Неповесть. Часть сорок шестая

Лакуна 

В день двенадцатого апреля отменяют занятия сразу после сообщения по радио: «Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное Телевидение…».

День случился ясный, солнышко уже жарило вовсю и на газонах уже повылазили нахальные травинки, а кое-где качались пампушки одуванцев. Нас выводят к актовому залу, где существует наш замечательный «колхозный» радиоагрегат «Казахтан» и мы тоже слушаем важное правительственное сообщение, тишина стоит просто вещественно ощутимая, а потом мы орём: «Ура!!!» Потом ещё нас старших пускают в кабинет директора, где стоит телевизор, и мы смотрим на экран в надежде, что сейчас нам покажут и старт и весь полёт, но показывают лишь портрет Юрия Алексеевича в шлеме космонавта и без него. Фото в скафандре сразу привлекает знакомыми капсюлями ДМШ, которые мы использовали в качестве динамиков в своих карманных приёмниках... Я тут же сбегаю домой, чтобы писать…

Первые минуты просто не хватает воображения представить себе такое огромное событие, что это происходит тут и сейчас, даже воздуха как-то не хватает, так и живу весь день на всхлипе. Потом бросаюсь к столу, хватаю акварель и торопливо пишу кучу работ одну за другой, бросая готовые на пол вокруг, чтобы не мешались и спокойно сохли, в том числе пишу и моё видение приземления Гагарина в казахской степи, пейзаж получается очень похожим, вот только форму спускаемого аппарата не угадал – он у меня конусообразный, как у будущих кораблей «Восход». Позже эту работу Степаныч выставил на республиканской выставке.

В первый день даже фото Гагарина пока не появилось в печати (газеты с фото вышли лишь на следующий день), и не было никакого репортажа по телевидению о месте приземления, не то, что фото спускаемого аппарата.

Ещё много (более пятнадцати работ) по космической тематике было написано мной за день и ночь 12 апреля, хотя качество большинства оставляло желать лучшего (спать я не мог, настолько был взбудоражен и счастлив).

А на следующее утро поехал вместо уроков в студию Д.П. обсудить со Степанычем и ребятами, ожесточённо обсуждая великое событие, и там проторчал до темноты, домой идти не хотелось. Мы дискутировали и ликовали.

Не я один тогда начал писать о Космосе, даже девиц тогда поразил общий порыв.

А одну работу мы сделали одновременно с, тогда мне ещё малознакомым, Женькой Куликовым: тема была одинаковая и композиции получились уж очень похожие (как будто кто-то из нас подглядел работу другого), но мы принесли их в один день. Была изображена внезапная встреча космического корабля у меня с астероидом, у него с другим объектом, и реакция экипажа на это событие, различия между нашими работами были минимальны. Вообще-то сюжет был уж очень литературен, и тянул скорее на иллюстрацию.

Женька был более силён тогда в акварели и его вариант выглядел сочнее.

Тогда же писана и первая работа об иных мирах. Сине-зелёное небо и существа, собравшиеся поглазеть на земной вездеход, заехавший в их джунгли. Позже мама назвала эту работу «Унылость», там одно из существ напоминало вымершего уже давно игуанодона. Вездеход с каплевидной прозрачной кабиной, космонавты, прильнувшие ко всяческим окулярам и приборам и толпа взирающих на них существ самой разнообразной расцветки и формы. Одновременно были написаны «Красный мир» и «Жёлтый мир». Судьба этих акварелей неизвестна, а «Синий мир» был потерян уже в Екатеринбурге, по какой-то причине он избег сожжения вместе со всем нашим архивом в Уфе. «Синий мир» выставлялся в Уфе и Москве.

Первый полёт в Космос – самое сильное Счастье моего детства и главный праздник до сих пор первый ВСЕМИРНЫЙ!

