+12 °С
Дождь
Все новости
ПРОЗА
11 Января 2019, 12:35
Башкирский девственник
Айдар ХУСАИНОВ Роман Предисловие 2018 года Первым моим желанием как редактора было немедленно отвергнуть этот текст и закричать в коридор: «Кто это мне подбросил»?! Но, успокоившись, я подумал о том, что если роман за почти тридцать лет со дня написания не утратил свойство вызвать эмоции, значит, в нем что-то есть. Собственно, ни для кого не секрет, что мы живем в республике, для культуры которой свойство умалчивать является чуть ли не главным. Мы знаем о многих вещах, но о них говорить не принято. Когда-то это было достоинством, но теперь это стало фактором, который тормозит развитие нашей культуры. Надо учиться говорить обо всем на свете, говорить своими словами и на своем материале. Публикация этого романа, на мой взгляд, и есть шаг в этом направлении.
Воскресный
день в шахматном клубе
Я
должен сразу же предупредить, что сегодня
я вполне счастлив, живу в Уфе со своей
молодой женой на улице Авроры, скорее
крейсера, чем зари, ну и так далее. Хотя
и тогда, года четыре назад, жил в этом
же городе, но в общаге, о которой упоминал
в каком-то рассказике. Ну вот – мне
припоминается один серый осенний, скорее
всего, осенний воскресный день, когда
я неожиданно попал в шахматный клуб.
Дело было так, как мне кажется. Ко мне
пришел мой бывший одноклассник и сообщил,
что его брат, тоже мой бывший одноклассник,
хотя и не близнец, но почему, кстати…
Да,
вот так нельзя сделать ни шагу, чтобы
не запутаться в подробностях. Тот
знаменитый километр не пройти не потому,
что слабак или что еще, а вот так же:
сделал шаг – и объясняй все мелочи, а
там и ноги протянешь.
В
общем, мне этот шахматный клуб не то что
не понравился, а было не по себе. Вспомнил
я его. Это еще в седьмом классе вот с
этими же, тогда еще не бывшими
одноклассниками я приезжал сюда играть
в шашки и добился второго разряда. Была
тут девочка такая, надменненькая, съела
у меня три шашки подряд и ехидненько
улыбнулась в доску. А вот и она сама,
повзрослевшая, головой не болтает,
знает, что к чему, играет, смотрит в
доску, а кожей чувствует не меня, а сзади
еще другой молодой человек с примечательным
видом обладателя богатеньких родителей.
На
улице была скверная погода – слякоть,
с неба мокрый снежок подваливает,
хлестнет по лицу – вроде не больно, но
как-то мерзопакостно. Тут уж я не вспомню,
но скорее всего зашли мы в кафетерий,
поели бутербродов с колбасой, запили
кофеем и в путь.
Кое-как,
но я узнал мечеть, а вот куда делся
памятник Матросову, этого я не мог
понять, что озадачило меня чрезвычайно.
Все, что есть, должно стоять по местам,
а не бегать, где попало. Вот правда,
человек – существо, движущееся в
пространстве, что и составляет большое
ему неудобство. Хорошо еще во времени
мы не можем передвигаться, иначе вообще
была бы труба.
В
общем, было мне худо. Я не знаю, надо ли
вдаваться в подробности, если все теперь
и так хорошо, но если хотите, дело в
следующем. Был я в то время девственником,
то есть не спал с женщинами, и таковым
мне предстояло быть еще года три, наверное
(не помню, вспомню – напишу). И была у
меня подруга, которая мне нравилась, да
и я ей тоже, но как-то совестно мне было
предложить ей начать со мною половую
жизнь, хотя с другими она жила, как мне
кажется. Ну, тут много может быть
объяснений, в конце концов я обратил
свое внимание на её подругу, которая,
собственно, мне и подошла бы, и влюбился
в неё, тут начались скандалы, тазепамы,
угрозы, и в результате я получил отставку
от обеих, хотя ни с одной не спал, и было
мне обидно, грустно как-то. Получалось,
что двадцатилетний молодой человек не
устроен во всех смыслах, если говорить
о смысле.
Не
помню, нашли мы того одноклассника
(брата) или нет, скорее всего, нашли, и
он еще играл, но я пошел рассматривать
клуб. Вспомнил входную дверь, она была
(да и есть, если не перекрасили) зеленая,
железная, сантиметровой что ли толщины,
плавно ходила на петлях. Было интересно
наблюдать с улицы (мы стояли там –
одноклассник курил, а я так, за компанию),
как люди, кто в какой одежде, шли, болтали
руками, что-то говорили, раз – входили
в дверь, минута – и вот они же, но чинные,
раздетые, согласно каким-то своим
правилам, идут, кучкуются, разговаривают.
После я подошел к стене, там висела
таблица, цифры, мне непонятные, а вот
графа была – у кого сколько очков. Она-то
меня и поразила. Я стал осматривать зал
и как-то сразу видел: у этого столько
очков, а у этого столько.
Очень
хорошо запомнился мне судья, хотя вот
сейчас я так отчетливо вам скажу, что
были у него очки в стальной оправе на
толстом лице. Да, маленькие тесные
стальные очки на толстом широком лице.
Он как-то даже и не двигался, а все больше
стоял чуть ли не посередине зала и слушал
то одного, то другого, но сам говорил
редко, но весомо.
Была
еще троица в углу, такая разнокалиберная.
Хотел я подсесть к одному, как тот
воспротивился, ну, вы понимаете, как
может начинающий играть сразу с кандидатом
в мастера, что-то вроде этого. Эти трое
играли блиц сами с собой и не удосужились
ответить мне, хотя я их чуть ли не на три
буквы послал.
Осталось,
наверное, совсем немного. Был там мальчик
один, что-то вроде вундеркинда. Ужасно
он двигал руками. Они так и порхали над
доской, что-то снимая или просто так.
Его магические пассы раздражали, но я
понимал, что без них ему никуда, скорее
всего, и простил. Напротив же него сидел
уже потухший старик, правда резко
молодевший, когда к сыночку подваливала
толстенькая мамаша черного вида, что
ничего не объясняло. А вообще мамаша
зорко смотрела по сторонам, что вокруг
деется, улыбаясь, когда находилась в
поле зрения судьи. Был тут молодой
человек, быстренько проигравший партию
и побежавший по своим делам, чему никто
не удивился, симпатичная околошахматная
девица, еще кто-то... Тут моя память
теряется, их я не запомнил и со второго
раза.
Что
интересно, шахматный клуб был забит до
отказа, и свободных мест не было. Мы с
одноклассником бродили, натыкаясь на
шахматистов, впрочем, нас не замечавших!
Все это было странно, так как большинство
сидело за столиками, а околоотирающаяся
публика стояла при входе, но мест не
было все равно. Скорее всего, именно это
мне и запомнилось, о чем я вам рассказываю.
Да, все эти товарищи составляли довольно
живописную, но и правильную в построении
фигуру; даже двигаясь, они не нарушали
пропорций. Видимо, долголетнее общение
с шахматами придает какое-то особое
качество соразмерения себя с окружающими.
Вот, наверное, главное, что я вынес
оттуда.
Для
полноты, что ли, скажу, что в тот день
ходил я, кажется, в кино, а потом лег
спать и ничего более примечательного
уже не сделал. Ну, а если говорить о
сегодняшнем дне, то, повторюсь, я счастлив,
женат на той самой подруге (второй, а не
первой), вот она входит и говорит: «Ну,
муженек, вставай, пойдем в нашу компанию!»
И мы идем.
2.05.89.
Звонок
полковника автопилоту
Мы
с Пашей Госсеном сидели у него на кухне
и болтали о всяком разном. Я тогда еще
только приехал на Алтай по распределению
и был очень недоволен всем подряд.
Заслали меня в глухую деревню с тремястами
душами жителей и двумя конторами; вообще,
нет охоты распространяться на эту тему,
ну да ладно.
В
частности, поражало меня поведение моих
сослуживцев, скажем так. Был я там
маломальским, но начальником, опыта
никакого, скажу как в белый свет, однако
смотри ты – делают, не перечат, иногда
матюгаются, но делают.
Был
там, сейчас уже его повысили, наверное,
директор, Козлотухин по фамилии. Да, еще
старик Варфоломеич, Сергей Иванович,
ну их много, но главное – директор. Ну
гроза, ну голубок, посмотрит – так жить
не хочется, так страшно.
–
Да
что вы терпите его? – спрашивал я по
наивности своей.
–
Да
так как-то, – говорили мне коллеги и шли
дальше по делам. Но что ни скажет, то и
делают.
Ну
вот, коротко говоря, суть моих жалоб.
Было это по моему обыкновению несколько
сумбурно, слегка пьяно и сдобрено словами
из моего лексикона, приводить которые
я не желаю. Вот так все это и длилось
какое-то время, потом Паша перебил меня,
кое-как успокоил и рассказал историю,
которую я и привожу ниже.
