+12 °С
Дождь
Все новости
ПРОЗА
16 Мая 2019, 12:56
И оттуда приходят письма. Часть пятая
Алексей ЧУГУНОВ, под редакцией Ильи Казакова Повесть Продолжение …За нею – школьный класс с партами. И парты, не разобрать, какого времени. С черными, как уголь, столешницами, наклоненными для удобства чтения и письма. Классическая парта Эрисмана, если мне не изменяет память. По бокам парт на крючках, как я сразу заметил, висели детские портфели. Учительская черная доска на стене, где прочел пару фраз, написанных мелом: «Школа – это место, где шлифуют булыжники и губят алмазы», а чуть ниже – в грубой выразительной форме: «А насрать!» И две черточки под нею. Класс обволочен пустотою. Пустота довлела. Ни души более, ни тени. Казалось, пустота живет в этом месте веками, эпохами… Хотя, где пыли слой и седина паутины? Ужель тряпкой влажной наводят постоянно чистоту. Мне стало душновато от «мертвого класса», я посмотрел в глаза нянечки, ища в них, не сказать что ответ, но хотя бы маломальское объяснение. Взгляд ее выразил грусть и недоумение. Но слов каких-либо пояснительных она не обронила, а только вышла из класса. Я тоже не стал задерживаться.
Как только я оказался в коридоре, на меня едва не налетела незнакомая женщина. Решительное строгое лицо со сжатыми губами. Редкая русая прядь волос, собранная в пучок. Очки большие, оправа-черепаха, – они буквально прятали все ее лицо. Ни штришочка косметики на смуглой сухой коже. Одета соответствующим образом: длиннополая юбка из серого трикотажа; блузка светлых оттенков, поверх нее кулон в позолоте с изумрудным камешком внутри, словно армейская кокарда. Под мышкой она сжимала, очевидно, классный журнал. «Училка!» – то ли вслух, то ли про себя проговорил я от нахлынувшей догадки. Хотя «училка» мягко, частично благодушно, сказано, скорее – классная дама.
Она (как мне показалось), идущая на таран, тут же обошла меня, как обходят стоящее на пути дерево, урну с мусором, столб. Меня вовсе здесь не было, получается. Женщина сразу прошла в класс. В пустой класс!
Стоит ли говорить, но инсинуация и мистификация увлекла. Я проследил за действиями «училки», классной дамы, через не закрытую до конца дверь. И напряг свои любопытные ушки.
– Здравствуйте, дети! – послышался черствый холодный голос женщины за дверью. В ответ тишина ответила тишиной. – Садитесь! Начнем наш урок…
ЛИСТ СЕДЬМОЙ
Пришлось, Беленочек, прерваться. С листами… листьями осенними, письмами… я запутался. Хоть их и предостаточно, но я строчу и строчу, как литературный негр, боясь не успеть к сроку. Хотя какой срок?! Ворох написанного растет, множится. Сшить бы нитками белыми, склеить и укрыть форзацем муаровым. Обложку сделать как броню. И будет книга стоящая; книжка, меня предвосхищая… Что щебечу я, собственно? О чем? В унынии, в растерянности я пытаюсь упорядочить и слог свой драный, заикающийся.
Но продолжу я.
У лифта остановились. Правильнее сказать, я остановился по причине того, что не было кабинки, одна шахта лифтовая, которую прорезали несколько толстых тросов. Куда они тянулись – не понятно? Сам проем в шахту не преграждался никакой дверью, якобы с дерзновенным намеком: «Если хочешь – лети вниз!» Само наличие шахты лифта привлекло мое внимание. Я и подошел туда, и по самостатейной привычке, словно на автопилоте, глянул вниз в глубины шахты. Казалось бы, мрак густой царил там, но мне что-то показалось… Я напряг зрение. Привиделось шевеление внизу. Уж, наверное, привиделось. Галлюцинация! Нянечка стала меня уговаривать отойти от проема. Но в упорстве своем, как баран с новыми воротами, я продолжал разглядывать низ шахты, что притягивал мощнейшим магнитом. С опаской смотрю, рукой держусь за косяк, хотя, какой к черту косяк – попросту обычный металлический уголок, намертво привранный к арматуре стены железобетонной. И тут замечаю, что еле заметные движения – тени – становятся более зримыми. Это были руки.
