Неповесть. Часть четырнадцатая

Лакуна

Как-то во время одной из демонстраций в честь 1 мая, находясь при колонне медиков у Мединститута, я свалился в открытый люк канализационного или водопроводного колодца почти четырёхметровой глубины, но не очень ушибся, а больше перепугался и сломал древко флага, который держал в руках (видимо это и спасло от переломов). На дне колодца были большие трубы и кран со штурвалом. Меня хватились, и догадавшись заглянуть в колодец, немедленно спасли и потащили в мединститут осматривать на наличие переломов, но сильных повреждений не обнаружили, а только несколько синяков и ушибов, после чего и отпустили обратно. Потом за это сняли кого-то из районных начальников и даже, кажется, посадили, ректору Мединститута зачем-то тоже объявили выговор.

Люди на демонстрациях вели себя весело, развязно (большинство находилось уже под большой мухой), вероятно, поэтому я впоследствии уже подростком приноровился выпрашивать у демонстрантов флаги (якобы поносить, покрасоваться перед трибунами, вдруг по телеку покажут).

Давали их почти всегда охотно (меньше забот), рассказывали, куда их сдать после прохождения и тут же забывали и о флагах, и обо мне, а я обычно потихоньку переходил из одной колонны в другую, а потом, после прохождения по площади, сворачивал в первый же двор на Цюрупа, и там с наслаждением обдирал с древка материю, ну а древко выбрасывалось тут же во дворе (прислонялось к какому-нибудь сараю). Флаги утаскивались домой (я говорил домашним, что подобрал на мостовой или нашёл) и мне потом шили рубашки из цветного роскошного шёлка, который в магазинах «Ткани» почти не появлялся и стоил очень дорого.

Ловкий был жулик-добытчик дефицита.

 Лакуна

Ещё люблю выборы, жаль, что они проходят редко.

Регистрационные столы, покрытые бордовым бархатом. С огромными буквами алфавита, развешанными на натянутой нитке над столами. За столами сидели члены комиссии, которые регистрировали избирателей, тщательно проверяя их паспорта, а затем выдавали бюллетени для голосования.

Все эти таинственные кабинки, завешанные красным плюшем, в каждой из которых стояли столик и стул, а на столе настольная лампа с выключателем; на столике лежало несколько листов писчей бумаги и карандаш, а позже шариковая ручка, привязанная к лампе толстой ниткой.

Кумачовые урны для бюллетеней с лепным и раскрашенным золотом гербом СССР посередине и узкой прорезью на верхней крышке стояли у противоположной стены, и избиратели дефилировали через всю комнату со сложенными пополам листками бюллетеней. Мне доверяли засунуть эти сложенные вдоль пополам листочки в урну, приподняв на руках повыше, и было слышно, как бумага, шурша, приземляется на дно (99,6% за кандидатов блока коммунистов и беспартийных – полная демократия в волеизъявлении).

Поскольку голосование обычно проходило в школах, там непременно выступали и артисты, и школьная самодеятельность, а в коридорах громко из динамиков звучала музыка, от этого пребывание на избирательном участке становилось довольно длительным.

Ах, эти особенные буфеты с дефицитными деликатесами, которые в обычные дни не появлялись на прилавках никогда (уже только это обстоятельство обеспечивало стопроцентную явку электората).

Была там обычно и детская комната, обставленная дорогой, расписной в Хохломе мебелью, узорным ковром на полу, конями-качалками, и многочисленными игрушками, там были даже пирамидки для малявок из ярких разноцветных колец, масса мозаик и кубиков. Были разложены многочисленные книжки и журналы «Мурзилка» и «Пионер».

В обычное время за многими продуктами нетрадиционного спроса к праздникам дед летал самолётом либо в Свердловск, либо в Москву. Так на праздничном столе появлялась икра, крабы и сырокопчёная колбаса, а также ананасы, апельсины «Королёк» и другие экзотические фрукты (которые в те годы были только спелые и очень большие). Всё остальное готовилось дома в количестве достаточном, чтобы гости насытились (и всё равно оставалось очень много еды, которую поедали в последующие дни). Насыщение происходило за несколько смен блюд на столе. Напитки тоже менялись сообразно еде. Как в заграничных фильмах той поры. Гостей всегда приходило довольно много, но в основном это были наши постоянные друзья, изредка приводившие с собой ещё кого-либо. Застолья наши проходили достаточно шумно: много пели, музицировали на фортепьяно и гитаре, шутили и танцевали модные тогда танцы, однако никто никогда не напивался, вино в многочисленных и красивых бутылках стояло на столах, но очень много его оставалось и позже убиралось в шкафы и холодильник (позже я немало попользовался этим).

Как и всем, мне весело на праздниках при Советах.