Есть
такой алтайский писатель, то есть член
СП Алтая Герберт Андреич Лупанков, и
разрабатывает он историко-революционную
тему. Все это было несколько лет назад,
когда попала в руки Герберта Андреевича
папочка с занятным материалом. Давно
уже примеривался он к фигуре Ивана
Аполлинарьевича Акулова, рабочего,
большевика, расстрелянного в 1907 году в
Барнауле. Его и его группу выдал
неизвестный провокатор. Думать, что
провокатор был из членов группы, не
приходится – все остальные сидели на
каторге вплоть до революции 1917 года,
характеризовались прочими каторжанами
исключительно положительно, и все потом
погибли в боях за Советскую власть.
Да,
и попался в руки Герберту Андреевичу
такой материал – допросы жандармского
полковника Садчикова, который и накрыл
группу, когда она собиралась перед
покушением на губернатора. Уж больно
лютовал последний. Говорилось в материалах
допросов, что полковник узнал место
явки по телефону, но кому он звонил,
установить не удалось. «Дело было плевое,
– сказал на допросе полковник. – Я
позвонил, и мне сразу все сказали».
Ну,
тут Герберт Андреич (все материалы по
делу группы у него уже были) суммировал
и написал такой детективчик, «Звонок
полковника» называется, где вывел
предателем старшего брата Акулова,
который служил у некоего доктора Эберта
санитаром.
–
Вон
видишь, книжечка на полке стоит, – сказал
Паша, – в десятом классе подарили, сам
бы не купил.
–
Ну
и зачем ты мне все это рассказал? –
спросил я, несколько раздраженный
тривиальным концом истории.
–
А
ты не понял? Этот полковник Садчиков,
он же позвонил Герберту Андреичу и все
узнал от него! – Паша улыбнулся, довольный
донельзя.
–
Это
как, из того времени в это? – я был
несколько ошарашен.
–
Видишь
ли, с чего ты взял, что времена не общаются?
Ну, в пределах госбезопасности. Вот-вот,
ворон ворону глаз не выклюет, телефон
сообщить пара пустяков, а звонить кому-то
другому – только время тратить, оно
дорого и ненадежно, а материалы все у
него, и он, как солдат, оттарабанил, и
готово. Автопилот, чего ты хочешь. Вот
так и твои ребята – хочешь, не хочешь,
а машинка работает.
Такие
вот дела.
14.05.89.
Несколько
женщин в интерьере
Ночью
мне приснились марсиане, они бежали
мимо меня и вопили: «Ули! Ули! Ули!», а
один подзадержался и сказал в мою
сторону: «Витя!» – после чего все скрылись
из глаз.
Утром
я встал с квадратной головой и отчего-то
вспомнил Н., с которыми я встречался на
Алтае. Вообще говоря, у меня проблема с
именами, так что всех, а их больше двух
в этом рассказе, я обозначу через Н.
Я
не уверен, что сексуальные проблемы
захватили меня с раннего детства, хотя
в классе четвертом или пятом по дороге
в баню моя добрая мама рассказала мне
о сифилисе, которым награждается мужчина,
сегодня ночующий с одной женщиной,
завтра с другой етс. Этот образ меня
поразил: было жаль мужчину, вынужденного
еженощно спать с новой чужой женщиной
в новом, естественно, месте, и в результате
остающегося с носом, точнее, без него.
Малопривлекательная картина. Не мудрено,
что спать одному казалось мне верхом
блаженства и поползновений в противоположную
сторону я не проявлял. Тут я опускаю
школьные и студенческие годы, в результате
которых я не потерял невинности, а проще
говоря, не спал ни с одной женщиной.
Здесь
не место распространяться о настроениях,
с которыми я приехал на Алтай, но скажу,
что больше всего я страдал от эротических
снов, тем более, что детский грех онанизма
был для меня страшнее ядерной войны.
Н.,
которая поливала огород, босоногая, в
сарафане, который называют легким, когда
я прошествовал мимо нее за водой к
колодцу, потом говорила мне, что вначале
она ничего не думала, а потом подумала,
что у меня давно не было женщины, и я
страдаю. «Да, – подумал я, – годов
двадцать два или три».
Деревня,
где мы с нею скучали, была дыра, делать
было нечего (по вечерам), и вот мы
познакомились, и она стала приходить
ко мне поболтать о том, о сем. У меня была
квартира в большом деревянном
двухквартирном доме, с той стороны (там
было больше) помещалась школьная
мастерская, а с этой, естественно, я.
Была
у меня кровать, даже две кровати, еще
печь, стол, ну и т.д.
Пол, крашенный в желтый цвет, телевизор,
принесенный из конторы, ну и хватит.
Мы
с Н. болтали о всяких пустяках, я
рассказывал о себе, она тоже, потом
темнело, и она отправлялась домой. Так
проходили дни, один за другим, точнее,
вечера, поскольку рабочий день я проводил
либо в лесу, либо в конторе, и хватит об
этом.
Н.
сидела напротив меня на кровати, я лежал
на другой (не помню, почему у меня было
две кровати, но стула ни одного). И вот
в какой-то из вечеров из-за солнца,
бившего в окно, а дело шло к августу, был
плохо виден экран телевизора, она
пересела ко мне, и – о Боже! – я впервые
обнял ее как женщину, хотя раньше обнимал
не раз, скажем так.
На
меня нашло, я схватил ее и застыл в
каком-то умопомрачительно долгом
поцелуе, но руки мои не теряли времени
даром, что-то расстегивали, распахивали
и вот уже – о Боже! – поползли под резинку
трусиков. Мучительно, со стоном она
оторвалась от моих губ, задыхаясь,
сказала: «Погоди!» – и быстро согнулась,
прижала колени к груди и разогнулась,
и я впервые увидел так близко обнаженную
женщину – она лежала как долина, в
которую спускаются с небес.
22.3.90.
Человек,
не вошедший в основной текст
Я
надеюсь, что вы помните рассказик
«Воскресный день в шахматном клубе».
Все хорошо, но я не упомянул одного
человека, бывшего там. Как сказать. Я
видел его не раз – был он и на литобъединении
при газете «Ленинец», куда я довольно
долго ходил, и еще на каких-то мероприятиях
я его видел.
Он
был в таких нелепых очках на круглой
физиономии, толстенький весь, нелепый,
иначе говоря, не участвующий в окружающем
его. Такой эгоцентрист.
Да,
и вот в какой-то момент он исчез. Просто
не стало его нигде, как и не бывало. Вы
скажете, ну просто надоело, жена запилила,
запил, умер, в конце концов, переехал в
другой город.
Я
думаю, что он ушел. Я не отвергаю все
выше названное, но посудите сами, он
думал, но он не писал стихов и романов,
не был актером, не был и окололитературным
человеком, он жил, он все тратил на себя
и, видимо, стал совершенен и ушел. Вот и
все, что я хотел добавить, потому что
это и есть выход, господа присяжные
поверенные.
22.3.90.
История
с Багровым
От
Багрова ушла жена. Он сидел в комнате
на табурете и размышлял по этому поводу.
Дело было вечером, сумерки незаметно
густели, что-то пришептывали. Так, еле
слышно, а прочие звуки отсутствовали.
Жизнь была невозможна. Багров как-то не
привык приходить в пустую комнату, где
не было теплого дыхания жены, ее влажного
присутствия.
«Боже
мой! – думал Багров. – Что же я буду
делать теперь. Конечно, свою роль сыграла
теща, она давно меня не любит, да и моя
маман не сахар. Она просто меня не любит,
поэтому оставила. Ну да, сколько можно
терпеть нелюбимого человека». Тут Багров
встал с табурета, подошел к окну, – во
дворе уже загорелся фонарь и освещал
задник магазина – какие-то ящики, мусор,
подозрительные личности.
Мысли
Багрова перешли в иную плоскость. «Я
сын гармонии, стремление к ней – моя
жизнь. Мне хочется воплотить ее в
предметах, окружающих меня в этом мире,
и то, что она ушла, крах моей жизни.
Невозможно так жить».
По
коридору прошел сын хозяйки. Недовольно
загудел чайник на кухне. Багров открыл
холодильник, слегка свистнул и закрыл.
Начинался новый день. «В чем причина?»
– подумал Багров, вскакивая в автобус.
Вечером этого дня его ждали несколько
часов размышлений.
*
* *
У
Багрова была теща. «Бездельник!» –
кричала она у порога и тут же бежала в
туалет усесться на стульчак раньше, чем
Багров откроет дверь.
«Лодырь!
Нарастил брюхо!» – кричала она, высовываясь
из окна и хватаясь за электрические
провода. Минут пятнадцать было тихо,
все-таки теща была пенсионеркой, но
потом раздавалось «вон из моего дома»
и топот ног.
Как-то
Багрову это надоело. Пришел он домой
пьяный, прошел в сапогах в зал, ударил
кулаком об стол. Полировка хрустнула,
стол упал.
Прибежала
теща, открыла рот. «На вот, жри, старая
карга, – сказал Багров и сунул получку
– 600 рублей. Работяга я теперь».
Тут
начались танцы, водка и вообще тарарам.
Теща прыгала и кричала: «Да здравствует
Багров!» Откуда-то взялись жена и дети.
Вот ведь как просто бывает в жизни.
