Последний белый генерал. Часть вторая

Впервые во главе белого соединения

Р.: В тот период почти не было людей?

М.: Не было людей, и если они были, они не хотели воевать.

И это продолжалось. Имейте в виду, что были люди, которые не верили с самого начала в контрреволюцию.

И вот этот капитан Феодосьев проехал и не пожелал со мной познакомиться. Оставил приказ, что я подчиняюсь ему, получил я такой пакет. Но тут же мне моряк, который был при нем и еще задержался в Елабуге, говорит: «Вы сейчас же можете отправиться к нему на пароходе: боевое судно «Орел» идёт туда, и оно вас привезет обратно. Оно идет только потому, что нужно нам получить от них некоторые запасные части для пушки и для машины». Я поехал туда. Приезжаю в Сарапул. Шли немножко с боями. Мы шли вверх, слева от нас был правый берег, где горы – то, что Шишкин писал, всё сосновые леса. А нас обстреливали пулеметным огнем со стороны левого, пологого берега, с нашей правой стороны. Прошли мы туда благополучно, до пристани. Я ищу этот штаб его, а он на пароходе своем (я уже забыл, как он назывался). Начальник штаба – Озолин, пехотный офицер. Тогда он был, я уже не помню, в каком чине, потом я знал его как полковника Озолина. Он мне говорит:

– У вас есть время подождать, может быть, день, может быть, два, когда он проспится? Я говорю:

– Нет, у меня этого времени нет.

Он говорит:

– Он в таком состоянии, что не может вас принять, потому что он пьяный.

Я говорю:

– Пусть остается пьяный. Вот такое-то положение, что он не признает никаких властей, никаких соединений, за исключением монархических. Ему никакого правительства не существует, а он только идет, пока спасает свою флотилию. Идет, постепенно отступает, не желает никакого дела иметь ни с какими организациями, потому что он монархист и так далее... Что же мы будем делать?

Он говорит:

– Что же могу я сделать – его назначил адмирал Старк, и мы не знаем, где адмирал Старк находится.

Он находился, кажется, в Уфе в это время.

Почему-то он (Феодосьев) попал, когда среди его флотилии были прекрасные молодые морские офицеры, которые действительно воевали. А он не воевал, он просто только отходил, приказ был отходить. Отходил от Казани в Уфу. Всё тянулось в Уфу, что, дескать, пехота что-то сделает без них, без Феодосьева и так далее... Он у меня забрал, например, одну офицерскую роту в 100 человек, – и обещал, что он устроит «Верден» в устье реки Белой и Камы (соединение там), Пьяный Бор был такой, что он займет его и «Верден» устроит. Этот «Верден», он, наверное, проспал, когда проходил, – даже и не заходили туда.

Ну, я вижу, что флотилия не может помочь. Озолин мне говорит, что не рассчитывайте ничего, добивайтесь, может быть, до какого-нибудь высшего начальства, до Старка, чтобы его сменили, чтобы кого-нибудь другого назначили. На «Орле», например, командир судна мичман был, такой молодец – настоящий офицер. У него гимназисты, реалисты все эти матросы. Он в момент подучил их, и, знаете, все: «Есть!» – и готовы приказы исполнять в один момент.

– Нет, этот пароход находится в чешском командовании.

А я говорю:

– Вы сейчас находитесь в моем командовании.

Я вам даю слово: я их всех расстрелял. Они не хотели отдать корабль – я их расстрелял, чехов. Они думали, что могут что угодно делать. У меня стояли пулеметы на пристани, целый отряд отчаянных голов. Отчаянные головы сейчас заняли и прикончили их. Я видите, как с ними обращался. Эти чехи уже кончили воевать там, на Уфимо-Самарском фронте, часть разбежалась. Если он представляет из себя: «Я – поручик такой-то», обвешан весь и грабит население, у меня разговор был короткий: расстрелять этих союзников, и никаких разговоров. Потом чехи требовали меня в Уфу для суда, я ответил, когда уже был начальником отряда: «Пусть они ко мне приедут, а я их буду тут судить». Так и кончилось это дело. Многие господа говорят: «Чехи, чехи, чехи...» Как можно думать, что чехи завоевали Россию и увозили в Чехию швейные машины, автомобили? Они тут только немного повоевали!

Р.: Этот эпизод Гражданской войны я никогда не мог понять. Как так случилось, что вдруг чехи забрали все железные дороги, все поезда, все станции? Почему они поссорились с красными? Что случилось?

