Назови его свободой. Часть пятая

Потому что и это явление – рабочая солидарность – противоречиво. Здесь надо начать с малого (или с каждого), с единичного переменного капитала, отдельного рабочего. Во всеобщей экономической формуле Маркса M=mV/v единичный переменный капитал в знаменателе. То есть капитал (М из левой части формулы) давит изо всех сил, чтобы зарплата на каждом рабочем месте была наименьшей, а его прибыль наибольшей. Каждый рабочий, как это следует из формулы, противостоит аппетиту всего капитала в одиночестве, ничего в знаменателе больше нет. На самом деле нет у рабочего соратников, которые приплюсовали бы к его отношению к капиталу свое. В публицистической форме Маркс говорит об этом, что единство рабочих ежесекундно разбивается конкуренцией между ними. Тогда где же источник единства? В формуле Маркса в числителе – совокупный переменный капитал V. Именно сам капитал M в целом прямо пропорционально заинтересован в том, чтобы вся масса переменного капитала была больше и однороднее, и именно он есть могучая объединяющая пролетариат сила. В объединении заинтересован и переменный капитал, как в стародавние времена охотники при добыче мамонта. Каждый мал и слаб, так что лучше наброситься скопом. И парадокс, противоречие в том, что сплотиться помогает сам «мамонт». С другой стороны, благодетелю-солидаристу желательно, чтобы каждый из действующих лиц был беден, слаб и одинок. Но тут уж безусловно против переменный капитал. В реальности, натурально переменный капитал – живой разумный человек. Он хочет выжить, жить, удовлетворить свои конкретные потребности, а капитал ему в этом препятствует, стремится заплатить как можно меньше. Именно в этом глубочайшие, естественные корни противоборства между трудом и капиталом, классовой борьбы. «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» – лозунг, обращенный к субъективной стороне переменного капитала, логике, разуму, сознанию рабочего. Этот лозунг – попытка внеэкономического давления на экономические обстоятельства, хотя и сама экономика тоже будет брать свое, сбивая в кучу «отряды рабочего класса» соответственно собственному объединению, можно сказать традиционнее для одного из стилей – пожиранию капиталами друг друга.

При современной степени единства капитала рабочая солидарность обжилась на предприятиях, неплохо себя чувствует в отраслях на национальном уровне, бывает, проявляется и на межнациональном, хотя редко. Мировой солидарности на горизонте не видно. Это не значит, что подобный ее размах – мираж, как якобы и коммунизм. Просто такой уровень пока развития капитализма и коммунизма.

Классовая борьба тоже описывается математически, научно, имеет свою, преобразованную из всеобщей формулу v=mV/M. Эта формула непосредственно показывает противопоставленность V и M, то есть пролетариата в его совокупности, как класса, и совокупного классового интереса капитала к прибыли, наживе. Арена классовой борьбы – это v, то есть единичный переменный капитал, каждый рабочий. Классовая борьба действительно разворачивается на каждом рабочем месте. Зарплата каждого пролетария прямо пропорциональна общеклассовой зарплате, массе переменного капитала. И, наоборот, каждый пролетарий заинтересован в том, чтобы общеклассовая капиталистическая нажива была как можно меньше. И борется, соответственно, за классовую зарплату и против классовой эксплуатации. То есть на самом деле, научно пролетариат как класс – могильщик буржуазии, капитала. И неважно, признает ли каждый рабочий классовую борьбу, участвует ли в ней по собственной воле, она разворачивается даже бессознательно для пролетариата, как бессознательно капитал развивает самое себя, самоуничтожается и двигается к коммунизму.

Противоречивое положение пролетариата в формуле классовой борьбы отражает m, прибавочная стоимость, от которой также напрямую зависит зарплата, благосостояние рабочего. Он, оказывается, заинтересован в эксплуатации самого себя капиталом, причем как можно более жестокой. Эта зависимость и есть объективное основание для терпения рабочего, наверное, не только социального, но и человеческого, бытового, его инертности, из-за чего он спускает капиталу свое ограбление, кражу труда, угнетение, унижение и даже гнусности, в том числе предательство классовых интересов в виде штрейкбрехерства. И на самом деле пролетарий, похоже, готов считать, что капиталист ему что-то дает, и это у него перед «хозяином» есть обязательства. Тем более, что повышение производительности труда, рост нормы прибавочной стоимости и зарплаты затушевывают истинное положение дел, создают иллюзию якобы заботы капитала о рабочем классе. Так что противоречие разворачивается между классовой принадлежностью рабочего и личным его интересом.

И полностью формула v=mV/M (или лучше v=m/MxV) отражает, описывает не только классовую борьбу, но и классовое соглашательство. Дробь m/M отражает и объясняет противоречивое положение пролетариата подобно тому, как дробь V/v отражает противоречия капитала. И тождественно капиталу пролетариат внутренне противоречив, хотя во времена Маркса больше в ходу был термин «конкуренция». Как и капитал, труд имеет тенденцию к загниванию, то есть пролетариат препятствует общественному развитию понимая здесь в первую очередь повышение производительности труда (примеры здесь можно начинать приводить еще с луддистских времен и событий), роботизацию. Вместе с капиталом, труд паразитирует на более слабых и неразвитых капиталах. Труд как и капитал агрессивен, бесчеловечен, антинароден. И если капитал развязывает войны, то пролетарии в угоду ему убивают на них друг друга, и формула v=m/MxV показывает, зачем и почему – ради своих благ.

Когда говорят о крахе капитализма, то принято подразумевать крах капитала. Труд же якобы оплодотворенный справедливостью, становится благостной общественной функцией. На самом капитализм обнуляется, уничтожается и самоуничтожается в обеих своих ипостасях - и труда, и капитала. И если пролетариат – могильщик буржуазии, то

единство и борьба труда и капитала означают, что капитал – могильщик пролетариата. А когда гнилушки труда и капитала пойдут прахом, тогда и откроется безграничный простор для человеческой деятельности, освоения природы и выживания в ней и вместе с ней.