*
* *
Багров
работал мудографом. Утром он приходил
на работу, садился за свой стол и рисовал,
рисовал, рисовал мудочки. Это такие
черные значочки, которые располагаются
в специальных многомудах построчно и
слева направо. А теща Багрова была
счетомудкой, а теперь на пенсии. Раньше
у нее был такой железный ящик, где
хранятся муды, когда их много. Она к ним
привыкла и всегда перелистывала на
ночь. А теперь их не было, и она очень
страдала. Багров мечтал попасть в талмуд,
это такой самый главный многомуд, а теща
хотела иметь сбермуд – это такой
многомуд, где много мудов. Вот так они
и жили, пока все не умерли.
Больше
у него никого не было, и он часто смотрел
в небо и думал: «А где бы мне найти
родственную душу?» Так он жил и умер.
А
теща все еще живет. Наверное, она не
знает, что такое смерть.
17.09.89.
Башкирский
девственник
Тогда
я был студентом и, если вы читали прочие
мои рассказики, то и девственником. Если
первое не доставляло мне хлопот – я
ходил на лекции (не все), большей частью
спал, или писал стихи и прочее, или просто
разговаривал или читал книгу, не спал
перед экзаменами, слегка лебезил перед
преподавателями из-за страха – как бы
не выгнали; собственно, чтобы не ходить
в армию, я пошел в институт, со вторым
дело обстояло значительно хуже.
К
тому времени, о котором я расскажу, у
меня уже прошел период увлечения одной
девицей, когда я хотел посредством
стихов затащить ее в постель. Мельком
этих событий я касался в каком-то
рассказике, подробнее расскажу в другом,
а теперь был такой короткий период,
когда я сошелся довольно тесно с друзьями
моего двоюродного брата, который (как
и его друзья) был старше меня года на
три-четыре.
Собирались
они (не только студенты) в подвале,
хозяином которого был один из компании,
работавший в школе (в этом подвале)
тренером по лыжам, а сам подвал именовался
базой.
Привело
меня туда неизбывное такое желание
познать женщину, грубо говоря, переспать
с одной из посетительниц, которых было
много, и были они доступны.
Нет
нужды говорить о том, что вино, водка, а
тем более пиво лились здесь рекой, и я
тоже с большим удовольствием в этой
реке побарахтался. Люди в подвал приходили
всякие разные, с некоторыми я и потом
поддерживал связь, с некоторыми порвал
тут же, но не это главное. Все они
спустились в подвал, ведомые неведомой
мне причиной (причинами), и сколько я ни
вглядывался и ни анализировал, пока не
бросил, но так ничего и не понял. Что вам
скажут бледные описания того или иного
вечера, малоинтеллектуальные беседы,
спортивные соревнования под градусом,
чрезвычайные происшествия, чрезвычайно
однообразные и заканчивавшиеся либо
приводом в вытрезвитель, либо бегством
с поля боя. В конце концов база вымерла,
но не об этом же я брался рассказывать,
а о собственных эротических переживаниях.
К
моему удивлению, посетительницы, а их
было действительно много, не бросались
на шею каждому встречному. Хотя и были
такие, что отдавались целому коллективу
мужчин на протяжении одной ночи, но в
основном, все они четко различали, кто
есть кто в контингенте базы. Шли невидимые
мне игры взаимоотношений, что-то вязалось,
что-то рушилось, а потом складывались
пары, у одной такой пары я гулял на
свадьбе, прочие не пригласили или
распались, а кто не находил – тихо
сваливал с горизонта. Меня не выбрал
никто.
Разумеется,
есть во мне какой-то метафизический
недостаток, не позволяющий меня любить.
Но дело не в нем. Дело, видимо, в том, что
дамы имели четкую жизненную позицию в
смысле «выйти замуж» и любая видела,
что есть во мне желание «переспать» и
нет «взять за себя».
А
говоря откровенно, господа, не кажется
ли вам, что публичный дом есть ярчайший
символ познаваемости мира?
5.10.89.
Философия
даллера
Кажется,
это Набоков что-то говорил о том, что
современные литераторы не «сочиняют,
а рассказывают». Ну, я это сравнил бы
так же, как Коран Магомета с тем Кораном,
который, если верить Магомету, хранится
у Аллаха на небе.
Я
придерживаюсь линии Магомета и как-то
пересказываю всякие разные вещи в
надежде, что Господь Бог позволит мне
в условленный день узнать, как же оно
на самом деле.
Вот
о чем я хочу рассказать. Есть у меня
хороший знакомый, его зовут Себастьян,
на самом деле (точнее говоря, не на самом
деле) его зовут как-то иначе, но это
неважно. У него много хороших книг, милая
совершенно жена, небольшая квартирка,
любимая работа (он фотограф), и что еще
нужно человеку в этом мире?
Мы
с ним не так часто, как хотелось бы,
разговариваем о всяких вещах, так, в
августе этого года он мне рассказал о
том, что история всего – это, говоря
приближенно, есть история мысли. Некая
мысль, или дух, движется во времени и
пространстве, проявляя себя в материи,
стремясь к некоей личной цели.
Еще
мы вели речь о магическом сознании. Ясно
же, говорил он, что у нас сознание
технологическое. Мы любим искать причину
и следствие, любим выстраивать законы,
слово «методика» – это вообще что-то
сущностное, конечно, есть и недостаток
в виде «метода тыка», которым все и
достигается, когда гробится время и
материал, но сие никого не волнует. А
вот древние люди, скажем, египетские
жрецы, имели сознание магическое, они
«прозревали», а не «искали», воплощались
и им удавались поразительные вещи.
–
Может
быть, – говорил Себастьян, – нам (нашим
детям) поможет компьютер. Он сильно
абстрагирует мышление, помогает
избавиться от методов и прочее, помогает
выйти к мысли.
Но,
вообще говоря, люди-то разные, вот обрати
внимание, как так называемые великие
люди поворачивают историю. Ты сам можешь
привести кучу примеров, но не кажется
ли тебе, что они имели магическое сознание
и могли прозревать мысль, это одно, но
и влиять на нее? Как говорят буддисты,
изменять карму путем совершения действия,
имеющего более высокую энергетическую
ценность. Ну, скажем, в Египте все вдруг
бросились строить пирамиды и хотя
погибали тысячами и восставали, но
строили. А может, в будущем люди научатся
просто выращивать дома? Не строить, а
именно выращивать.
Но
есть и другие люди – они обладают
каким-то частично магическим сознанием.
Они видят мысль, но изменить ее не могут
или не хотят, тут сам черт ногу сломает.
Я бы назвал их «даллерами» от слова
«даль».
Кажется,
на этом месте нас позвали пить чай, и мы
его пили и болтали о всяком разном
другом. Себастьян и его жена редко
выходят на улицу, городских новостей
не знают, и им было приятно послушать
мою болтовню на сей счет. Потом было уже
поздно, и я пошел домой, и мы не договорили
на эту тему, а потом и забыли о ней. Кстати
говоря, фотографии Себастьяна (я видел
не так уж много) очень интересны.
Неоднозначны, скажем так. Их очень
интересно рассматривать, да и просто
смотреть тоже. Он и меня, и Лариску
Керчину (это наш общий друг) тоже
фотографировал, но фотографии не
получились. Но я особо не огорчаюсь. Это
ли повод для огорчения?
Структура!
Структура!
Так
вот, в десятом классе выходила у меня в
аттестате одна тройка – по физкультуре.
Разумеется, все остальные оценки были
«пять», разве может сын учительницы, а
тем более завуча, впрочем, не то я говорю,
просто все давалось легко, но не физра.
Мать плюнула на это дело, она всегда
недолюбливала учителя физкультуры и
не хотела иметь с ним каких-то разговоров,
а мне было лень идти к нему на поклон,
тем более, что раз я это уже делал.
Но
тут наша другая, завуч, она преподавала
у нас литературу, как-то похлопотала,
поговорила и вот Александр Григорьевич
(учитель физкультуры) пригласил меня
на спортплощадку сдавать зачет, исправлять
оценку.
Времена
были застойные, 82 год, май-месяц, и
поставил бы он мне «пять», так я бы не
поморщился. Все-таки я пошел. Прыгаю я
в высоту неплохо (прыгал), на 130 см,
кажется, а вот сто метров бегаю плохо –
ревматик, ноги не держат. Да и в длину
трех метров не перепрыгивал, ну толстый
и все такое.
Вот
сижу я весь в мыле, загнанный как лошадь,
на табуреточке в комнате учителя, который
милостиво ставит мне четверку и говорит:
«Занимайся, Айдар, а то разжиреешь, плохо
будет».
Так
всю жизнь разные люди дают мне разные
советы, просто не человек, а дерево, в
которое чаще ударяет молния. Я сижу за
письменным столом, и все у меня под рукой
– бумага и ручка, рядом стоит холодильник,
на столе всякие предметы, жизненно
необходимые, над столом фотография
жены, а сзади – постель. Только вот что:
если вдруг мне захочется ходить, то мне
надо будет встать – изменится расклад
вещей, изменится структура расходования
энергии. А впрочем, Боже, каким языком
я объясняю свои неурядицы!