Человеческие руки! Они лезли, тянулись со всех сторон стены: там, внизу. Как такое может быть? Страх стал сковывать меня. Жуть! В голове одно: «Что за чертовщина?» Снова за спиной слышу тихий, почти плачущий голос нянечки. Но меня уже не оторвать от увиденного. Мой мозг пытается анализировать, высчитать потенцию яви. Метафизика, диалектика – раздери ее таракан! Мистификация! Декорации!
В коленках дрожь, испариной покрылся лоб. Но не могу оторвать взгляда. Надеюсь я, что вот-вот привыкну к тому мраку, что мои зенки обретут четкость, нужную контрастность – буду видеть как кот, как филин в ночи. И все само собой образуется. Глюки – уж хочется верить; иль мое нездоровое состояние снова выкидывает коленца.
К видениям добавились слуховые галлюцинации. Я не могу ничего сообразить толком, но стало казаться, что слышу стоны, скулеж. Мужские и женские голоса вперемешку, похожие на хор, поющие чересчур безалаберно. Я не стал более тонуть в «бездну», отошел от лифтового проема. Прислонился к стене. Нянечка проговорила уныло, но с конкретным контекстом:
– Мы туда не поедем! Нет смысла и…
– Разве я туда стремлюсь?
– Пошли, касатик мой! Мы и так задержались.
Только я сделал несколько шагов, следуя за нянечкой, как тут же резко развернулся на сто восемьдесят градусов и бросился опять к лифту – глянул вниз. Но ничегошеньки в той «бездне» не было – абсолютно! Как ни щурил глаза, ни силился – ничего! И нытье потустороннее, стоны тоже прекратились. На правой ладони почувствовал прохладу. Глянул – кровь течет! Порезался, по-видимому, о железный уголок, хотя это надо суметь, ведь грани все гладкие.
Шли снова по коридорам «долговязым», я бы их еще нарек «вечными». Любой поворот, угол, спуск или подъем снова выводили в коридор с панелями болотного цвета. Все дороги здесь ведут к коридорам с панелями болотного цвета, от которого уже блевать хочется. А сколько преодолели лестничных пролетов, поворачивали и не раз: то направо, то налево. Вниз спускались и наверх взбирались, а все одно сводилось, сходилось к коридорам, твою мать, болотного цвета… соцветия… ух, диковинной лепоты! Выберусь, поправлю здоровьице. Вернусь на свою квартирку двухкомнатную – обязательно покрашу все стены в болотный цвет, а может, и весь мир превращу в окрас болотный.
Так я издевался сам над собою и бесился, свирепствовал от несуразных гуляний. Хотелось выкарабкаться быстрее на воздух или – ну, не знаю – поднять «свой перископ» и узреть хотя бы одним глазочком дневную пелену, осколки треугольные, овальные солнца. Но приходится довольствоваться искусственным безжизненным светом, что брызжет с потолка.
Мы бывали в одном кабинете, где был выдан какой-то бланк розового цвета. Заходили в другой – бумага формата А4, исписанная изящным готическим шрифтом и на латыни, как мне показалось. Бумажки, и бумажки, и еще бумажки цвета зеленоватого, как богомол. И всю эту пачку носила с собой нянечка, я же, чувствуя усталость, потерял всякий интерес по своим «больным» делам. Иногда в уме роились беспорядочные мысли, в которых я не схватывал суть происходящего, порой просто бормотал шепотом детскую, а может статься, и не детскую, но ужасающую считалку:
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю.
Придет серенький волчок
И укусит за бочок.
Разгрызет тебе он почки
На мельчайшие кусочки.
Съест мозги, кишки, желудок,
Ненасытнейший ублюдок.
Перекусит позвоночник,
Мерзкий, гадкий полуночник.
Будет долго он жевать,
А потом пойдет блевать!
Ты невкусный и противный,
Горький, пьяный, никотинный.
Героин себе колол,
Нюхал клей «Момент», осел.
