Назови его свободой. Часть вторая

А если хорошо, то благоденствие всеобщее. Враньё это выдает себя и разрешается в критических обстоятельствах, в том числе эмиграцией. И вот тогда обнаруживается, что элита расстается с народом легко и бесстыдно, но и народ по эмиграции не плачет, не зовет и не жалеет ее. Так что с одной стороны – чванство, презрение и страх, с другой – недоверие, подозрительность и зависть (есть основания думать, что похожие соображения мучили и Аксенова, поскольку «таинственная страсть» – это страсть к предательству, под чары которой в разных личных и социальных обстоятельствах попадает едва ли не каждый персонаж одноименного фильма, включая главного героя). Да и в «Аксенове» авторы в конце концов признаются, что круг почитателей писателя, его социальное влияние на самом деле не очень широки.

Поскольку верхи (по самоощущениям) взяли-таки себе роль интеллектуальных, интеллигентских предводителей, то можно без стеснения назвать помянутые отношения – как между умственным и физическим трудом, и даже отчасти – противоречиями классовой борьбы. Сглаживаются они вместе с уничтожением труда, хотя по Аксенову – никогда…

За Аксеновым и шестидесятниками валит также слава людей протеста, вплоть до того, что в биографическом кабаково-поповском сочинении протестной объявляется даже одежда Аксенова. Сам писатель об особых значениях своих джинсов и пиджака ничего не говорил. Но протест Василий Павлович и его команда выказывали, безусловно. Аксенов даже назвал свои резоны: большевики-коммунисты в свое время убили царя, незаконно захватили власть, за что им во веки веков нет прощения, и являются держимордами. Что не помешало русскому писателю укрыться в государстве, которое также утвердилось совершенно нелигитимно, в котором четырех президентов убили, троих ранили, в двоих точно стреляли, в котором «охота на ведьм», инакомыслящих была даже не государственной, а национальной политикой и увлечением. Аксеновский протест был явлением большей частью личным, а не общественным, обидой и местью за лишенческое, частью барачное, полутемное, полное страхов детство и отрочество. Не случайно всем друзьям из «Таинственной страсти» автор приписывает репрессированных родителей, чего у некоторых прототипов не было вовсе. Шестидесятники сказали «а» – и ничего широко-социального не встало им навстречу, в поддержку и в продолжение, что они с горечью и обнаружили. А пример отважного обличения держиморд… Безумству храбрых мы славу поем, затаив на дне души утешительное сознание, что сумасшествие не заразно. И смельчаки за собой никого не утянут, не удудят, как крыс в сказке…

Однако в качестве положительного идеала Аксенова, как мне показалось, приходится назвать, как ни странно, все того же держиморду, но просвещенного. Просвещенный монарх – понятие, мечта историческая. И у Аксенова проявления этого вселенского счастьеустроительного, дарующего Чистый Воздух персонажа также историчны – от Екатерины Второй в прошлом до Стаса Горелика в настоящем и будущем. Однако и темную, злую, тоталитарную силу Аксенову также пришлось признать исторической, присущей не только большевикам – коммунистам.

И коммунизм для Аксенова выступает не в своей идейной и практической конкретике, а как очередное проявление всевременного и всеобщего зла, Молохом, которому в современности, на другой части земли противостоит другой, не менее жестокий и бесчеловечный Молох. Поэтому и о своем будущем в той заокеанской стране Аксенов иллюзий не испытывал. Заштатный профессоришка, только в этом качестве общественно и нужный… Здесь Василий Павлович угодил почти в десятку.

Творческий метод Аксенова – фантазия. Он мечтал о том, чтобы, вместо Древа Фактов, расцвело Древо Фантазии. Вот и нафантазировал себе врага, испугавшего и обидевшего с младых ногтей, да и назвал его большевизмом и коммунизмом.

А, дай-ка, тут фантазну и я.

Допустим, некто Ваксон, упорный правдолюбец, понял, что не только правды не сказал, но и не знает, где она и в чем. Он увидел, что не дал даже ничего нового, а когда открыл тайну страсти, свою и своих друзей и близких – к предательству, из-за которой он сам себя вряд ли может назвать честным человеком, то умер. И приложился-таки к народу своему.