29.10.89.
Мадонна
В
силу внешних обстоятельств, о которых,
впрочем, легко догадаться, моей жене
пришлось уехать к матери в маленький
городок С., расположенный в трех часах
езды от Уфы. Там она провела последний
месяц беременности и в августе прошлого
года родила нашу дочку, которую мы
назвали Катей. Впрочем, я, скорее, просто
согласился, чтобы ее так назвали. Дело
в том, что Катей хотели назвать в свое
время мою жену, но отец жены не захотел.
Я
тогда первый год работал в небольшой
газете и не мог взять отпуска, поэтому
ездить мне приходилось часто, на каждые
субботу и воскресенье. Мне помнится, в
ночь с 24 на 25 августа я проснулся очень
рано, часов в пять оттого, что жена
(приснившаяся мне) сказала: «Вставай,
нечего спать». До того около полумесяца
я не ездил в С. в связи с разными
обстоятельствами, почему и отпросился
на пятницу.
Ехать
пришлось долго и мучительно. В автобусе
было тесно, набились пассажиры в
аэропорту, стояли, дыша паровозной
гарью. Наискосок от меня (сзади) сидела
старая женщина с некрупными чертами
темного лица. Кажется, она была не одна,
потому что время от времени за моей
спиной раздавался жалобный всклик:
«Катя!», – и старуха незамедлительно
отвечала через людей, стоявших в проходе:
«Я здесь, Фима».
Сон
не шел, узкое кресло не принимало моего
тела, колени упирались в переднее
сидение, езда была невыносима. Бог знает,
как прошли эти три часа.
«Фима,
мы сейчас выходим», – сказала старуха,
чей голос я уже запомнил. За моей спиной
началось какое-то дрожание, кто-то
силился встать с кресла не так, как
обычный пассажир, а как связанный
великан, если угодно. Послышались голоса,
кого-то успокаивали, дрожание стихло,
люди стали рассасываться.
Я
сошел с крутой ступеньки Икаруса, вдохнул
горький воздух вокзала, размял ноги,
обернулся: «Бабуся, давайте руку, помогу!»
Старуха была в простеньком плаще,
какая-то сумка болталась на руке. Она
тяжело оперлась на мою руку, слезла и,
бормоча слова благодарности, отходила,
когда раздался тот знакомый всклик:
«Как, как вы ее назвали?» Это был тот,
кого назвали Фимой, – огромный старик
с обвисшими щеками, коротким прямым
носом и огромными невидящими глазами.
«Дед,
давай руку», – сказал я и, пока он слезал,
спросил: – «А как я должен был ее назвать?»
– «Мадонна!» – Он смотрел на меня, и я
был весь в его зрачках, кепочка поношенная
упала с его головы, он застыл в позе,
какой и не бывает у людей, и он смотрел
на меня. «Извини! – сказал я. – Я понял»,
– и пошел, подобрав свою сумку.
Меня
не ждали, и, оставив сумку у соседей, я
пошел на базар, купил букет и отправился
в роддом. Жена бросила мне записку: «Дома
был? Сейчас кормить принесут; хочешь,
подожди, остальное мама расскажет».
Около
получаса я простоял у ограды, заросшей
крапивой, и смотрел на пустое окно
второго этажа, пока в нем не возникла
жена с продолговатым свертком в руках,
в верхней части которого было круглое
смуглое личико.
Жена
махнула рукой и отошла от окна.
24.2.90.
Невинные
происки женщин
Мой
друг Володя Глинский помимо разных
качеств имеет одно свойство – он ужасно
ленив. Разумеется, это не мешает ему
знать несколько иностранных языков,
писать стихи и прозу, переводить. И вот
как-то он рассказал мне историю, перевод
с польского одного рассказа, и сказал,
что записать лень. Что-то (об этом позже)
заинтересовало меня, и я решил это
сделать сам.
Речь
в этом рассказике идет вот о чем: некий
Хенрик, невысокого роста паренек
восемнадцати лет из глухой деревеньки,
учится в Варшаве в институте, кажется,
политехническом, и сегодня (время
действия рассказа) отмечает свой день
рождения. Гости – его друзья и подружки,
а также родная сестра года на три старше
– пьют, веселятся, болтают о всяком-разном.
Сестрица перепивает и засыпает при
неярком свете настольной лампы и под
топоток танцующих. Проходит какое-то
время, гости рассасываются, и Хенрик
будит сестру – она живет недалеко, на
улице какого-то маршала снимает комнату.
Марыся (то есть сестра) говорит ему:
«Слушай, Хенрик, я скоро умру, у меня
рак, меня бросил любимый человек, он
лишил меня девственности, я женщина,
учиться не хочу, жить не хочу и вообще
кругом полный абзац».
Представьте
себе, что Вам 18 лет и Вы приехали из
какого-нибудь Балтачевского района в
Уфу учиться в сельхозинституте (я знаю,
что говорю, я видел таких – я там учился),
и вам говорят такое. Потрясению Хенрика
не было конца. С этого вечера он мирил
Марысю с ее многочисленными любовниками,
откачивал ее после неудачных попыток
самоубийства, водил по больницам и чего
только не делал еще.
Видимо,
Марыся была неплохая баба и года так
через три вышла замуж за своего
однокурсника, родила сына и живет, забыв
о старых проказах, очень спокойно и
беспечально.
А
наш бедный Хенрик попал в другую
неприятную историю. За всеми хлопотами
он не обзавелся подругой, и ему было не
совсем приятно, что его друзья и сожители
по комнате уже имеют дам сердца, в
частности, Адам встречался с некоей
Басей. Вернее, будет так: Адам бегал за
Басей, страдал и сох, а та (как выяснил
Хенрик из рассказов Адама) просто жила,
как и многие девушки этого возраста, и
что-то не очень симпатизировала своему
поклоннику.
Тут
произошло что-то непонятное – Бася
объявилась и... стала жить с Адамом не
таясь. Мало того, что не ходила учиться,
целыми днями сидела в комнате общаги,
где живут четыре здоровых мужика, она
и на ночь оставалась там же, и каково
было им всем слышать ее стоны из-под не
слишком ловко делающего свое дело Адама?
Да, я забыл сказать, что все началось,
как только Адам и Бася объявили, что они
жених и невеста и скоро обручатся.
И
вправду, были поданы заявления в загс
и прочее, как Бася заболела и в две недели
умерла от рака крови. Ранее ничего такого
с ней не наблюдалось, то есть были обычные
болезни. С нею умер двухмесячный плод.
Оставим
в покое несчастного Адама и обратимся
к Хенрику, который знал, что Бася, пока
Адам был на занятиях, изменяла ему со
случайными мужчинами, причем, и это
началось после объявления о предстоящем
браке, и делала Бася свое дело особо-то
не таясь, почему Хенрик и засек ее.
Да,
никогда не знаешь, что женщина учудит.
Но
и это все прошло, подошел выпуск и Хенрих
уехал в какое-то воеводство (Володя
говорил мне, какое, но я забыл) работать
по специальности, но не один, а с молодой
женой – спокойной, милой девушкой, то
есть молодой женщиной. Ухаживал за ней
Хенрик около года, они объяснились,
поженились, никаких проблем, мира и
счастья молодым.
Так
нет же, стала жена устраивать Хенрику
сцены, закатывать скандалы, и, Боже, во
что превратилась семейная жизнь. Каким
бы предупредительным ни был Хенрик, все
было напрасно, и вот финал – развод,
женка с дочкой на руках уезжает к матери
(к чертовой, от себя добавим), а наш Хенрик
остается на бобах.
Вот
такой житейский рассказ. Володя не нашел
здесь морали, да ее, видимо, и нет. Что
такое мораль вообще перед мистической
стороной жизни?
8.4.90.
Милые
сердцу эвфемизмы
Соловьева,
сестра Глинского, как-то сразу познакомилась
с большим количеством поэтов и решила
узнать об их жизни побольше. Мои рассказы
ее не удовлетворили, и она взялась за
мемуары, в частности, прочла Вересаева
«Пушкин в жизни». Читая про Кюхельбекера,
кажется, она споткнулась на фразе:
«Кюхельбекер – истинно поэтическая
натура», что-то вроде этого.
«Что
это значит?» – спросила она меня. Я
объяснил, что и добавил: «Ну вот, скажем,
Юля, жена Себастьяна, возраст от сорока
до сорока пяти называет «трудным периодом
в жизни женщины». Это просто эвфемизм,
условное обозначение чего-то».
Так
как Соловьева не прониклась и продолжала
делать большие глаза, я решил сводить
ее к нам на литобъединение при газете
«Ленинец», ныне благополучно приказавшее
долго жить. Разумеется, она согласилась
и в ближайшую среду уже стояла у входа
в Дом печати, когда я спустился вниз из
редакции «Ленинца» к половине седьмого.
Мы поднялись наверх (на 10 этаж) в
конференц-зал, побродили, познакомились
с какими-то членами, поболтали.
Началось
заседание, ход которого я описывать не
буду, скажу только, что было много народу,
и мы читали стихи по очереди.
