Действительный залог. Часть одиннадцатая

Позже власть (а кто еще управлял внешней торговлей?) пошла на компромисс: шарики появились, а потом и ракетки, но пинг-понг окончательно стал настольным теннисом.

Отец играл хорошо, он вообще был игровиком-любителем, готов был не только к шашкам-шахматам, где имел вполне профессиональные категории, но и к видам спорта, требующим мышечной нагрузки и пластичности, волейболу, например, а в детстве вообще в футбол играл. Он и пытался меня научить пинг-понгу. По-своему. А я не поддавался и ракетку держал «пером», а не по-европейски.

Не потому, честно говоря, что отдавал предпочтение всему китайскому, – а именно эту укладку деревянной ручки в ладонь считали свойственной китайцам, – а потому, что не хватило у меня взаимопонимания с учителем, и я так и не научился отбивать шарик слева другой стороной ракетки, европейским способом. А если хват у тебя «пером», если ты охватываешь ручку ракетки двумя пальцами, а остальные ложатся на тыльную сторону ракеточного поля и помогают ею управлять, то ты можешь играть все время одной стороной, и справа, и слева. Как выяснилось, и крутить у меня лучше получалось, чем обычным хватом, и отбивать, и подавать в трех метрах от стола. А потом и бить неожиданно и с любого расстояния в любую сторону.

Держать так ракетку временами было просто больно, в кровь стирал правую руку между большим и указательным пальцем, тем более, пока играл тем, что дают: во дворах, на пляжах, в редакциях. Пришлось обзавестись ракеткой (откуда она оказалась у отца – не знаю) собственной, с отполированной ручкой, с глубоким вырезом фанерки, идущим от ручки к полю ракетки. И само это поле было неправильным, не по профессиональным правилам, то есть, – не жестким, из пупырчатой резины, и не двойным, где под гладкую липкую поверхность (чтобы лучше крутить) подкладывалась резина толстая и губчатая, а – из тонкой однослойной губчатой резины. Но довольно жесткой. И поскольку я все время играл одной стороной, то вторая сторона вообще могла быть отполированной фанерой.

Ко времени выхода на большую дорогу я узнал, что и китайцы-то, по крайней мере, на профессиональном уровне, держат теперь ракетку как все – унифицированным хватом, и ракетки у них – те же двойные, «сэндвичи» с гладкой поверхностью. Но меня уже было не остановить.

Сначала я учился обыгрывать таких же любителей, как я. Потом пару лет потратил, чтобы научиться обыгрывать отца. Скорее всего, впрочем, что это не я стал настолько силен, а что это он из-за первых инфарктов ослабел. Но попутно я утратил пиетет и к его постоянным соперникам-сверстникам. Дошла очередь и до мужиков в самом расцвете сил, старше меня лет на десять-пятнадцать, я часами после работы оставался в редакции и ждал своей очереди, чтобы в очередной раз проиграть им, пусть и не так крупно, как раньше. Потом стал обыгрывать и их, сначала – из-за их расслабленности, вызванной гигантским предыдущим опытом, потом – в силу собственного волевого напряжения. А ведь кое-кто из них играл на уровне первого разряда.

Я мог долго, до тысячи раз подряд, бить шариком в стенку, выворачивая ракетку от левого плеча, чтобы подрезать, и наотмашь лупил с плеча правого, накрывая шарик сверху, закручивая его так, чтобы от кромки стола он ушел вниз. Пальцы, лежащие на тыльной стороне, научились незаметно готовить кистевой удар. Играл каждый день, и в обед, и после работы, манкируя размеренным приемом пищи, семейными обязанностями и дипломатией, обыгрывая и начальников, и приходящих нужных людей. В конце концов, стал стабильно класть на лопатки всех в Доме печати, даже выиграл для своей молодежной редакции чемпионат среди девяти населенных этажей.

Недавно солидный медиа-деятель написал, как примету времени, про которое теперь снимают ностальгическое кино о трудностях застойной жизни, что в детстве его папа брал его с собой в Дом печати и показывал, как играет Йося Гальперин. Но играл я не для зрителей! Хотя это и было одним из способов социализации, самореализации когда-то слабого болезненного мальчика, я даже после длительных гипсов и костылей быстро восстанавливался и снова играл. Я учился взаимодействовать!