М.: Относительно чехов мы с вами потом поговорим, отдельно. Это безобразное явление было. Среди них находились такие герои, такие понимающие дело как, например, первый командир полка, который организовался. Это целая история, почему они сами организовались. Это потом. Со Старком я, конечно, снестись не мог и не знал, где он. Так и оставался Феодосьев, совершенно невидимый уже для меня, я его не видел никогда. Всё, что нужно было, – мы сносились с Озолиным. Это был очень хороший человек. Я забыл как фамилия еще одного, там был старший лейтенант, моряк, очень хороший человек. Рвались они в бой, кипели, что за Родину надо драться. Такие были. Вдруг приходит большой пароход, и мне доносят, что пароход занят русскими офицерами. «Вас, – говорят, – требует на пароход подполковник Лукашевич». А Лукашевич был во время войны командиром запасного полка в Елабуге. Я решил, что нечего тут самолюбием каким-нибудь считаться. Кто требует – ехать к тому, а там уже разговоры будут другие. Требует к себе на пароход (это две версты до пристани), я приехал. А во-первых, он и уйти не мог без моего разрешения. Мне все-таки Старк (то есть надо говорить – Озолин) дал один вооруженный корабль, который на якоре стоял вверху, и без моего разрешения ни один пароход не мог уйти из Елабуги. Одно время 14 пассажирских пароходов и масса буксиров было на пристани, я их постепенно выпускал. То, что нужно мне было, – оставлял.

У меня была полная власть, полный контроль в Елабуге. Мне подписано было: Галкин (генерального штаба он, потом в генералы Комуч его произвел) и один из членов Государственного Совета (забыл его) говорят: «Действуйте сами, потому что мы так далеко, мы ничем вам помочь не можем». До отряда подполковника Каппеля, когда я уже даже перешел Каму, у меня был разрыв 250 верст. Я пробовал натугу делать, проходил 125 верст, но больше я не мог делать – связаться я с Каппелем не мог. И связался уже тогда, когда этой связи не надо было. Сижу я и только знаю, что от Казани отходят войска, все они погрузились на пароходы (ничего по материку не пошло, а только по воде) и они должны проехать Елабугу.

М.: Я приезжаю к нему: масса офицеров, генералов. Он мне говорит:

– Вы знаете, кто я? Я был командиром полка.

Я говорю:

– Да, я слышал. Вы мне приказываете. На каком основании вы мне приказы даете, чтоб явиться к вам?

Он говорит:

– Я вам хотел дать указание по обороне Елабуги.

Я говорю:

– Вы здесь остаетесь? Очень приятно, я вам подчиняюсь.

– Нет, я уезжаю. Я со своими офицерами, которые у меня здесь, уезжаю в Сибирь. Я не хочу воевать за Комуч.

Я говорю:

– Мы здесь воюем не за какое-нибудь правительство, а воюем за Россию, господин полковник.

Он говорит:

– Это вам так кажется, а нам – совершенно другое.

Я говорю:

– Теперь ваше начальствование кончилось. Теперь я вам приказываю: выстроить всех ваших офицеров на палубе, я с ними буду говорить.

Р.: А у вас какая форма была?

М.: У меня никакой формы нет: штаны, сапоги, рубаха. Ни погон, ничего у нас не было, потом уже появились чешские «нашлёпки».

Р.: А он как вас называл?

М.: А я говорю, что я такой-то. Он меня так же и называл:

«Господин полковник». Теперь я говорю:

– Я буду начальником. Приказываю выстроить всех офицеров. Я нуждаюсь в старших офицерах, как не знаю что. Я один кадровый офицер. А я слышал, что у вас здесь генерал писарем при вас состоит. Он выстроил офицеров. Я говорю:

– Приказ мой поддерживаю (оставляю в силе), что ваш пароход находится под обстрелом, под двумя пулеметами, и сейчас же бросятся в атаку мои молодцы (он у пристани стоит). Ни один офицер не пошел, все отказались, говорят:

– Поехали.

Я говорю:

– Хорошо. Теперь вы, все генералы и офицеры штаба – в первый класс, обер-офицеры – во второй класс, а остальное я вам всё набью. Пароход будет набит – все трюмы, затем сюда будет помещено гражданское население.

И никому не дал каюты одной, а в каждой каюте две койки – двум, распределил их всех.

И вот таким образом все эти пароходы, которые уходили пустыми или полупустыми, наполнил, эвакуировал массу мануфактуры, которая для населения нужна была. Мы уходили оттуда, нечего было оставлять тем, кто оставался там. Я говорил:

«Им помогут большевики». Всё эвакуировал. Взял много хлеба – ржи и пшеницы, абсолютно все пароходы нагружал.

Отправил всё.

Я уже соединился с Уфой. Там, оказалось, формируется 2-й Уфимский корпус. Кому же я подчиняюсь? Мне оттуда ответ:

«Вы находитесь на таком далеком расстоянии, что о подчинении не может быть разговора, действуйте сами. Только наша просьба, чтобы вы отходили от Елабуги не торопясь, когда отходит флотилия».