Когда
стал читать Н., размахивая руками,
выкрикивая строчки, как-то странно
двигая головой, Соловьева спросила: –
Он что, пьяный?
–
Да
нет, – сказал я. – Он просто сам такой.
Натура у него поэтическая.
–
А!
– сказала Соловьева. – Придурок, значит.
Так
мы с ней поняли друг друга.
18.4.90.
Неизбывная
тоска пространств
С
каждым местом, которое посещаешь, или
в котором живешь, почему-то связаны
некие мысли, или желания, или чувства.
Вот, например, когда я прохожу мимо ДК
нефтяников, вспоминается мне один
парнишка (всегда, и не будем об этом)...
Наверное, поэтому так хорошо и пьяно
посещать родные места, то есть места
своего детства – все мысли и т.д. ударяют
в голову и такой внутри кавардак, не
приведи Господь. Или в одном месте мне
всегда вспоминается одна и та же строчка
песни, которую я приводить не буду. Ну
вот.
Я
хотел рассказать вот о чем. Есть в Уфе
пригород, называемый Цыганской поляной,
стоят там хилые совдеповские дома в
запустении и мерзости, хотя люди,
естественно, живут там.
И
есть один магазин (там же), где лет восемь
назад, когда я частенько бывал в саду у
моей тетки на остановке «Кафе «Отдых»,
продавали вино и водку, и даже коньяк
(все это мои нынешние, естественно,
переживания).
И
вот стою я как-то на остановке той самой,
и подходит ко мне сторож сада и говорит:
«Съездите, ребята, за вином в магазин»
и т.п. Был я тогда юн и отзывчив на горе
физическое, ну и взял у него денежки,
сел на его велик и поехал. Туда и обратно,
это километров семь, должно быть, устал,
запыхался, но привез и всю сдачу до
копейки отдал.
И
тогда показалось мне, что был я всего
лишь материальной точкой, физическим
телом, совершившим параллельный перенос,
если вспомнить школьную математику.
Сегодня
в поисках некой подруги моей жены я
вновь побывал на Цыганской поляне, и
странно – те же чувства нахлынули на
меня. Я как будто временно лишился
способности жить и только нес. В данном
случае это был комбинезончик (финский)
для моей дочурки.
Я
вспомнил о своем отце, который с трех
лет существовал для меня в виде узкой
бумажки почтового перевода и подумал
о неизбывной тоске пространств, которые
нельзя пересечь.
26.4.90.
Определение
главного
Мне
приходится ездить из Уфы, где я живу, в
Исянгулово, где живет мама, по всяким
разным делам или в отпуск, или на каникулы.
Происходит это обычно так (без исключений):
в 16-00 отправляется автобус от автовокзала,
я складываю руки и ноги, снимаю очки,
закрываю глаза и засыпаю. Проснувшись
на пять минут в Ишлах, на десять в
Толбазах, доезжаю до Салавата. Там
стоянка час, в течение которого можно
пообедать (в плохой столовой), дойти до
тещи (в пяти минутах ходьбы) или просто
прогуляться вокруг, задаваясь риторическими
вопросами (хотя риторические ответы
гораздо важнее).
Следующий
этап – это Ировка, потом Мраково. В пути
до сих пунктов можно поболтать с соседкой
или соседом, вспомнить что-нибудь смешное
или что-то другое. В общем, доезжаем.
Тут
начинается самый тяжелый этап – перегон
от Мраково до Исянгулово. Эти шестьдесят
километров способны вымотать сильнее
всего на свете, здесь не помогает ничто.
И
вот что странно: когда я еду обратно, то
все повторяется, легко сплю до Салавата
и т.д., но опять – от Толбазов до Уфы –
это сущая смерть или какое-то подвешенное
состояние: вот песок, горка, машины,
люди, а тронуть – нельзя, окликнуть –
нельзя, и я понял, что главное в жизни –
это терпение. Только так можно одолеть
время и пространство, главные пустоты
нашего существования.
12.5.90
Электрическая
сеть государства
Тринадцати
лет от роду мы с Айдаром, которого я буду
называть Хомич, поскольку это его имя,
занимались болтиками. В трехстах метрах
от наших домов (двухэтажных) и сараев
(деревянных) находился ток колхоза им.
Куйбышева и многочисленные склады его.
Чего только не было в этих складах! Но
мы собирали болтики и то, что относилось
к ним, вывертывая, отдирая, разламывая,
разбивая. Потом мы их сортировали по
цвету, размерам и красоте.
Как-то
мы разобрали трактор, стоявший неподалеку,
а в другой раз я вывернул гаечку у
механизма во дворике тамошнем, и оттуда
полилась густая черная жидкость, то
бишь машинное масло, а я стоял с грязными
руками, пока все это не кончилось,
всхлипнув на прощание через поддон, а
потом долго отмывал их в керосине.
Впрочем, керосин, а точнее, дизтопливо
было рядом в топливном баке некоего
трактора (ДТ-75, если хотите).
Впрочем,
ток уже закрывался, и в конце концов там
построили дома, но перед этим я успел
раскулачить на болтики все рубильники
380-вольтовые, откуда вынул самые мои
любимые бронзовые втулочки, которые,
естественно, давно пропали, но которые
я вспоминаю до сих пор, хотя прошло уже
много лет, дай Бог памяти, двенадцать.
Справедливости
ради надо сказать, что все рубильники
были под током, и один раз я ощутимо
полетел на землю и лежал, наверное, минут
пять. Но это, разумеется, не в счет.
5.09.90.
Неотвратимое
действие духов
Я
уже устал ссылаться на свои рассказики,
но, тем не менее, я уже упоминал о свойстве
Володьки Глинского сообщать мне разные
истории, которые я, стало быть, и записываю.
Но дело, разумеется, не в этом, а в том,
что как-то, разговаривая с ним, я привел
(к месту) пословицу «Слово не воробей,
вылетит – не поймаешь». Ну, потом мы
говорили о разном, и, в частности, Володька
меня покритиковал за стремление к цели
и нелюбовь к процессу, из-за чего и сам
процесс я комкаю и цели не достигаю.
Может быть, поэтому я и пишу такие
короткие рассказы. Ну да ладно – а
рассказал он мне одну историю без ссылки
на источник, что-то о том, как была одна
компания молодых людей – юношей и
девушек, и затесалась к ним одна
девственница лет эдак тридцати. Одна
девушка из компании выразила мысль
(как-то), что надо бы ее дефлорировать,
назовем это так. Никто ее не поддержал,
но в один прекрасный день все получилось
как надо. Вот и все в двух словах, хотя
в стихах, наверное, это было бы гораздо
интереснее.
Но
мне уже скучно слушать всякую чепуху,
и теперь я чаще сижу в общаге Литинститута
и читаю книжки, что ли, да выхожу на улицу
купить хлеба и послать пару писем, да
хожу в душ. И там пару дней назад я мылся,
думал о чем-то своем, о своих высказываниях
крутых, как мимо прошел мужик и тоже
стал мыться. Ну, мужик как мужик, я пошел
к выходу и стал одеваться, и, как только
оделся, я обратил внимание на то, что
вешалка-то пустая!
–
Не
может же голый мужик прийти откуда-нибудь
без тапочек, брюк и рубашки! – холодным
сердцем подумал я и пошел наверх, весь
полный ужаса перед неотвратимым действием
духов.
14.09.90.
Воображаемая
речь к Ирине Петровне
Уважаемая
Ирина Петровна! Меня зовут Айдар Хусаинов,
я бывший друг известного вам человека,
которого я когда-то знал, но это не
существенно, поскольку прежде, чем вы
захлопнете перед моим носом дверь, я
хотел бы сказать вам несколько слов о
моей жизни.
Так
вот, я хотел вам рассказать об одной
девочке, которую я любил на первом, да
и на втором, если и не на третьем курсе
сельхозинститута в Уфе. Это были не
самые лучшие мои годы, хотя я жил в свое
удовольствие, то есть печалился и думал
о своем. Так вот, девочку звали Гузалия,
и к чему скрывать, что была она далеко
не девочкой: какой-то спортсмен лишил
ее девственности, а она думала, что ее
будут любить вечно, но не в этом соль.
Я
пришел к ее брату в трико, меня никто не
звал на его день рожденья, а тут было
нечего делать, и ей было не с кем говорить,
вот она и выбрала меня. Так, пустяковый
разговор, но тронул он меня неимоверно,
я хотел поговорить с ней еще, но она
уехала в академ в деревню, ну и фиг с
ней, но она вернулась и куда все подевалось.
Она
не поздравляла меня с днем рожденья,
она не приглашала меня на праздники, и
я помню, как отмечал 84-й новый год
совершенно один в 530 комнате общаги на
Айской, 92, читал Арсения Тарковского,
пил холодный чай и чувствовал себя
расширившимся до крайних пределов.
У
нее были любовники, много, я писал ей
стихи, я любил ее, я пришел к ней, она
жила около Центрального рынка, и признался
ей в любви, но она меня не понимала. Она
была честна и сказала, что не любит меня,
вот и вся правда. Я не порвал с ней, я все
приходил, я говорил с ней, я даже поцеловал
ее, но все было напрасно. Она уважала
меня, но не любила. Видит Бог, я не люблю,
когда меня не любят.