Нефиг дурью-то страдать,
Детям ночью надо спать!
...Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю.
Чтобы не пришел волчок,
Сомкни глазки – и молчок.
В конце концов я не утерпел и дернул на себя первую попавшуюся дверь в коридоре. Спросишь меня, родная, – зачем? Не знаю! Получилось с наскока, с дурости. Нянечка, стоявшая рядом, и ахнуть не успела: насколько я был скор, стремителен. И дверь, тяжеленная, дубовая, поддалась легко, будто ждала меня.
По ту сторону… Такое даже трудно вообразить – огромный сталеплавильный цех, где сплошные сполохи огня, летящие, как мотыльки, искры металла. Пары, дымовая завеса у мартеновских печей, цистерн. По желобам текла река янтарно-червонная. Я не знаток литейного производства, уж что увидел, назову своими именами – обзову, как понравится. Но это было сверхнереальное нечто! Невозможное! Везде что-то грохотало, гудело, шипело. В общей массе звуки те больше походили на мощнейший водопад – что-то вроде Ниагарского, Игаусу.
Крутился в разные стороны крупный ковш, двигаемый поршнями. В вагонетки сливался жидкий металл, чугун из бидонов, похожих на оных для молока. И всюду, куда ни поверни голову, лестницы, стальные решетчатые конструкции в виде треугольников, лестничные пролеты из металла. Туда-сюда катающиеся краны-штабелеры, кран-балки. И трубы, трубы как змеи извиваются. Понятное дело, что в цеху стояла жара нестерпимая, и будь у меня с собой обычный термометр – он наверняка бы взорвался.
Сам не заметил, как я прошел в глубь сталеплавильного цеха. Стоит сказать, там работала масса народу. Хотя, не то что масса, но с десяток человек точно. Пара рабочих в очках сталевара орудовали возле наклоненной цистерны, с которой стекал поток расплавленной стали. Один что-то дубасил кувалдой. Другой – в спецовке будто из фольги – багром курочил огненную жижу.
Невольно вспомнился фильм «Весна на Заречной улице», где герой Николая Рыбникова работал сталеваром. Помню отблески огня на черных очках, похожих на плоскую плашку. Временное затишье перед пуском лавы из мартеновской печи. Легли кряжистым крепом мне на душу кадры из старого советского фильма, который я обожал, любил и ненавидел. Ненавидел за частую трансляцию по телевидению в майские, конечно, но и в другие праздники. А если была «минутка священная» – смотрел как миленький.
И что я вспомнил фильм?! Вот ведь не поймешь память свою – фильтрованную, проекционную…
Начал наблюдать за работой сталеваров этих, литейщиков – на их возню. А кто не любит смотреть на огонь со сполохами, на воду с волнующей рябью и на людей, что самоотверженно трудятся без отрыва?! Что я и делал, застыв в сторонке. Но один из рабочих приметил меня и улыбнулся широко, обнажая свои зубы – все как один золотые. Фикса! Меня это немного смутило.
Вдруг в цехе стало все останавливаться: техника, оборудование. Даже, как мне показалось, реки железные, что текли по своим желобам… по своим делам, и те соизволили сделать остановку. Наступила невозможная тишина! При случае пролети в другом конце цеха комар-пискун, и его можно было услышать. Насколько стало тишайше тихо!
В возникшем покое рабочие один за другим повернулись в мою сторону. Дали им отмашку, что ли – смотреть на меня? Лица чумазые, пыльные, из-под оранжевых касок вылезает редкая седина. Каждый из них, поглядывая на меня с нескрываемым любопытством, отобразил лоск-улыбку. И в лоске том – золото! Нещадное, кровосмешающее, и след багровый стелится за ним. Прямо-таки золотой прииск, а не цех – артель пролетариев.
– Вы к нам? – спросил один басистым голосом Бориса Андреева.
– К нам! К нам! Родимый! – ответил за меня худощавый парень, очень смахивающий на актера Петра Алейникова.
– Только посмотреть зашел…С-случайно, – произнес я сконфуженно.
