Действительный залог. Часть пятнадцатая

Речь не только об уфимской эпопее с фенолом, но и о выборах народных депутатов РСФСР и Башкирии, о закрытии вредных предприятий, о свержении первого секретаря обкома КПСС, о выборах Ельцина Председателем Верховного совета России, об основании первых оппозиционных политических организаций, о многотысячных митингах и демонстрациях... В общем, о бурной жизни 90–91 годов.

Она началась еще до фенола, экологические митинги и марши привлекли внимание народных масс к качеству руководства республикой. Мы не собирались поначалу сами заниматься этим вопросом, мы просто предъявляли вполне разумные требования, но не получали на них вразумительных ответов. За каждым проектом, который мы оспаривали, за каждым вредным производством стояли не только лень и тупость, не только чьи-то отраслевые, карьерные, агрессивные интересы, но и презрение к «населению», искреннее непонимание – зачем нужно брать в расчет его здоровье, его мнение, его настроения.

Получалось, что власти, вот эти вот чины – секретари, председатели, министры, совершают конкретные вредные для всех действия, на которые публика обращает внимание. А они собираются их продолжать, не принимая доказательств вредоносности. Потом начинают преследовать тех, кто указывает на вред, хотя он остается очевидным. Следовательно, надо менять власть! Тогда имели в виду не систему, а требовали менять чиновников – министров, председателей. И первых секретарей! В феврале 90-го митинг прошел у входа в Дом политпросвещения, на котором с модной для перестройки открытостью проходил пленум Башкирского обкома КПСС. Наиболее активных выступающих позвали от ступеней в зал, меня в том числе, чтобы мы рассказали о своих требованиях. Будто они газет не читают! А может, по чиновному презрению, и не читают.

И я выступил с места в партере – и в лицо призвал Равмера Хабибуллина, который уже третий год управлял республикой после снятия Шакирова, уйти в отставку. Раз он не может обуздать нефтехимических монополистов! Впрочем, он и сам-то бывший работник «Татнефти»... А потом рядом встал орденоносец-слесарь, член бюро обкома, и предложил выбрать меня в это самое бюро. Не стесняясь телекамер, а попросту – не успев о них подумать, я согнул правую руку в локте и левой стукнул по ней: «Вот вам! Я беспартийный!» Хабибуллина сняли, но лучше не стало. Как и следовало ожидать.

Что было с фенолом весной 90-го, выше уже кратко рассказывал. В южной части города, сравнительно далекой от нефтехимии, 28 марта концентрация фенола в воде превышала предельно допустимые нормы в 26 раз. И это – по официальной статистике! Из крана настолько пахло карболкой, что уже и думать не хотелось о том, что когда-то ее спокойно применяли в медицине. В некоторых районах миллионного города сразу (когда жалобы пошли) просто отключили воду и стали развозить ее цистернами, то есть прежними квасными бочками. В некоторых люди сами, не дожидаясь помощи властей, рванули на родники. Не все они соответствовали санитарным нормам, но в любом случае были не противнее обычных квартирных кранов, ставших какими-то вестниками беды.

Отвлекаюсь, скажу, поскольку звенит в памяти. Из нашего круга того времени несколько десятков человек умерли, не дойдя до шестидесяти лет. Некоторые – еле перейдя. Более развернутую статистику искать не буду. Во-первых, эти смерти и так для меня много значат, а во-вторых, стоит ли верить любой официальной статистике? Основные диагнозы онкологические, или печень, или поджелудочная. Может, и раньше были отравлены, ведь фенол только сделал заметными примеси в питьевой воде и заставил подумать о рыже-черном шлейфе в воздухе.

Наша газета уже не боялась бить в набат, призывая остановить самые вредные производства, чьи отходы проникали в водоносный слой. И другие газеты последовали за нами! Даже стали публиковать сообщения о предстоящих митингах, маленькие объявления, не всегда дожидаясь официальных разрешений. Тем более, что у властей, которые, по идее, должны были их разрешать, пошли раздвоения, вообще свойственные эпохе поздней перестройки.

Долго мялись по поводу митинга на Советской площади, вроде и не запретили, но начали придумывать отмазки, вполне в духе более поздних времен, об опасностях неконтролируемого сверху сбора тысяч людей, о том, что придется улицы перекрывать и до кого-нибудь «скорая» не успеет. На этот митинг между тогдашними зданиями Совмина, «Башнефти» и родной мне Третьей школой (бывшей до революции женской гимназией) прилетели из Европы и Москвы телегруппы, показали на весь мир запруженную площадь, минимум тысяч 25 народа, как мы посчитали.

Готовил митинг наш БАИД, Ассоциация избирателей, о которой уже упоминал. А выступали, в основном, авторитетные члены общества охраны природы. Вылез и я, недавно уфимский писатель Слава Левитин свой снимок этого момента прислал, черно-белый. А куртка-то, помню, была зеленая, под цвет нашей незрелой идеологии... Из ее кармана я вынул кулак, раскрыл – а в нем зеленый комок. Это не было заранее обдуманным, просто на нашей баидовской точке в частном доме у кинотеатра «Йондоз», откуда я пришел на площадь, я заметил у раковины тельце и, потрясенный, зачем-то сунул его в карман.

Я открыл кулак в сторону площади и сказал: «Еще два часа назад это было живое существо. Попугай. Он попил воды из-под крана – хозяева недоглядели. И умер. Зеленый попугай умер, а идеологические попугаи, – и я обернулся в сторону правительственного здания, на ступеньках которого раньше стояли назначенные тузы, принимая демонстрации трудящихся, а теперь говорили в микрофоны мы, – а идеологические попугаи, повторяю, до сих пор живы!»

Жест этот запомнили, понятное дело, не только случайные телезрители и участники митинга. Чтимый мною Мустай Карим спустя много лет о нем вспоминал в разговоре. Но власти даже после того выкрика не стали применять ко мне репрессивные меры. Кстати, рядом на трибуне стоял небритый парень с золотыми зубами, из-под лыжной шапочки к уголку рта тянулся витой провод, как я случайно заметил.

Слава Ящук, бывший комсорг хорошо мне знакомой ударной комсомольской стройки завода коммутационной аппаратуры. Слава с трибуны координировал действия охраны КГБ, рассредоточившейся по периметру площади. Он теперь был майором, кажется, и отличился в прогремевшей незадолго до того операции по обезвреживанию террористов, захвативших самолет с заложниками в уфимском аэропорту. А на трибуну его послало начальство, обеспокоенное сведениями о возможных провокациях со стороны милиции, подчинявшейся не прогрессивной, в данном случае, Москве, а интрижной и трусливой местной власти.

Продолжение следует…

Часть четырнадцатая

Часть тринадцатая