Скоро
я выпущу свою книгу, я пошлю ей с
трогательной надписью, но что она будет
обозначать? Оставьте меня в покое, мне
слишком больно, я одинок, и что вы смотрите
на меня глазами государства? Мне глубоко
плевать, я хочу умереть.
Так
что вы совершенно напрасно противитесь
браку вашей дочери. Поверьте мне,
регулярная половая жизнь делает чудеса.
12.10.90.
Взаимность
как феномен существа
Возьмем
девушку, назовем ее Анжелой, поместим
в одну из общаг МГУ и станем домогаться
взаимности. Упростим задачу и скажем
себе, что переспать хотя бы раз уже
достаточно. Тогда возможно предложить
определенную сумму, и дело в шляпе.
Вопрос в другом, ты ехал так долго,
приехал, но уже и сил нет, и как-то не
хочется.
Где-то
в этом месте я просыпаюсь, и оказывается,
что мы едем в электричке в аэропорт
«Домодедово», а напротив меня сидит
человек, в компанию с которым я себя
записал, о котором я не могу говорить
без особого пиетета и которого зовут
<...˃. Он встречает свою дочь, я – жену,
они прилетают одним рейсом из Уфы.
Тут
я могу позволить себе расслабиться и
рассказать о <...>, которого впервые
я увидел году эдак в восемьдесят третьем
на литобъединении при газете «Ленинец»:
представьте себе юношу из глухой деревни
(это я) и молодого мужчину только из
Москвы (это он), и вы поймете, каково было
мое впечатление.
Его
можно было слушать часами, и хотя каждое
второе слово было мне неизвестно, внимал
я <...˃ так, как даже не знаю, с кем
сравнить. Он тогда или вскоре после
этого выпустил свою первую книгу, которую
пришлось долго и мучительно пробивать:
не буду вдаваться в детали, но они, вообще
говоря, на виду.
Он
был беспартийным, у него была куча
выговоров от обкома комсомола, его
снимали, но не сняли. Он издал еще одну,
на этот раз публицистическую книгу.
Да,
я забыл сказать, что .... прежде всего
замечательный поэт, с его стихами живешь,
а это самое ценное, что есть в поэзии
вообще. (Правда, они несколько утилитарны,
но что с того? Это всего лишь замечание
в скобках.)
Потом
началась перестройка, которая не
оказалась неожиданностью для .... он
скорее управлял ее течением в Уфе, чем
смотрел из окон своего кабинета в Доме
Печати. Как-то мы зашли к нему с Ринатиком
Юнусовым, и он, устало улыбнувшись,
сказал: «Вот, основал сегодня две партии».
Некоторые будут смеяться, но это сущая
правда, вы не знаете провинции, господа
присяжные поверенные, вы имеете теплые
клозеты и сосете московскую колбасу, а
не знаете, каково оно есть.
Когда
мы приехали, самолет уже сел, и мы прошли
к месту встречи около зала № 1. Пока мы
там стояли, <...˃ вспомнил, как уехал из
Москвы, а теперь ему дают трехкомнатную
квартиру, у него куча денег, престижная
работа в газете и проч., и проч. Да и я
рад за него, он добился своего и добьется
большего, ему же сейчас всего 40 лет и
т.д.
Пошли
пассажиры из Уфы, осматриваясь, я увидел
свою жену и бросился ей навстречу, мы
обнялись и поцеловались (естественно),
потом я представил ее <...˃, потом он
сказал, чтобы мы не ждали его, и мы с
женой пошли на электричку.
13.11.90.
Впрочем,
его дочь вылетала в Киев не тотчас же,
а на следующее утро, так что мы вместе
поехали в Москву, правда, они сошли на
метро «Варшавская», а мы доехали до
платформы «ЗИЛ», оттуда на «Тульскую»,
потом на метро «Профсоюзная», где очень
удачно купили обои для нашей квартиры
в Салавате. Ее нам оставил дед жены,
переехавший в Куйбышев к сыну. И я рад
этому обстоятельству: видит Бог, я не
хочу быть человеком, который всего
добивается сам.
Тот,
Кто Если Не Я
В
шестом классе я работал на току колхоза
им. Куйбышева (новом), он находился в
Ново-Павловке, это надо было пересечь
все Исянгулово и добраться до междугороднего
шоссе, так это еще дальше. Между прочим,
я как-то наблюдал на этом току солнечное
затмение, ну и ладно.
Осенью
я заявился в контору колхоза и каково
было мое удивление, когда оказалось,
что некий Айдар Хусаинов уже получил
денежки. После разборки выяснилось, что
мой полный тезка проживает в районе
райбольницы, черт бы его драл, а денежки
захапала его мама. Ну, в общем, денежек
своих я добился.
Я
ужасно люблю получать письма, и когда
учился в сельхозе в Уфе, постоянно брал
свежую охапку писем и раскладывал по
буковкам в почтовый ящик в надежде на
письмо (Бог троицу любит, так сказать).
И вот писем мне было не так много, а
некоему Айдару Аллаярову писали
частенько, что и говорить.
Не
так давно я был в Уфе на празднике 7
ноября и случайно зашел в общагу
авиационного института. Бросив две
копейки в автомат, я набрал номер Володьки
Бутякова и стал ждать ответа, как мои
глаза увидели лежащую на подоконнике
среди писем открытку, которая начиналась
так: «Дорогие Айдар и Ирина!» Далее еще
что-то, скорее всего поздравления с
праздником. Адресована была эта открытка
некоему Айдару Забирову с женой. Так
что не надо задавать мне риторических
вопросов, на которые у меня всегда есть
риторические ответы, дорогие мои
москвичи.
14.11.90.
Непрерывное
движение тайн
Что
касается тайны, то никто не знает, что
мы с Петровым подрались в Давлеканово
в августе 1985 года. По официальной версии
я сдал его ментам, которые за умеренную
плату не сообщили об этом инциденте в
сельхозинститут, где мы, собственно,
учились, а в Давлеканово были на практике.
С точки зрения житейских удобств Петров,
когда один, идеальный человек, то есть
он чрезвычайно умен, благожелателен и
талантлив, так что общаться с ним –
сплошное удовольствие. Однако стоит
появиться Козлову, как куда только все
девается: он начинает разговаривать на
пальцах (с Козловым, конечно), кривит
рот и высмеивает мои многочисленные
недостатки, следствие тяжелого советского
детства. Он докалывается до меня на
площади, будучи пьяным, и мы начинаем
драться без особой на то охоты с моей
стороны. Тут, конечно, надо вспомнить
незадачливого боксера из песенки
Высоцкого, который не умеет бить по
роже, но я, однако же, пару раз пнул его
в грудь, о чем он не догадывается по сей
день, как понял, что пора сматывать
удочки.
Тут
подъехал автобус «пазик», я в него
запрыгнул и хотел уже уехать, как Петров
сделал то же самое. Давлекановский
народ, видя такое нарушение общественного
порядка, скрутил его и велел шоферу
ехать в ментовку, а я почел за благо
выпрыгнуть на жесткое полотно дороги,
выражаясь поэтически, и грязный и
ободранный, а также потерявший свои
золотые часы, я поплелся в лесничество
забирать вещи, а потом вернулся в
гостиницу с ними.
Конечно,
не все концы с концами здесь сходятся,
но я бы хотел сказать об одном мудаке,
с которым в мое отсутствие познакомились
мои друзья и который у меня допытывался:
как человек может предать друга, и даже
спрашивал, не набить ли мне морду, на
что я ответил, естественно, что не надо.
Он оставил меня в покое и на следующий
день уехал.
Через
месяц, кажется, уехали и мы по домам,
после чего какие у нас были отношения,
можете себе представить, тем более, что
и сам я задавался вышеупомянутым
риторическим вопросом. Однако, что
хорошо, время идет, кончили мы четвертый
курс и поехали в Тоцкие лагеря на военные
сборы. Никаких тайн на этих сборах не
было, так что можно было о них и не
упоминать, единственно, что после них
по приезде в Уфу в этот же день я пошел
к брату моему Айдару, и мы с ним и его
друзьями Русланом и Эдиком, купили пивка
и решили отдохнуть по-человечески, как
из кустов вышли менты и забрали нас с
Эдиком в Кировский РОВД. А на следующий
день у меня был экзамен по военке, если
я его не сдавал, то шел в армию со всеми
вытекающими из этого последствиями, а
если из вытрезвителя приходила бумага,
то эффект тот же самый, то бишь
громоподобный.
Однако
Эдик храбро подошел к дежурному, спросил
что-то там, оказалось, что да, так оно и
есть, и вот знакомый ему майор или капитан
благополучно освобождает нас из плена.
Я сдаю экзамен, в армию не иду, и проч.,
и проч., а даже немножко выбиваюсь в
люди, если можно так выразиться.
Однако
тайна жжет меня немного, и я говорю о
ней моему любимому другу Эдику, но
другому, в надежде оставить это промеж
нас, поскольку какие тайны промеж друзей,
спрошу вас, господа офицеры?