– Ексель-моксель! Смотритель нашелся! – ответил третий с одутловатым поджаристым лицом. – Ты бы еще кресло с собою приволок с попкорном. Пучеглазить было бы куда удобнее.
И тут они заржали, как табун лошадей, как ватага шимпанзе, обнажая рядки зубов золотых, что уж там, это все выглядело мерзким и вместе с тем невсамделишным. А в принципе, какая теперь разница? Пусть будут они хоть с ног до волос золотые и пусть ржут до начала апокалипсиса.
– Сдается мне, мил человек, что ты засланный казачок… Стукачок, да? – вдруг спросил человек с багром.
– Точно! Зыркает, точно кинокамера, – подтвердил другой.
– Потом доложит наверх кому следует. Ишо тот Азеф!
– Да вы что, мужики?! – оторопело проговорил я.
– К нам сюда народ разный ходит. Туповатые, ушибленные в одном месте. А бывает, что и не ходит. Что ему здесь нюхать горячий воздух, пыль, срань всякую? Люди мы простые, если что – в рыло. За нами не заржавеет!
– Можем и ломиком вломить меж глаз. И нос вдавить до ровной плоскости. Был тут один вертлявый по разнарядке. Долдонил, что энто ошибка. Ему надоть на верхние этажи. Скулил как сучка больная! А то и ногами топал – характер свой выворачивал. А мы, народ хоть и терпеливый, а всяких макак видывали. Но того суррогатного – впервые. Мы, недолго думая, его в нашу «бочку с медом» окунули вниз головой и…
– И что? – спросил я осторожно.
– Что-что… До сих пор там барахтается, – ответил тот, что с голоском Петра Алейникова.
– Но ты не боись! И здесь можно день куковать и другой. Человек с его природой гнилостной могет везде прижиться: в яме ли какой со змеями, червями, опарышами или вон в ентом, как его – Интернете, в Фейсьбуке. Уж там он рожу свою многоликую во всех ипостасях раскрашивает. А души как не было, так и нет – выцвела, аль гигабайтами придавило. Был и другой деятель, мыслитель быта и дензнаков. Говорил, что у него миллиарды, триллионды зеленых. И все нам пытался всучить, заблагодарить. Но на что нам никчемная трухляндия, жужики-денги. Вон, Чобос его и вразумил, прямо как родной отец.
– Было дело! – промычал гулко, будто сам Борис Андреев, потирая нежно молот кузнечный.
В висках у меня что-то застучало. Начал постепенно пятиться назад.
– Лучше я пойду, наверно.
– Ну вот! Только к нам пожаловал, и здрасьти вам – домой намылился! Пятки намазывает слюнями своими жирными…
– А ты не бойся, мы тебя не больно зарежем. Чик – и ты уже… цивильный, розовощекий франт. Сибарит, е-мое!
После нерадостных слов рабочие, словно сговорившись, стали потихоньку обходить меня со всех сторон, беря в кольцо. Шаг за шагом, не торопясь, приближались к центру, где стоял я, как каменное изваяние. Все, назад ходу нет!
Какой ужас овладел мною! В моей жизни были ситуации и похлеще, из которых удавалось выбраться благодаря своей выдержке и терпению. Но здесь, в треклятой больничке, я разхлюпался как никогда. Грозная толпа сталеваров-имбецилов по-существу нонсенс, и в «кине» ничего подобного не увидишь.
Одним словом, меня ждала незавидная участь: стоял и более не шевелился. Хренушки с ним – случится так случится! Пусть хоть на крохотные кусочки измельчат и остатки отдадут крысам.
Как часто мне приходится говорить «вдруг»! Вынуждают обстоятельства. И на самом деле, вдруг некая сила, чья-то мощь схватила меня за волосы. Так обычно хватают тех, кто тонет в речке, на озере. И прямо-таки из круга (почему-то хочется сказать аморального, алчного) вырвала меня со всей молниеносной расторопностью.
Мои «попечители», похоже, и пикнуть не успели, как меня в цехе уже не было. Что конкретно произошло? – тайна, покрытая мраком, да и плесенью. Почти как прыжок во времени, а в моем случае – прыжок мест. Ибо, когда меня вырвали из лап этих «крокодилов», я оказался… в женской гримерной. А точнее – у стриптизерш.