Как раз тогда США и КНР начали налаживать полностью до того отсутствующие отношения, использовав поездки теннисистов на соревнования, называлось это «пинг-понговая дипломатия». А у меня – пинг-понговая политология и обществоведение. И техника, и тактика, и стратегия. По тем же лекалам мозга, по которым я учился понимать характер и особенности противника на другом конце шаткого стола, воспитывать свою волю, переводить планирование в интуицию, я потом искал пружины поведения и противников, и соратников, и больших человеческих масс. Может быть, в этом можно разглядеть что-то бихевиористское, манипуляционное, неискреннее, даже подловатое, но я ведь никого не обманывал, я играл, так выкладываясь, что каждый мог изучить меня и попробовать победить. Если умел ставить цели и находить к ним пути.

Спустя много лет на Лейпцигской книжной ярмарке я услышал выступление всегда, с юности, любимого писателя Владимира Семеновича Маканина. Он говорил о шахматах. О том, что играя черными, ты настолько понимаешь противника, который думает, что навязывает тебе предугаданное развитие, и настолько ты кажешься ему подвластным, как бы продолжением собственных мыслительных ходов, что он оказывается ошарашен, когда вдруг ты наносишь свой продуманный удар. И ты побеждаешь черными!

Я лучше защищался, чем нападал. По крайней мере, это так выглядело – я чаще только крутил, отправляя отбитые удары в неудобные для противника зоны, чаще, чем сам бил. Набирал очки из-за того, что противник не ожидал, что его замечательный сочнейший удар вернется к нему каким-то нелепым огрызком, соскользнет с обрыва стола или нагло и медленно переползет сетку. Но побеждал тогда, когда соперник уже уставал бить, или ему надоедало – и он пытался отвечать мне тем же. Или у него отказывала воля к победе (говорю сейчас только о сильных и умелых).

И начинал бить я – из-под стола, издалека, с любой стороны. Поняв, что вот этот парень плохо берет слева, этот – теряется при высоких и наглых «свечках», а этот не контролирует зону между сеткой и ближайшим бортом. А иногда я был агрессивен с самого начала игры, зная, как не уверен в себе при написании заметок новичок, тихий интеллигентный юноша. В длинных турнирных сражениях научился отдыхать при некоторых розыгрышах, допуская проигрыш нескольких очков при подаче соперника, зная, что возьму все свои.

И вот когда пошли экологические сначала, а потом и политические бои с начальством разного уровня, когда надо было попытаться поднять людей на спасение их жизней от отравы, от отупляющей бессмысленной, слабеющей, но все еще силы, я принимал решения примерно так, как говорил Маканин. Но только я учился этому не в шахматах. Так же, как в пинг-понге, я не прятался и не обманывал, но мои простенькие ходы и самоуверенная воля были под опекой изменившегося времени.

Мы не всегда понимали, что нас – меньшинство, но всегда думали, что наши ценности могут стать ценностями большинства. Поэтому не боролись за права меньшинства, а боролись за то, чтобы нас стало большинство. За права большинства, которое не осознает необходимость ампутированных возможностей, а мы уже осознали и готовы доказать неизбежность их осуществления.

Тут ясно видно два противоречия: если ампутированных, отнятых и не востребованных обратно – то какое может быть осуществление? И второе: мы решали за кого-то, кого больше, чего ему не хватает и что он должен сделать, чтобы это необходимое получить. Напрашивается параллель с насильным осчастливливанием, с идеями просвещения народа с последующим его освобождением. Ничего удивительного: мы воспитывались в воздухе марксизма и в миазмах разлагающихся схем.

Тогда мы об этом не думали, по крайней мере – не обсуждали. Пробовали «воспитывать массы» личным примером: если нам важна экологическая безопасность дальнейшей жизни наших детей, то может быть и вашим детям она пригодится? И в ответ поддерживали ростки всего, что вызревало в массах, точнее – в новых, непризнанных элитах.

Кажется, я уже говорил об отсутствии цельного мировоззрения, об осколочности и мозаичности имевшегося у меня, да, думаю, и в обществе. Еще и поэтому я бросался поддерживать любые инициативы, не только экологические, в глубине сознания радуясь любой работе по разрушению советского монолита. Надо бить по всем слабым местам противника, как по краям стола в теннисе. «Мемориал»? Поможем оргсобранию! Общество охраны памятников? Напишем! Культурная автономия татар? Конечно же!

Продолжение следует...

Часть десятая

Часть девятая