Но,
как говорится, нет худа без добра – на
следующий день подходит ко мне Петров
и говорит: «А ну, выкладывай все про
вытрезвитель», – на что я в благородном
недоумении вопрошаю: «А в чем, собственно,
дело?» Но потом сдаюсь. Так я снова
завоевал благорасположение и, дай Бог,
его не лишусь, если, конечно, поблизости
не окажется Козлова.
8.12.90.
Страшное
чтение книг
В
четыре года я уже знал все буквы. Мне
было скучно в детском садике в младшей
группе, где воспитательница Сара
Ахметовна учила нас складывать бумажные
кораблики. Я этого не умел и никак не
мог научиться; или, того хуже, она
показывала цветной кружок и спрашивала:
«А какого это цвета, Айдар?» И, когда я
отвечал: «Желтого», – она кричала на
меня так, как это делают только тетки.
Она
не любила меня еще и за то, что я ходил
в баню вместе с мамой, сидел там, на
скользком бетоне полка и смотрел, как
в черном воздухе проступают большие
женские животы с кудрявыми буграми
внизу. Я не любил этих страшных женщин
и только подергивал на себе черные
семейные трусики как единственную
защиту. Тогда я выучил все буквы.
Их
сообщали тем, кто был в старшей группе,
и, если встать под дверь, то можно было
слышать, как день-деньской воспитательница
говорит: «Это «А», две палки по бокам и
одна поперек, это «О» – кружочек», – и
так далее, пока я не запомнил их все.
В
шесть лет мать отвела меня в детскую
библиотеку. Это было старое замшелое
деревянное здание, пустынное, когда я
туда приходил; я знал, что когда-то здесь
работал мой отец, но сейчас его не было,
и только тусклый свет сквозь немытые
окна освещал крутые ступеньки в библиотеку
на втором этаже.
Первой
книжкой, которую я прочел, была «Цыпленок
шел в Куд-кудаки». Я помню темный лес и
страшных тварей в нем, а в правом нижнем
углу желтый, как солнце, цыпленок шел в
страну недвижимых забот. Я никогда не
испытывал такого счастья, как в детстве,
когда брал в руки книгу с тонким запахом
свежих страниц и чудесным миром внутри,
которому не было предела, пока оно, мое
детство, не кончилось, и это единственное,
чего у меня нет.
12.12.90.
Элегическое
путешествие в Уфу
Были
зимние каникулы, рано-рано первого
января, не выспавшись, мы, то есть ученики
десятого и девятого классов, собрались
на автовокзале в Исянгулово, естественно,
мы же там жили все, и поехали в Уфу на
экскурсию.
Дело
было молодое, веселое, поселили нас в
общежитии глухонемых детишек, которые
разъехались по домам на каникулы же. Мы
там балдели, устраивали всякие гуляния,
благо, что приехали ребята из Белокатайского
района, одноклассники Лены Каработовой,
с которой я потом учился в сельхозе. Ну
вот.
Ну,
а где молодежь, там, наверное, выпивка
и танцы. Зинаида Николаевна, наша
классная, замучилась, бедная, с нами.
Пацаны в основном, конечно, пили, но не
до упаду, разумеется, а так, для веселья.
С музыкой получилось несколько хуже.
Были у меня две катушки с «Машиной
времени» и еще с кем-то, а было это все
в 82 году, кстати, а магнитофона-то и нет.
Мы пошли гулять по интернату, и я открыл
(не спрашивайте, как) один кабинет, и там
стояла «Яуза». Вот на ней-то мы и крутили
нашу музыку всю ночь, а утром в палату
вошел скромный седой человек и вежливо
спросил: «Ребята, кто взял магнитофон?»
Должно быть, вы не представляете, с кем
имеете дело, но я сын учительницы и
вообще высокоморальный гражданин, и я
без всякой задней мысли сказал, что я.
То есть не испугался, не признался, а
просто констатировал факт. – «Ну,
пойдемте со мной», – сказал человек, в
кабинете обернувшийся директором этой
школы. Я сказал, что кабинет был открыт,
и мы (я) взяли магнитофон поиграть, а
утром поставить на место, и версии своей
держался упорно, хотя думал, что не
выдержу. Есть у советских учителей
привычка обещать помилование в случае
признания вины, но я как-то вот не
поддался. Ну ладно.
Вот
так весело мы проводили дни и, еще
веселее, ночи, осмотрели все
достопримечательности Уфы и перезнакомились
со всеми Ленкиными одноклассниками и
одноклассницами (была там одна такая...),
и так каникулы уже кончались, так что
мы сели на поезд Уфа – Кумертау, а дело
было в час ночи, а уже в 3 часа ночи Зинаида
Николаевна будит меня и говорит: «Тебе
же надо выступать на олимпиаде в
Стерлитамаке», – и вместе с одной
девочкой из девятого класса, имя которой
я забыл, выпихивает в ночь. Мы оглядываемся
– ага, это вокзал, едем в пединститут,
кое-как находим аудиторию и мою мамочку,
а она была руководителем делегации
зианчуринских школьников, и садимся
решать. Спать хочется неимоверно, но я
как-то решаю на два балла, как потом
оказалось, а победитель набирает все.
Уж
не помню, как все обошлось, но потом мы
с мамой отправились к моей двоюродной
сестре Гуле на улицу Дружбы и сели
смотреть телевизор, попивши чаю сперва,
разумеется. Тут я говорю: «А не поспать
ли мне часок?», а время четыре часа дня,
иду в другую комнату, ложусь и просыпаюсь
только через двое суток.
Зато
потом я встал как ни в чем не бывало и
снова был весел и здоров, и мы поехали
в Исянгулово.
Кстати,
моя мамочка сказала мне, что в детстве
я был такой здоровый ребенок и так любил
спать, что она даже будила меня, чтобы
проверить, а не умер ли я во сне.
1.01.91.
Тоска
любви к учителям
Вспоминая
школу, можно привести массу каких-то
эпизодов или примеров жизни, назвать
имена, бывшие рядом, в этом есть своя
прелесть сама по себе, даже не стоит
упоминать Набокова, но, верно, такова
особенность моей памяти, что я ничего
не помню предметно. Вдруг на этом месте
я припомню небо, какое оно было летом
восьмидесятого, то я не смогу сказать
вам об этом, это ушло, не оставив своей
оболочки во мне. Гораздо интереснее, и
я это помню до сих пор, мое отношение к
некоторым учителям, их было четверо,
называть их имена не имеет смысла, или
это не суть важно для меня. Итак,
представьте себе, что вы школьник и
любите своего учителя, неважно, какого
он пола, в данном случае это три женщины
и один мужчина, вы ищете с ними встречи,
разговариваете по душам, открываете
свою точку зрения и проч. и проч.
Но
это пошла лирика, назовем это так, я же
хотел сказать, что имел очень хорошие
отношения с двумя из четырех, а с
остальными так себе, прохладные, то
есть, и вот результат на сегодняшний
день последние два учителя питают ко
мне какой-то интерес, когда мы встречаемся,
у нас есть о чем поговорить и проч. А что
касается первых двух, то, должно быть,
душа не может вынести тоску любви к
учителям, как я называю подобное
состояние.
Но
и это, в общем-то, лирика, более конкретен
и показателен факт, который я хотел
привести: Иосиф Давидович Гальперин, о
котором я уже писал, обеспокоенный моей
жизнью в Москве, а я теперь живу в Москве,
дал мне телефон одного журналиста,
который мог бы пристроить меня к делу.
Я звоню, как можно вежливее обращаюсь
к человеку, который мне говорит: «Айдар,
давай будем на «ты».
–
«Да!»
сказал я сам себе и как-то не сразу
положил телефонную трубку.
3.1.91.
Стремление
к счастью как тенденция
В
Алтайском крае от скуки я написал в
газету по брачному объявлению и недели
через три получил ответ. Ее звали Марина,
мы стали переписываться, хотя я с трудом
разбирал ее витиеватый почерк. Поскольку
я жил в деревне, и мне не с кем было
говорить, то я и думал, почему бы мне не
переехать в Барнаул, тем более, что она
была из Барнаула.
Что-то
около трех месяцев мы переписывались
более или менее регулярно, пока я не
попал в больницу, простудившись, кажется,
ну, в общем, от скуки. Там было смешно,
но скоро надоело, и я, вернувшись в
Речкуново, то бишь в свою деревню,
обнаружил, что она прислала мне все мои
письма и фотографию, с которой все
началось. Я даже как-то обиделся и что-то
написал в ответ, в результате чего мы
встретились у нее в старой довольно
квартире, но симпатичной, с преобладанием
технической литературы в библиотеке.
Она накормила меня яичницей, потом
пришла ее мама, а папа лежал в больнице,
и мы пошли гулять по Ленинскому проспекту,
где она живет, и болтали о том, о сем. В
частности, она рассказала, что родом из
Киева, училась в Ленинграде в Медицинском
институте, вернулась в Киев, но после
Чернобыля она с семьей переехала в
Барнаул. Как-то мы перескочили на спид,
а я-то думал, по простоте душевной, что
спид выдумали американцы и скоро они
объявят его секрет, и все будет хорошо.