А последний из рода шестидесятников, как титуловали этого поэта в конце жизни, скончался в США, в День дурака. Хотя это малозначащая случайность, конечно…

Правда же была. Даже целая истина. В чем и где? А вот поступим, несмотря ни на что, опять по-аксеновски – пофантазируем! Представим, что счастье не в гениальном и добром царе-олигархе, это и не какое-то общество, а нечто вообще без формы. Все, и сколько душа пожелает, делают машины, потому-то и не нужны регуляторы и распределители, и в том числе справедливость пылится на полке исторических архаизмов рядом со многими другими «демократическими» императивами. Не нужны хоть самые умные и великодушные предводители, самые демократические-расдемократические общества. Вместо общества здесь свободное общение: хочешь – общаешься, пока хочешь; не хочешь – идешь прочь. Вместо государства – свободная личная воля. Только надо готовиться к тому, что и по отношению к самому себе нужно быть в одну секунду и подсудимым, и прокурором, и адвокатом, и судьей, и палачом. Свобода – это на самом деле жестокое удовольствие. Вместо капитала в этом обществе робот, повинующийся голосу владельца, вместо труда – свободная деятельность. Царство свободы! Похоже на аксеновское идеальное Общество Чистого Воздуха? Только это не с Древа Фантазии плод, а с Древа Фактов, и называется он коммунизм. Аксенов по моде интеллигентов, интеллектуалов той поры (а нынешних тем более) «не забивал себе голову марксизмом». Однако, как оказалось, марксизму не очень нужно столь жестокое «самоистязание». Он сам протискивается, просачивается в голову мыслящего человека. Хотя тот может об этом, как Аксенов, не догадываться.

Публицистика – это наблюдение качеств, установление весьма произвольной порой связи между ними, может быть, выпячивание каких-то по собственному предпочтению. Наука же оперирует количествами, определяет меру, соотношение, последовательность, тем самым упорядочивает, логизирует, систематизирует качества.

Вот и Маркс из руды политэкономических наблюдений силой ума и жаром сердца выплавил науку. И как настоящую, истинную снабдил ее полагающимся каждой науке языком – математическим. Он создал для нее азбуку, и на этом языке теперь говорят, лопочут и лепечут. Самое место вспомнить про три источника – три составные части марксизма, потому что сейчас еще крепче в массовом сознании представление, что коммунизм, «Капитал» – марксовы выдумки. Хотя на самом деле он просто осмыслил громадину вековых наблюдений и соображений. Сам он считал своей заслугой только теорию прибавочной стоимости, хотя именно она и позволила ответить на коренной вопрос: где коренятся богатство и неравенство и что сделать, чтобы все люди зажили по-человечески, как они сами себе это представляют?

Здесь кое-кто, возможно, спохватится: как может роботизация быть принадлежностью, производственной сутью коммунизма, если она победительно развивается при якобы альтернативном капитализме? Ну, это у подавляющего большинства нынешних и прежних «мыслителей» здесь альтернатива, а у Маркса ее нет. По Марксу коммунизм формы не имеет. В рукописях это определено так: «Коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества». То есть коммунизм как общество, общественно-экономическая формация развивается в форме, оболочке капитализма. Развитие капитализма и развитие коммунизма как развитие роботизации – полные синонимы. Коммунизм капитализму – не друг, не товарищ, но брат, хотя и антагонист, и живут они в одном доме.

Еще два синонима – развитие капитализма и уничтожение капитализма. Капитализм жив рабочей силой. Роботизация же рабочую силу уничтожает, соответственно, уничтожает и капитализм. Капитализм по Марксу в теории и на современной практике самоуничтожает себя, соответственно, нет никакого крушения, падения и т.д. коммунизма и марксизма. Призрак коммунизма бродит по всему миру, материализуясь в каждом роботе.

Коммунизм, марксизм – это не теория в том смысле, что мечта, фантазия, гипотеза, утопия. Марксизм – это вывод. Маркс взбирался по веткам фактов, добился до самой вершины и оттуда дал картину, жизнь всего дерева. Если один из корешков капитализма – применение машин вместо человека, то корешок даст соки развиться полной замене машиной человека в производстве жизненных благ. И человек станет свободен экономически. Если человеку не нужно будет мерить, распределять блага, то отомрут обслуживающие их механизмы (общество и государство, законы и нормы, войны и конфликты), и человек станет свободен политически. И воздух очистится. Не по чьей-то благостной воле, а благодаря могуществу общечеловеческой деятельности.

Сергей ДУЛОВ

Продолжение следует…

Часть первая