Лакуна

Степаныч в тот год организовал и провёл Первую Республиканскую выставку детского изобразительного творчества. Работы наши и других студий развесили в зеркальном зале Дворца пионеров, впервые приезжало телевидение, и меня заставили вещать о работах нашей Нади Гурьевой, с которой я не был близко знаком даже, хотя посматривал на эту красивую девушку с интересом. Мы сталкивались в студии очень редко, и ещё она с Ириной Сарапуловой дружила, а я Ирку терпеть не мог (уже не помню за что, скорее всего, просто так). Естественно, я не обладал широкой речевой палитрой и ещё не мог делать анализ чьих-либо работ, поэтому мой жалкий безграмотный лепет про Надькину живопись был ужасен, и эпизод переписали раз пять. Её же заставили описывать мои «шедевры», мудрый Краснов в тот день специально не пришёл, зато его работы дольше других красовались на экране (и вполне заслужено, вот о его живописи я бы смог побольше сказать). Совершенно не помню, какие мои работы кроме «Приземления Гагарина» и «Синего мира» висели тогда в Танцевальном зале Дворца Пионеров, но было их пять-шесть.

Позже режиссёр передачи нашёл какие-то правильные интонации в моём голосе и меня приглашали несколько раз, уже на студию участвовать в радиоспектаклях Уфимского радио (одна передача была, кажется, про книги, и я читал монолог библиотечной книги), вторую я записывал, когда мама со своим «Пионерским театром» играла спектакль в студии для прямой трансляции (видеозапись ещё не применялась, её просто не было). Такие передачи очень тогда любили телезрители, они считали такую передачу равносильной посещению театра. Меня тогда увели в радиостудию, и записывали долго по три-четыре дубля.

Но не вышел артист.

Лакуна

Весной же (в начале апреля, ещё до Гагарина) совершается мной очередной «подвиг» – групповой бунт школяров.

Каждое утро нас выгоняли на плац перед столовой на зарядку, но в то утро не задалось – был противный весенний снегопад с ветерком и наш старший класс решил, что зарядка нужна только для салаг. Мы продолжали валяться в постелях, Иннушка (старший воспитатель) попробовала нас урезонить, но день был не её, и она удалилась, суля нам всевозможные кары.

Подошло время завтрака, и вот когда наш класс подошёл к столовой (крытого перехода из спального корпуса в столовую и в учебное здание тогда ещё не существовало, его выстроили позднее), нам объявили, что кто не «зарядился» – тот не ест. Начались шумные переговоры, но терпеть поражение перед лицом малышни было уж совсем не к лицу, и мы упёрлись и стояли насмерть, несмотря на угрожающие крики директрисы.

И вот нас торжественно лишили завтрака, блокировав силами педагогов и воспитателей двери столовой.

И вот тогда я провозгласил, что без завтрака не будет и занятий и предложил одноклассникам прогуляться в весенний лес (погода к этому времени развиднелась, и весёлое апрельское солнце стало припекать уже совсем по-весеннему). Класс дружно со мной согласился (лишь одна зубрилка-отличница испугалась столь радикальных поступков и притворилась заболевшей).

Хорошо организованной бандой мы совершили налёт на столовую с тыла, где было похищено с боем два листа жареных котлет, вдоволь хлеба и ещё полмешка сырой картошки и несколько луковиц.

Массовый выход в лес состоялся. На берегу мы жгли костёр, пекли картошку, заедая это лакомство сэндвичами с котлетами, пацаны даже отправились на тот берег по весеннему ненадёжному льду, некоторые, в том числе и я, проделали этот путь без обуви, босиком. Это соревнование было затеяно на спор. Оказалось что холодно стопе только первые две-три минуты, далее приливала кровь, и босой ноге становилось жарко, и испытываешь даже удовольствие, погружая ногу в прохладный снег. По возвращению на наш берег обуваться даже не хотелось. Короче мы бродили по лесу часов до двух, пока снова не проголодались. Решено было вернуться и покаяться (чтобы пообедать); ну девчонки, конечно, перепугались возможных санкций и звонков к родителям, да и некоторые пацаны тоже дали слабину.

В школе тем временем происходили не менее драматичные события, именно этот день деятели ГОРОНО посвятили инспекционной проверке нашего интерната.