У красивеньких изящных стриптизерш. Иными словами: попал я в малину. Прости, родная, за разлет приторных слов и что пишу опять о бабах.
Да чтоб меня сахаром в глаз, но я глазел на сей натюрморт, как дите смотрит на кучу шоколадных конфет. И, что самое поразительное, я стал невидимым на это раз. Меня, сидящего на свободном стуле с мягкой обивкой, замершего у трюмо с ухмылочкой, прислонившегося к зеркальному гардеробу, никто не заметил, не увидел. А значит, я стал – кхе-кхе – невидимкой в прямом его смысле. И наверняка классный был мужик Герберт Уэллс, что придумал своего суперперсонажа.
Очи мои бедовые разбегаются и туды, и сюды. Глазные яблоки готовы выскочить из своих орбит, как у героев старых диснеевских мультфильмов. О Господи, какие тела, формы! Куколки античные с фарфоровой гладкой кожей. Смуглые, с талией тростинкой, образно «песочные часы». А грудь? Эдемский сад, Бахчисарайский фонтан, висячие сады Семирамиды ничто по сравнению с этим очарованием. Круглые, упругие, как мячики, и соски проступают сквозь лифчик. Некоторые без лифчиков шастают. Все как на подбор длинноногие, с фотомодельной внешностью. Хотелось крикнуть, раздирая горло: «Это неправда! Так много красоты в одном месте не бывает!» Или, может быть, где-то скрытая видеокамера стоит? Собрали по сусекам: согнали красоток с Голливуда, наших Russian girls, а может, и куртизанок элитных…
Они крутились, вертелись у своих зеркал, вступая в короткие перепалки, или просто обменивались пустячными фразами. Рыженькая – огонь скандинавский, в атласной комбинации с оттенками персика, мягко промурлыкала:
– Как же утром было восхитительно! Bon aрetit! Мой красавчик мне чашечку глинтвейна в постель, букет чайных роз. Вставать не хотелось вовсе. Валялась бы и валялась в постели целыми днями.
– Горазда ты сочинять, Линдия! Пахала сутками на шесте, ублажая влажные взгляды кобелей. Утро какое-то выдумала, – подрезала едко ее девушка в чулках карамельных оттенков со стрелками.
– Вредная ты! Ненавижу тебя! Даже помечтать нельзя! – обиженно вымолвила Линдия и принялась укладывать у зеркала свои пламенные волосы. – А может, и было, не сегодня утром только. Он такой, такой… Прямо Ален Делон! Аполлон!
– Вот коза однорогая! Что ерепенишься?! – натирала непринужденно свое обнаженное тело маслом девушка в чулках со стрелками. Ее кожа стала светиться, как вода в океане в вечерний закат солнца.
– Ах ты сучка костлявая! – завелась рыжая, вскакивая с плетеного креслица у трюмо.
Подошла к спорщицам женщина лет за тридцать в кожаной курчонке с вырезами на груди, а стройные соблазнительные ноги – в колготках в мелкую сеточку. Волосы черны как ночь, стрижены под каре. Горгона так Горгона – и сексуальна, и властная. И рок, возможно горький, нимбом охватил ее. Она четко, словно сержант на плацу, скомандовала:
– Хватит девочки! Не зубоскалить!
Продолжение следует…
Читайте нас:
© 2024 сайт газеты "Истоки". Все права защищены.
Газета «Истоки» (Республика Башкортостан, г. Уфа), информационно-публицистический еженедельник, выходит с января 1991г. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (РОСКОМНАДЗОР)УЧРЕДИТЕЛИ: агентство печати и СМИ РБ, РОО Союз писателей РБ, ГУП РБ ИД "Республика Башкортостан"
Главный редактор
Айдар Гайдарович ХУСАИНОВ
8-(347) 272-60-66
Заместитель главного редактора
Василий Артемович КОРОВКИН
Телефон
8-(347) 272-60-66
Эл. почта
Адрес
450079 Уфа, 50-летия Октября 13, этаж 7, каб. 714 и 719