В общем, меня поразила перспектива
оказаться в числе двух третей населения
Земли, которое неминуемо погибнет, хотя
я мог бы подумать, что окажусь в том
остатке, которому суждено жить.
12.1.91.
Тоска
любви к очередям
В
общем, это делается так – мамочка говорит
мне:
«Айдар,
сходи за молоком. Деньги на столе, банка
на подоконнике», и что делать? Приходится
идти. Есть два варианта – пойти в центр
или в Нефтянку. В центре может не хватить,
там привозят мало, всего две фляги, и
бабок куча дежурит с утра, а время,
кстати, уже два, так что я отправляюсь
в Нефтянку, то бишь поселок Нефтяников,
сросшийся с нашим Исянгуловом, но не
окончательно, поскольку им привозят
четыре фляги и даже кефир, не говоря о
сметане. Ну вот, стоим там в очереди часа
два, потом привозят, потом ждешь, когда
нальют своим, кто имеет право оставлять
банки, потом и до нас очередь доходит,
если, конечно, что-то остается во флягах,
черт бы их побрал, уже третий раз повторяю
это слово.
И
так ежедневно все мое детство, то есть
конец семидесятых.
А
в 1979 году я нашел себе другое развлечение
– стал ежедневно ходить к киоску
Союзпечати, он у нас единственный,
сначала стоял рядом со старой почтой,
потом около универмага, потом напротив
хлебного, где и до сих пор стоит. Здоровался
я с киоскершей, я знал, как ее зовут, и
спрашивал, не привезли ли «Кругозор»?
Журнал такой с пластинками. И так весь
год и несколько лет, пока не уехал в Уфу
учиться.
В
общем, чтобы жить, не надо так много,
всего-то дела на каждый день, а если уж
я отстоял свою очередь, то кто бросит в
меня камень вместо положенной пайки,
предназначенной-то именно мне?
28.1.91.
Воздержание
как непрерывный процесс
Мы
сидели с Петровым в небольшой комнатушке
на вершине сельхозинститута (главного
корпуса) и пили очередную бутылку вина.
Дело было в блаженный год то ли 83-й, то
ли 84-й, когда все стояло свободно и
покупалось легко, так что уже не раз мы
спускались в магазин затариться. Когда
мочевой пузырь разбухал и заявлял о
своих правах, мы вылезали в окошко на
крышу и в медлительной истоме опорожняли
его. Был тепловатый и чистый весенний
вечер, мы не спеша болтали о самом разном,
пока Петров плавно не вышел на сестру
нашего однокурсника. Петров не чувствителен
и люди его интересуют с точки зрения
разнообразия. Вот он мне и рассказал о
ней приблизительно этакое. Петров был
пьян и уезжал с остановки рядом с общагой
на школу МВД, когда к нему подошел некий
Рэм с четвертого этажа и с пятого курса,
такую страхолюдину еще надо поискать,
и спросил, где можно купить хлеба в этот
поздний час. Она была рядом, и все было
так ясно, что и отвечать не надо было.
Потом он видел ее на втором этаже или
ей просто нужно было спиртное, непонятно.
В общем, Петров как-то с ней скорефанился,
хотя и не переспал, и она рассказала ему
о неком молодом человеке, который ее
любит неимоверно, носит ей цветы, пишет
ей стихи, разобьется что-нибудь достать,
утешает ее и проч. Это мог быть просто
пьяный бред, но Петров с присущей ему
прямотой спросил, спала ли она с ним.
Она сказала: «Нет, он же святой. Он
единственный здесь не пристает к
женщинам».
Тут
Петров, который и сам писал стихи (так
себе) и рассказы (очень приличные), сказал
что-то о том, как «прыщавый курсистке
длинноволосый урод говорит о мирах,
половой истекая истомою». «Бедняга, –
сказал он. – Небось, этому молодому
человеку ужасно хотелось, да вот она не
давала. А чего ей стоило, если уж она с
такими уродами имела дела?»
Вечер
уже кончался. Петров стал собираться
домой, уже не слушая моих разглагольствований,
и мы прошли вахту у входа, вышли на улицу
и попрощались на остановке. Я шел в
общагу спать и думал о своем. Я был
девственником, и все у меня было еще
впереди.
Айдар
Хусаинов как претендент
Иметь
дело с женщинами – не самая легкая вещь.
С мужиками проще. Как-то Рамиль Гарафович
Хакимов сказал Иосифу Давидовичу
Гальперину, имея в виду меня: «А не
напечатать ли его в “Ленинце”»?» На
что последний ответил: «Да ну его». Чем
вопрос, собственно, и был исчерпан.
Не
то Светка Хвостенко. Когда я обратился
к ней с подобным предложением, она стала
предъявлять претензии и ставить условия,
так что я совсем пал духом, вообще-то
говоря. Но тут прошло какое то время, и
она, даже не спросясь, что-то там печатает,
и это называется дебют или как-то еще.
Ну вот.
Или
в Алтайском крае обхаживал я одну девицу,
имени которой называть не буду, поскольку
она замужем, стихи читал, вздыхал
классически, и что-то там еще, пока она
сама не завалилась ко мне в постель.
Надо ли говорить, сколько претензий мне
услышать довелось, поэтически выражаясь,
да?
Или
как я женился, вообще умора, если так
можно говорить о таком серьезном деле.
Или
как в Литературный институт поступил,
если уже не вдаваться в детали. Так вот.
Так
что теперь, дорогие господа офицеры, я
лежу на кровати и жду, когда все уладится.
Тут
открывается дверь и входит Аня, моя
соседка из 617 комнаты. «Ну что ты тут
лежишь и ничего не делаешь? – говорит
она. – Ведь ты же претендуешь на звание
личности».
Непрерывная
ненависть к теще
Я
живу, потому что родился, А умру, потому
что убьют.
Пауль
Госсен
Я
бы хотел в двух словах сказать об основном
законе жизни советских людей. Он
называется законом непрерывного
повышения степени маразма и говорит
вот что: степень маразма советского
человека непрерывно повышается. Тогда
понятно, что человек все меньше и меньше
понимает что бы то ни было, и мир для
него распадается. Но должно же быть
что-то, что понятно всегда и что распадется
последним. Такие вещи есть, их достаточно
много.
Например,
вот что: непрерывная ненависть к теще.
10.2.91
Эпилог
Засим
кончается роман «Башкирский девственник».
г.
Салават.
Тоска
любви к вариантам (вместо послесловия)
Я
люблю слушать рассказы самых разных
людей об их жизни, о том, что случилось
с ними или с их родственниками, или
друзьями. Они всегда интересны и
запоминаемы. И, правда, не будешь ведь
рассказывать, как ходил за вермишелью
в продмаг напротив, хотя это и интересно
само по себе. А если слушать одного и
того же человека достаточно долго, то
можно заметить, что истории повторяются
или их уж очень ограниченное число,
значит, и историй, запомнившихся на всю
жизнь, было мало. Вообще имеет значение
только мистический опыт.
Поэтому
я и решил собрать какое-то количество
историй о своей жизни, хотя недавно,
буквально позавчера, я стоял на остановке
и ждал, пока приедут жена с ребенком.
Десять минут на то-се, десять минут на
дорогу – и вот они здесь, думал я. Однако
двадцать минут истекли, и я придумал
еще один вариант, о котором не буду
говорить, ибо поклонников Зигмунда
Фрейда хоть пруд пруди. Но вариантов
стало два, и вероятность их уменьшилась
наполовину. Дальше – больше, и очень
скоро я имел кучу вариантов с ничтожной
вероятностью.
Тут
подъехал автобус и из него вышли, само
собой, моя жена и дочка, и мы дружно
отправились домой. Так что если бы я не
размышлял, то меньше нервничал бы, хотя
было бы это интересно – вот вопрос на
засыпку любознательному читателю.
Поэтому я заканчиваю это маленькое
послесловие и предлагаю вам перечитать
роман «Башкирский девственник», который
называется так хотя бы потому, что должен
иметь название. Я благодарю всех, кто
помогал мне писать его, и прежде всего
мою жену, моих друзей и родственников,
а также Юлю Малахову за чудесное
оформление книг.
Особая
благодарность Сергею Ивановичу Матюшину
за ценные советы и благожелательное
отношение.
14.7.91,
г. Салават
Читайте нас:
© 2024 сайт газеты "Истоки". Все права защищены.
Газета «Истоки» (Республика Башкортостан, г. Уфа), информационно-публицистический еженедельник, выходит с января 1991г. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (РОСКОМНАДЗОР)УЧРЕДИТЕЛИ: агентство печати и СМИ РБ, РОО Союз писателей РБ, ГУП РБ ИД "Республика Башкортостан"
Главный редактор
Айдар Гайдарович ХУСАИНОВ
8-(347) 272-60-66
Заместитель главного редактора
Василий Артемович КОРОВКИН
Телефон
8-(347) 272-60-66
Эл. почта
Адрес
450079 Уфа, 50-летия Октября 13, этаж 7, каб. 714 и 719