 Лакуна

Ужасно люблю, когда солнышко в комнате и утро добирается до моей кровати. А солнце проникало в окно достаточно рано, т. к. оно выходит на юго-восток. Ещё из моего окна можно было наблюдать восходы, которые в Башкирии тех лет были очень красочны.

У меня теперь своя голубая, «взрослая», кровать с шишечками на спинках и косой сеткой из пружинок и крючочков; она стоит слева от двери, поперёк комнаты у стены. Я застилаю её сам, покрывало у меня бело-голубое, с геометрическим орнаментом более тёмного тона, одеяло тёмно-красное, пуховое, стёганое, пышная перовая подушка во всю ширину матраса, её я, как и мама, ставлю пирамидой у дальней от двери спинки.

Мамина кровать стоит справа у окна: у неё спинки никелированные с бирюзовыми ножками на колёсиках, которые почти не вращаются и страшно визжат и скрипят при перемещениях (мама одержима постоянными перестановками мебели в комнате), а сетка панцирная, полутораспальная. Покрывало на маминой кровати тоже с голубым узором, а подушек две: одна лежит горизонтально, а вторая стоит на ней пирамидой, на спинке висит полотенце.

Напротив – простенький книжный шкаф со стеклянными дверцами и наружным висячим маленьким замочком, был там и внутренний замок, однако ключ от него как-то сразу потерялся.

У шкафа стоит и совершенно обычный, конторский, однотумбовый письменный стол светлого дерева с настольной лампой на нём, у лампы основание сделано из серого мрамора с металлической окантовкой, а посередине камня белая кнопочка включателя двойного действия (тогда это было ещё редкостью), абажур же каркасный, оранжево-розового гофрированного шёлка, с вкрапленными алюминиевыми овалами с орнаментом.

И под потолком в центре висит оранжевый бахромчатый абажур.

Стены у нас светло-персикового цвета, на стенах портреты Пушкина и Чехова, позже портрет бабушки в молодости и тёти Вали.

Шторы простые, почти до пола, тюлевые на кольцах, с трудом передвигающиеся по полированной деревянной гардине шторы прячут за собой батарею центрального отопления, по краям окна висят вишнёвые узкие плюшевые гардины до пола.

Окно выходит на юг, большое, двустворчатое, с форточкой посередине, а в него заглядывают ветви рядом стоящего большого дерева, летом мы его открываем настежь.

Пол выкрашен желто-коричневым колером, по краям двери и сверху тоже бордовые плюшевые гардины, как по краям окна (ой, кажется я уже писал про это).

И главное: из окна видно далёкое заречье в дымке, и не только Цыганская поляна, но и голубой лес на горизонте, так и хочется полететь туда, особенно поздней весной (не только романтическим девицам сделать это хочется в юности). А слева видно минарет мечети напротив и множество деревьев и кустов вдоль улицы и "алейки". Воздух у нас на высоте, чистый и вкусный, поэтому форточка открыта всегда, только в сильные морозы мама её запирает. Иногда прилетают любопытные синички и заглядывают в комнату, однажды залетел несмышлёныш воробьишка и пришлось зимой открывать окно, чтобы его освободить (мы здорово тогда замёрзли, т. к. он ни в какую не летел на улицу); но кормит всех пернатых дед на своём балконе и ласково с ними всеми беседует, поэтому с синичками я лишь разговариваю и пересвистываюсь. Летом и воробьи прилетают и даже залетают в комнату ненадолго – летом это не страшно, я беспокоюсь, чтобы они нашли обратный путь: бестолково и шумно пугаю птах. Небо в окне весной всегда ярко-голубое и солнце горячее. А зимой мы заклеиваем окна, как и в старом доме и вату прокладываем между рамами. Как почти у всех тогдашних жителей Уфы.

Моя весенняя келья, ангар детских мечтаний.

 Лакуна

Зимой и летом, если не играем, то мы фланируем по «алейке» напротив дома, или читаем на врытых в землю скамеечках, которые красят каждую весну и приклеивают надпись «Осторожно окрашено» (мы постоянно срывали эти бумажки, чтобы полюбоваться на вымазанную одежду недотёп, которые не ощущали противного запаха дешёвой олифы), деревья на высоту моего роста и поребрик белят извёсткой и ограду тоже старательно кузбассят.

Так что весна у нас после схода снега вначале воняет сохнущей краской, а уж позже цветами.

Одно из основных зимних развлечений: ходить на лыжах вокруг «алейки» против часовой стрелки, друг за другом, почти без обгонов, таких кругов за день накручивали по 50-60. В выходные набиралось почти двести взрослых лыжников со всего нашего района, они обычно шугали нас криком «Уступи лыжню, сопляк!», приходилось пропускать торопыг.

