кашу из теста и мяса. Шумовкой он разложил в глубокой тарелке своё чудное утреннее творчество, что пахло лавром и одиночеством. В блюдце налил свежей густой сметаны, что недавно принесла его мать. И сел за небольшой круглый столик возле окна… В кулаке зажата вилка, её «четырёхиголье» смотрело вверх, в потолок. Левая рука барабанила пальцами по столу. Есть не очень и хотелось…

Эммела одолела фантазия, что хорошо бы… как пузатый Пацюк всего лишь отрыть рот, а вареники, то есть пельмени, сами выпрыгнут из тарелки, искупаются в сметане и только успевай жевать да причмокивать губами. Он так уплыл в картинно-фотографические мысли, что не заметил, как одолел кашеобразное варево. Даже сметана вылизана дочиста на блюдце. Был чай, был сахар-рафинад тростниковый и вчерашняя надкусанная котлета по-киевски. Всё сметено в одно мгновение, аппетит, так сказать, прорезался во время еды. Отхлебнув остатки чая, Эм опять проговорил и довольно громко:

– Пора!

Минуты через три, а возможно, и того меньше, ведь время призрачно, как мы знаем, Шустриков готов открыть дверной английский замок, выходя из своей квартиры. Одет он был сообразно природным условиям, что творились на улице. А на улице мрачно хлюпал дождь и небо затянулось кичливыми пепельными облаками. Он натянул куртку на синтепоне, похожую на полосатую зебру. Сверху у него свисал длинный тёплый шарф-удав. На голове… – на непокрытой голове кучей сбились волосы, как перья страуса. С собой прихватил зонт с крюком-ручкой и небольшую полуспортивную сумку. И двинулся в путь, позади него громко лязгнул английский замок.