Директрису спросили, не найдя за партами восьмой класс, где ученики и та вывернулась, сказав, что дети на экскурсии по весеннему лесу, организованной географичкой (та находилась тут же, в учительской, и по словам нашего Валерия Ивановича очень напоминала лицом полевой мак во время цветения).

Обман был раскрыт и директорше влепили выговор с занесением, нашему классному и Иннушке тоже, поощрили же только нашу зубрилку-отличницу за донос – дали внеочередной отпуск к родителям (или спасали от нашей возможной мести).

Странно, но её никто не возненавидел, никто не укорял – просто перестали замечать и старались свести общение к минимуму (да и так никто особенно с ней не общался и до этого случая).

Мы вернулись на территорию школы, и повалили было в столовую, где оказались одни, потому что остальные уже отобедали и занимались самоподготовкой.

Более часа длилась перебранка между педколлективом в лице завуча и дежурного педагога и нашим классом, но обед нам всё-таки дали после моей реплики о том, что наказывать голодом детей запрещено законом и я пожалуюсь в министерство. Все блюда были холодными (значит, покормить нас было решено заранее, а перебранка, видимо, помогла успокоить уязвлённое самолюбие, потешить педагогические сердца надеждой, что нас таки удастся сломить).

И хоть руководство меня вряд ли после этого сильно полюбило, но придирки ко мне после этого случая закончились раз и навсегда (лишь в характеристике было написано – слишком много ест, видимо, самый страшный мой порок).

Так вырастают народные вожди (слава Богу, это не мой случай).

Лакуна

В эту весну случились: и мои первые балы с «настоящими» медленными танцами, и неумелые поцелуи в укромных местечках. А обучала меня ученица из седьмого, весьма созревшая и искушённая девица, хоть и на класс младше. Ни имён, ни даже образов тех девчонок не сохранила память. Только томные мелодии и жутко неудобные позы, которые приходилось принимать возбуждённому юноше при танцевании этих медленных и, надо сказать, продолжительных и волнующих телодвижений. Приглашённую девочку надо было облапить, и прижимать к себе что было сил, иначе уже приятели поднимут на смех и обзовут пионером. Девчонки, наверно, всё это прекрасно понимали, не зря же они хихикали каждый раз, разглядывая своих подружек, приглашённых мальчиками. Быстрые танцы меня тогда ещё не интересовали, и я томился, ожидая каждый «медляк».

А вот «шерочка с машерочкой» наши девицы не танцевали.

Лакуна

И той же весной первая крупная победа на Всесоюзной Астрономо-географической Олимпиаде (второе место по девятым (!) классам, напоминаю, что я тогда заканчивал восьмой и, понятное дело, не смог ответить только на вопрос по экономической географии, поскольку толком даже не знал, что же она изучает).

Мой реферат по астрономии был признан «абсолютно лучшим» в Башкирском отделении Географического общества СССР, по результатам Олимпиады мне выдали Диплом II степени. А позже реферат отправили в Москву на конкурс детских работ по астрономии, дальнейшей судьбы этого моего творения я не ведаю.

Реферат был создан в виде некоего рекламного буклета, поскольку включал обильные иллюстрации, не только фотографии, но и мои акварели и был выполнен в довольно толстом альбоме (50 листов) с разрисованной мною же обложкой. Нахождение в зале, где происходил очный конкурс, было достаточно новым и непривычным. Вокруг сидели совершенно незнакомые мне дети, а между рядов сосредоточенно дефилировали преподаватели, следя, чтобы не списывали. Такая обстановка у меня вызывала иллюзию институтского обучения, именно так я и представлял студенческую аудиторию (молод был). Вопрос по экономической географии поставил меня в тупик, т. к. я просто не знал мест обогащения алюминиевого сырья и даже не был информирован о его видах и составе (отсюда и вторая степень).

В девятиклассники я себя записал чисто из выпендрёжа, за что и поплатился.

Диплом, сохранился в семейном архиве. 

Продолжение следует…