Это было давно. Часть тридцать третья

Длинный состав был до отказа заполнен курсантами военно-морских училищ (им. Орджоникидзе, им. Дзержинского и др.). В общем, полторы тысячи молодых людей.

Мы выгрузились на пустынном берегу Ладоги, а с наступлением темноты началась посадка на огромную морскую баржу.

И вот мы – в трюме. Стоим прижавшись вплотную друг к другу. Под ногами навоз – до этого в барже везли лошадей. Тьма кромешная. Тишина. Нервы напряжены – известно, что немцы бомбят почти каждое судёнышко. Наконец отошли от берега. Скоро лёгкое покачивание переходит в изрядную качку. И в это время между брёвнами начинает сочиться вода. Люди пытаются заткнуть щели бушлатами и чем придётся, но это мало помогает. А вода поднимается все быстрее, все выше. Что делать – неизвестно. Здесь только выясняется, что с нами нет ни одного командира! Кому-то надо выбраться на палубу и сообщить о воде. Одному из нас это удаётся, через некоторое время в проёме люка на фоне звёздного неба возникает чья-то фигура. Бодрым голосом кто-то сверху укоряет нас: вода в барже – обычная вещь.

Вода продолжает прибывать. Кто может, выбирается из трюма через люки. Когда вода достигает колен, в очередь к люку становлюсь и я. К 5 утра мне удаётся попасть наверх. Почти вся площадь, свободная от автомашин, переправляемых вместе с нами, занята людьми. С трудом протискиваюсь между ними и встаю в кормовой части, метрах в двух от ничем не ограждённого борта.

Мест на палубе уже нет. При толчках и порывах ветра то один, то другой падает за борт или в люк, заполненный водой почти до верху. Кто-то пытается пустить в ход насосы для откачки, но они, как оказалось, безнадёжно испорчены. Тогда стихийно образуется цепь, и курсанты начинают вычерпывать воду... бескозырками. Кто-то решает, что автомашины утяжеляют баржу, и их начинают скидывать за борт.

На горизонте показывается судёнышко, кто-то лезет на крышу и размахивает белой простыней, но его быстро стаскивают оттуда: это, по всей вероятности, вражеский финский корабль! Использовать рацию на буксире для подачи сигнала бедствия тоже нельзя – прилетят немецкие самолёты. Остаётся надеяться, что шторм утихнет. Но он не утихает. Уже около 9 утра. Наполненная водой баржа перестаёт слушаться буксира.

Несмотря на то, что шансов на спасение нет (я вижу, как быстро гибнут лучшие пловцы, попав в бушующие ледяные волны), я все же предпринимаю смешные, казалось бы, меры: с трудом расстёгиваю и снимаю шинель – намокнув, она потянет ко дну. Из обломков, плавающих под ногами, подбираю небольшое брёвнышко и, глядя на на идущий на нас второй вал, крепко прижимаю его к себе.

Этот вал сметает с баржи несколько сот человек, в том числе меня. Помню, что очутившись в воде, быстро ухожу под воду, но брёвнышка из крепких объятий не выпускаю. И вот движение вниз сменяется обратным – вверх. С бревном в руках выскакиваю на поверхность. Рядом – нечто вроде плота, часть палубы. На нем сидят и лежат человек 20 – 30. Цепляюсь за край, и товарищи втаскивают меня. Сидеть невозможно, лежать нельзя – плотик находится под водой, и если лечь, будешь непрерывно в воде. Это – верная смерть: температура воды близка к нулю.

Вокруг – множество людей, ухватившихся за разные предметы. Плывёт автомобильное колесо, человек тщетно пытается оседлать его, при каждой попытке оно переворачивается, сбрасывая его снова в воду, силы человека быстро иссякают, и вот его уже нет.

Из воды торчит мачта от нашей баржи. На верхушке полувисит человек. Мачту немилосердно мотает, верхушка то ложится в воду, то взмывает вверх. Сколько можно продержаться на качелях в висячем положении на диком ветру?

Среди каши из брёвен и людей, которых становится все меньше и меньше, – наш буксир. С него кидают концы и люди хватаются целыми гроздьями, срываясь и падая в пучину. Когда между двумя валами буксир глубоко проваливается, многие цепляются за якорь. Очередной вал поднимает буксир, обнажая бешено крутящийся винт и якорную цепь с гроздью людей. Снова провал, якорь опускается в воду, снова подъем – и на якоре никого нет.

На нашем плотике людей все меньше и меньше. Многих сносят перекатывающиеся через нас волны, другие замерзают. Глаза стекленеют, на губах появляется пена... Держусь за перекладину одной рукой, а другой растираю ноги и туловище. При этом зорко смотрю вперёд, чтобы не упустить момент подхода очередного вала. Из впадины между валами кажется, что на нас опрокидываются ледяные горы. Любая попытка сопротивления представляется немыслимой, и все же делаю глубокий вдох, обхватываю со всей возможной силой перекладину, и вот вал уже позади. В краткие мгновения до следующего снова и снова растираю себя. Однако я начинаю замерзать.

...Последнее, что помню, – огромный нос корабля, занесённый волной высоко надо мною. Сейчас он опустится, и нас раздавит эта махина. Как я попал на борт, не знаю. Подняться по концу ни в коем случае не мог. Море не приняло меня и волной выплеснуло на борт?

Постепенно сознание растормаживается. Узнаю, что нахожусь на буксире "Орёл", который вёл нашу баржу, а потом, подобрав около сорока человек, ушёл к южному берегу. Но бывший на нем в качестве пассажира адмирал (кажется, Черепанов) приказал вернуться обратно и подбирать людей, до тех пор, пока в пределах видимости будет хоть один человек. Одним из последних был я. В воде находился четыре часа.

На берег Новой Ладоги сходит 160 человек – десятая часть тех, кто сутки назад сел на баржу. Нас одевают, кормят, отправляют в Москву. Там получаем назначения и разъезжаемся во все концы страны. Впоследствии я слышал, что на остатках баржи, на ее прочном корпусе, который не смогли разбить волны, ещё сутки или дольше оставались сотни людей, но попытки подойти и оказать помощь погибающим оказались напрасными". С. Заржевский, полковник.

От себя хочу добавить. У отца был знакомый – Пётр Константинович Георгиевский. Его сын к началу войны был курсантом одного из младших курсов Военно-Морского Инженерного Училища им. Дзержинского. В отличие от старшекурсников, которых эвакуировали из Ленинграда в сентябре, как пишет полковник Заржевский, младшие курсы выходили из города уже зимой пешком по Ладожскому льду. Получилось так, что за ночь они перейти Ладогу не успели, хоть ночи зимой в Питере длинные. А когда стало светло, на колонну налетели немецкие самолёты. Моряков в их чёрной форме очень хорошо было видно на льду. В живых не осталось почти никого. Погиб и сын Георгиевского.

И ещё. Году в 2000-м я купил книгу "Сто великих кораблекрушений". Недавно стал ее снова просматривать и в Содержании увидел заголовок: "Баржа N 725". Открыл, читаю подзаголовок: 16 сентября 1941 года. Трагедия на Ладоге по своим масштабам не уступает гибели "Титаника". В результате катастрофы погибло более 1000 человек. И дальше рассказывается та же история, которую рассказал полковник Заржевский.

Но продолжаю распечатку из "Известий".