Крепления лыжные были тогда редкостью (мы все тогда мечтали о «Ротофеллах» с ботинками крепления, эти состояли из проволочной дуги и барашка с зазубринами для закрепления этой дуги, а у ботинок был навороченный вид благодаря квадратному ранту, который и держала вышеупомянутая дуга, застёгнутая барашком), а у нас были просто ремённые или брезентовые петли с пряжками для валенок. У всяких Загафурановых и Изгиных, конечно, были «Ротофеллы», но и только. Помню, как я всё же выменял, или купил (кажется, всё же купил за 10 (!) рублей, выпрошенных у деда) себе эти крепления, но без ботинок и пришлось пристёгивать со страшными усилиями скобками креплений валенки (выпросил себе валенки большего размера, чтобы пальцы не прищемлять), хотя это был плюс – ноги не мёрзли вовсе и не вихляли, хотя в валенках было всё же неловко.

Ещё зимой мы играли в «алейке» в полярных разведчиков, и путешествовали по кустам, проваливаясь в снег по пояс и глубже. В сильный мороз дома мне намазывали лицо гусиным жиром, который постоянно хранился в большой банке на кухне. Поэтому не приходилось растирать снегом отмороженные щёки и нос (тем не менее обморожения эти всё же происходили время от времени и дома шумно пугались, увидев белые пятна на носу и щеках). А вот железо я больше никогда не лизал.

И если прогулки проходили во время оттепели, то одежда довольно быстро промокала (и варежки, и валенки, и штаны). Приходилось бежать в подъезд согреться, пообсохнуть, а там и «поволохаться». Ясное дело, что после таких ратных и трудовых подвигов наши родители только ахали, когда в квартиру вваливался «полярник», весь грязный и промокший до нитки. Валенки тут же отправлялись на батарею, а пальтецо вывешивалось в кухне вблизи плиты и только высохшее чистилось щёткой. А героя заталкивали в ванну отогреваться, потом был чай с малиновым вареньем или мёдом и в заключение очередная сказка перед сном (частенько «герой-полярник» засыпал ещё при вступлении).

Пробовали играть мы тогда и в новомодную игру – хоккей канадский, но почему-то без коньков и на проезжей части вместо катка, а шайбой служила пустая консервная банка или позже стянутая мною из дома большая резиновая пробка (почти настоящая шайба, только немного конусообразная, что существенно влияло на направление полёта) от бутыли в 25 литров с очень широким горлом.

Настоящую шайбу тогда купить было невозможно. А клюшки нами делались: то из толстой гнутой стальной проволоки, то вырезались из доски или тонкой фанеры, но фанерные очень быстро приходили в полную непригодность, несмотря на тщательное обёртывание пера клюшки изолентой в несколько слоёв, а проволочные безбожно гнулись и приходилось их постоянно выпрямлять.

Такое снаряжение неизбежно ломалось, однажды я попробовал играть дедовской тростью, у которой была полукруглая ручка, но она сломалась почти сразу – ручка от удара рассыпалась (ну и попало мне дома) и матч для меня закончился, если же снаряжение терпело, игры затягивались допоздна, ибо над нашим отрезком мостовой стояло целых два фонаря с плафонами из очень толстого светло-зелёного стекла (эти плафоны позже стали свидетелями моей славы).

И так мы долгими часами играли на проезжей части мостовой перед нашим домом, пропуская редкие тогда даже днём автомашины. Удивительно, но игры эти были весьма продолжительны, время детства страшно растяжимое.

Фонари эти поставили не сразу, а только когда мостовую наконец заасфальтировали, т. е. года через три после заселения. Металлические столбы поставили сразу у ограды «алейки» через каждые пятьдесят метров. Светили они не очень ярко-желтоватым светом маломощных ламп накаливания.

В спортмагазинах тех лет в свободной продаже были лишь полукруглые клюшки и мячи для хоккея «русского», но даже и они стоили целое состояние, клюшки же и шайбы для «канадского» хоккея выдавались лишь в спортивных секциях, и мы их видели лишь в «коробках» на стадионе, когда туда попадали и приходили посмотреть тренировки хоккеистов. Естественно, все более-менее успешные спортсмены были профессионалами, хотя назывались почему-то любителями, они все числились рабочими, студентами, военными, но занимались только спортом. Такие же виды спорта как большой теннис или конные виды спорта – существовали где-то за горизонтом среди «Золотой» молодёжи и мастеров спорта. Секции по этим видам спорта были почти недоступны обычным детям, а также и детям «правящего» класса – «Гегемона», я до сих пор не знаю, где тренировались в Уфе конники. Была тогда ещё и конная милиция, но её мы видели, в основном, на праздниках.

Это о доступности спорта для всех в те времена.

 Продолжение следует…