Мое ТМУ. Часть восемнадцатая

Где-то побеждали они, где-то мы. Все должны были решить соревнования по парусу. Мы их выиграли.

Вольтовцы к поражению не были готовы.

Подали протест в судейскую коллегию, что мы, якобы, во время гонок под парусом, помешали им развернуться у поворотного буя, но протест не удовлетворили. Подключились к дебатам и их жены, которые, если и нападали порой на мужей, что из-за "этих дурацких тренировок" они совсем не бывают дома, то теперь, визжа и не слушая никого, они доказывали судьям, что победу просто необходимо присудить их благоверным. Но ничего не помогло.

Мы получили грамоты, "ценные подарки" и, главное, кубок чемпионов Эстонии.

Забегая вперёд, скажу, что, несмотря на яростное противодействие "Вольтовцев", мы становились чемпионами Эстонии и в 1959 году, и в 1960.

Кубок с выгравированными на нем нашими фамилиями, навсегда занял место на стенде спортивных трофеев училища. Интересно, где он теперь?

А Сукристик с братией, узнав в 1960 году, что мы оканчиваем училище и больше выступать не будем, вздохнули с облегчением.

В июле Центральный комитет комсомола Эстонии выступил с инициативой формирования молодёжного отряда по оказанию помощи в уборке урожая на целине – в Кустанайской области Казахстана. Целина, очередной бзик Хрущёва, находилась в те годы в центре внимания. Все райкомы Таллина стали отбирать добровольцев в подведомственных им первичных организациях. Обратились с призывом о наборе добровольцев и в ТМУ.

Поехать на целину могли только мы, курсанты-первокурсники судомеханической специальности за счёт частичного сокращения практики в учебных мастерских и отказа от отпуска. Водители-первокурсники и второкурсники обеих специальностей находились на плавательской практике, а третьекурсники готовились к сдаче госэкзаменов в августе. Всего "целинников" набралось человек двадцать – двадцать пять, в том числе и наша шлюпочная команда. Среди них были и "энтузиазисты", как говорит мамина сестра тётя Ира, и сугубые прагматики – за работу обещали неплохо заплатить. Из "шлюпочников", как нас называли в училище, не захотели ехать только Коля Горбатенко и я. У нас были свои планы на отпуск.

Почему-то ребята из нашей команды решили, что именно мне необходимо ехать с ними и начали меня обрабатывать в этом направлении. Особенно усердствовал Славка Дмитриев. Больше недели я сопротивлялся, но, наконец, поддался уговорам, что было воспринято с энтузиазмом как теми, кто ехал, так, почему-то, и теми, кто целине предпочёл отпуск. Коля Горбатенко оказался более стойким, чем я. Забегая вперёд, скажу, что поездка на целину оказала влияние на мою дальнейшую судьбу после окончания училища.

Много о целине писать не буду, в программу обучения в ТМУ поездки на уборку урожая в казахские степи не входили, это было общественно-политическое мероприятие на добровольных началах.

В конце июля на запасных путях Таллиннского вокзала стоял состав из двадцати – тридцати товарных вагонов-теплушек.

Один из них был отведён для нас. В теплушке по обеим сторонам от центральных дверей были оборудованы двухъярусные нары. Это были наши спальные места. В середине вагона стояла металлическая печка-буржуйка, так как ехали мы летом, использовать ее по прямому назначению – для отопления вагона – необходимости не было, но чайник на ней мы кипятили. Не помню, как был решён вопрос с питанием.

Кажется, был вагон-кухня, в котором на стоянках мы получали на весь вагон обеды и ужины, чай на завтрак готовили сами. Кроме того, в училище мы, как сухой паек, получили сгущёнку и тушёнку. Тушёнку мы мазали на хлеб, получались шикарные бутерброды, а в банке со сгущёнкой пробивали две дырки и, лёжа на нарах, с удовольствием лакомились сладким тягучим молоком.

Уже перед самым Тоболом, на какой-то небольшой станции неожиданно наш состав догнал один парень, который отстал от него ещё в Эстонии на станции Тапа, в двух часах езды от Таллина. Он, без документов и денег, с купленными только что двумя бутылками водки не вернулся в Таллин, а стал догонять нас на попутных составах. И догнал более чем через четверо суток. Все дивились его упорству и бесшабашности.

В больших городах эшелон стоял по несколько часов. Мы, переодевшись из робы в выходную форму, успевали даже смотаться на танцы, где женская половина присутствующих встречала нас с энтузиазмом, чего не скажешь о ребятах, но до драк не доходило, страсти не успевали накалиться – мы довольно быстро уходили к поезду.