Ну а где Аксенов и где книга о нем, там, конечно, и тема социалистического реализма, жестокой нелюбви к нему аксеновцев. Но поскольку у социализма, коммунизма нет формы, а социалистический реализм приписан к социализму, то он – фикция. Если и есть отличия между аксеновским, якобы несоциалистическим реализмом и якобы социалистическим, неаксеновским, то прежде всего в предмете изображения, творчества. Аксеновцы презирали производственную тему, о чем в «Таинственной страсти» говорится прямым текстом, считали производственников ангажированными властью, певцами ее успехов и гордились тем, что якобы они на переднем крае литературы и общественной борьбы за свободу. Хотя именно производственная свобода, свобода от производства жизненных благ, передача его машинам есть база для всех других свобод, для человеческого развития, гуманизации природы и естественного развития, натурализма человека. У человека-таки есть животное начало, и его, этот «желудок», надо приструнить, прежде чем браться за «голову». Кто бы и каким бы образом ранее не пытался сделать человека свободным, чтобы он затем счастливо и производительно трудился, дело кончалось резней. Без избытого труда ввек воли не видать...

Все, что происходит сегодня, – это проявления капитализма: или его проклятого прошлого, или его гнилого настоящего, или светлого будущего, если речь идёт об освобождении от капитализма во всех сферах, прежде всего в производственной, способствуя созданию искусственной природы. «Ужасы коммунизма» – это ужасы единосущного капитализма, потому что ужасы коммунизма если возможны, то только в связи с его спецификой – осознанием, что и как нужно делать человеку, чтобы быстрее завоевать материальную и духовную свободу. Капитализм и коммунизм – кровные родственники, но проявления каждого разные, противоположные. Движение к коммунизму – производство свободы. Капиталистическая специфика, в свою очередь, эксплуатация человека человеком, производство капитала, ради чего он шел и будет идти на любую мерзость, преступление. Ради своей жизни… Распознать, что деяния одного брата приписываются другому, – не такая уж сложная логическая задача, если только мыслитель не заражен привычкой не забивать себе голову.

Производственная тема имеет предметом одну сущностную черту мироустройства и его развития. Тема свободы – другую. Как две шестерёнки, одна из которых всё-таки ведущая. И если бы не чванство, снобизм «свободолюбцев», то литература избежала бы угрюмой склоки, ничего не давшей ни литературе, ни свободе.

Противники диссидентов, впрочем, глубоко культурными товарищами тоже не были. Для диссидентов бескультурье властей виделось со своего «Метрополя», вручную изготовленного сборника их не принятых к публикации произведений. Но, полагаю, очевидность властного малоумья в том, что запретили аксеновский роман «Ожог», разрешив сценарий Александра Гельмана и фильм «Премия» по нему. В фильме бригада строителей отказывается получать премию в знак протеста против безобразной организации труда. «Премия» – великое, революционное, пожалуй, для всей мировой литературы произведение поставило смертельно опасную для строя тему, что рабочие массы готовы из объектов производственных отношений стать субъектами, присвоить, освоить еще одну степень свободы, сознания. К чему власть, капитал не готовы, знать об этом ничего не хотят, желали бы эту массовую для себя опасность задавить.

Аксенову со товарищи не хватало культуры. У них была правда, своя правда. Правда и подразумевает собственное мнение, желательно, однако, социализированное, то есть разделяемое какой-то массой людей. Но не грех, если правда останется личной. А вот истина для правдоискателей-шестидесятников осталась в стороне, по их же желанию. Истина научна и непреложна. Поэтому правду можно разделять или нет, а истине – только следовать. Правда, пропитанная истиной, и есть культура.

Производственная тема культурна, хотя ныне из литературы совсем исчезла – не без стараний шестидесятников. Историческая «заслуга» шестидесятников в том, что они первыми вцепились в горло производственной темы, а уж их последователи постарались расшматовать ее – и пошли клочки по литературным закоулочкам, в которых тема и прозябает, «виноватая» во всем.

Герои труда снова есть даже официально, а книжек про труд нет. Так что если второй раз подумать, может, не такие уж бескультурные были власть предержащие, предпочитая производственные драмы личным дневникам вдруг разобидевшихся писателей.

Не все из них и в жизни, и в искусстве были такими категорическими неприятелями порядков в СССР, как Аксенов. Кто-то видел, что «есть и хорошее». Главарь все же уступчивости товарищей принять не мог, хотя любить их не переставал. Вот ведь какие противоречия случаются в природе, от которых просто так глаз не отведешь, хотя иногда очень хочется…

А море как встретило, так и проводило меня дельфинами. В один из последних дней около берега в погоне за добычей, видимо, крупной кефалью оказался матерый самец. Он промчался мимо пунктирно, то скрываясь под водой, то прорезывая поверхность ее серпом плавника на спине, серо-стального цвета, с лазоревым отливом, белеющей книзу. Глаз не успевал за его движением. Дельфин уже ушел вдаль и на глубину, а мне всё ещё мнился его образ… И вдруг я поймал себя на том, что мне равно поймает ли рыбу охотник, победит ли в развернувшейся на моих глазах борьбе или удачливее окажется намеченная жертва, ускользнув. Легко и удивительно, как подснежник, возникло в душе чувство, которое я назвал свободой. Бедным нужны права, богатым – власть, и только свободным достаточно равенства. Свобода – это не свобода выбора, а свобода от выбора.

Сергей ДУЛОВ

Часть четвёртая

Часть третья