Помню, в Кирове у Дворца культуры, куда мы пришли на танцы, нас поразила стенная газета "Комсомольский прожектор", вывешенная у входа. Там, как на позорном лобном месте были вывешены фотографии местных "стиляг": ребят в брюках-дудочках и пиджаках с широченными плечами, девушек в коротких юбках.

Была там и фотография девушки в брюках. Кировчанами это, видимо, воспринималось как попрание всех моральных устоев, нам же, привыкшим к тому, что в Таллине, как минимум, каждая пятая женщина ходит в брюках, такое отношение к ним (тандему женщина-брюки) показалось чем-то на грани идиотизма. Напомню, что в то время про джинсы в СССР слыхивали немногие, а видели их только единицы. В Кирове они явно ещё не водились.

В Свердловске наш состав на дальних путях разыскал папа, я заранее сообщил ему о предположительном времени нашего прибытия. Узнав, что еду я на целину добровольно, вместо отпуска, папа упрекнул меня. Он надеялся, что отпуск я проведу у них. Мы с ним пообщались несколько часов, потом состав двинулся дальше.

Наконец мы прибыли в конечный пункт назначения – на станцию Тобол. Вокруг были бескрайние казахстанские степи. Глазу не на чем было остановиться: ни куста, ни деревца на десятки километров. Из Тобола нас, человек семьдесят, на грузовиках отвезли в колхоз, который был расположен километрах в сорока от станции.

Возглавлял наш отряд секретарь райкома комсомола Центрального района Таллина Куно Тамре. Колхоз, куда мы попали, оказался интернациональным. Были в нем русские, украинцы, белорусы, казахи, немцы из Поволжья, чеченцы и даже несколько цыганских семей. Насколько я помню, вражды на национальной почве не наблюдалось. Председатель был русский.

Колоритной фигурой был один из бригадиров – чеченец Ахмат. Среднего роста, широкоплечий, в темных галифе и сапогах, в светлой рубашке навыпуск со стоячим воротничком, туго перепоясанной узким ремешком, в коричневой каракулевой папахе, он с сумасшедшей скоростью носился на мотоцикле ИЖ по степным дорогам, только пыль столбом стояла.

Был он немногословен, говорил кратко и властно. Местные рассказывали про него множество историй.

Я помню одну. В бригаде у Ахмата был мужик, который никогда не имел своих сигарет, вечно стрелял у кого-нибудь, в том числе и у Ахмата. Как-то, когда он в очередной раз попросил у Ахмата покурить, тот достал пачку и дал ему сигарету. Когда мужик ее выкурил, Ахмат дал ему ещё одну, тот с удовольствием выкурил и ее. Ахмат достал третью, но мужик отказался:

– Больше не хочу.

Ахмат вынул нож:

– Кури.

За третьей сигаретой последовала четвертая, пятая. Нож Ахмат не убирал. Пришлось несчастному мужику выкурить всю пачку. После этого он пару дней не выходил на работу, бросил курить, а при виде Ахмата он бледнел, у него начинались не только позывы к рвоте, но, как говорили, и расстройство желудка.

В колхозе нас разместили в здании школы, постелив в классах матрасы прямо на полу. Первое время стояла жара, вечерами многие из нас вытаскивали матрасы из раскалённой школы и ночевали прямо на улице.

Народ в колхозе засыпал рано, часов в десять вечера в будние дни гасли последние огни. Темень опускалась на село такая, что не видно было вытянутой руки. Лежишь на своём матрасике, над тобой чёрное бездонное небо, усеянное тысячами ярких звёзд. И между лопатками пробегает холодок от ощущения огромности мироздания и ничтожности твоих проблем, да и самого твоего существования перед открывающимся взору беспредельным и равнодушным космосом.

Эти звезды мерцали над землёй миллионы лет тому назад, так же они будут мерцать и через миллионы, и через миллиарды лет. И что из миллиардов оборотов нашей планеты вокруг маленькой звёздочки Солнца шестьдесят – восемьдесят, срок человеческой жизни – миг. В него умещаются и наше рождение, и наши переживания, успехи и неудачи, наш уход.

Незаметно под эти невесёлые мысли засыпаешь. А утром будит солнце, бьющее прямо в глаза. Над головой – голубой купол неба, кругом суетится народ, все вчерашние переживания о бренности человеческого существования забываются, и ты думаешь о том, что ждёт тебя сегодня впереди.

О наших трудовых подвигах при уборке урожая на целине, писать не буду. Тем более, что и не припоминаю их.

Работали мы и на току, и на строительстве, что-то порой разгружали, что-то, наоборот, загружали. Не могу сказать, что перерабатывали, но и без дела не сидели.