Р.: Это было когда – в августе – сентябре?

М.: В августе – сентябре, подходило к осени дело. От Галкина я раньше получил телеграмму, а потом уже я мог связаться только с Уфой. В Уфе оказался 2-й корпус.

Р.: Как далеко была от вас Уфа?

М.: Чтобы мне до Уфы проехать на пароходе, взяло бы трое суток. А на лошадях можно быстрее, чем на пароходе. Пароход идет вверх по Каме и потом вверх по Белой...

Но ведь там же нет сообщения никакого, вы не знаете ничего, что внутри творится. Там ходят банды чехов, там банды каких-то большевиков ходят, население держат под страхом и так далее. Ужасное было положение. Я население не обвиняю в том, что они помогали красным, – приходилось помогать. Бог знает, что проделывали с ними. Когда выяснилось, я написал подробно, как я буду теперь отходить, какие средства для переправы мне нужны, мне переправить 200 голов скота. Ответ получаю, что это всё будет выполнено (откуда – это уж я не могу вам сказать, это пароход привозит всё), подписан не только Озолиным, но и Феодосьев подписал. Потом я говорю: «Наверное, спьяну подписал». А так он сказал, что оставить Молчанова, раз он воюет за какое-то правительство. Я не знаю, как втёрся такой ненужный совершенно человек, вредный человек для всякого противобольшевистского движения. Когда мы отошли к Челнам, уже близко к Челнам подходит флотилия красных. В Челнах стоят небольшие суда-буксиры, а большие суда ушли уже вверх по Каме. Я стараюсь как-то привлечь криками – ветер, ничего не слышат на этих судах. Стреляю из винтовок – ничего, отклика никакого, и ни одной лодки не оставлено на этом берегу, ни одной лодки нет, чтобы поехать туда. Я сказал: «Стрелять пушками». Выстрелили пушкой, а у нас пушка была такая, что надо в дуло смотреть было – наводить, не было прицела. А замок открыл, посмотрел, навёл ее – и качай впрямую. Выстрелили, и в конце концов подходит катерок. Он говорит:

— В чем дело?

Я говорю:

— Вот в чем дело.

Сел, сейчас же поехал к Феодосьеву. Феодосьев пьяный, но все-таки я с ним кое-как сговорился. Он, пьяный, сказал:

– Передайте приказ «Чехословаку»: отогнать!

Тут вышла эта баржа большая, два выстрела сделала – красные подались назад сразу.

Он дал перевозочные средства, всё прекрасно шло. Целый день переправлялись, коров не смогли переправить, так и оставили.

Под 200 коров оставили красным – тех, которых мне в подарок поднесли крестьяне.

Р.: А почему не могли перевезти?

М.: Не дал перевозочных средств, ничего не дал такого. Потом говорит: нет у него. Почему же не подготовился? Конечно, были у него, но он просто торопился уходить, уходить в свой «Верден». А потом пропустил этот «Верден». У меня роту забрал, и ничего эта рота абсолютно не сделала. На берег не высаживалась, по судам и шла с ними вместе. Теперь мне Уфа говорит: «Теперь вы поступаете в наше распоряжение. Отступайте, ваше отступление: Челны – Мензелинск – Бирск». Бирск – это уже находится на Белой. Мне даже указали срок: «Всё зависит от того, как будут у Каппеля дела. Вы находитесь уже сейчас далеко впереди Каппеля (по отношению к Уфе), и поэтому каких-либо тяжелых боев не принимать».

Между прочим, еще такой интересный случай. Я решил в самих Челнах части свои не оставлять, а отвести их за 15 верст, где по местности была прекрасная позиция, и не бояться уже так за тыл. В тылу ходят какие-то шайки, постреливают. Из деревень получаю каждый день донесения, что пришли какие-то, старика убили и сказали, что всех убьют, если не отдадут деньги столько-то. А оказывается, это не Красная армия, а какие-то красные банды и одиночные чехи. Разбойников набирали, и они грабили народ. Если попадались ко мне – я их всех расстреливал, без всякого суда. Но вместе с тем я решил оставить одну пушку в Челнах, чтобы хоть один пароход красных подбить прямой наводкой. У меня командовал этой знаменитой батареей донской казак, хорунжий (казачий подпоручик) Сапожников. Парень лихой.

Это интересно (рисует схему) вот вам Кама, здесь Челны. Я вот здесь поставил пушку, чтобы отстреливаться. А здесь находился большой элеватор, где ссыпался хлеб, он примерно пять этажей был. Я приказал занять его одному батальону с пятью пулеметами. Здесь пристань находилась посредине. Я остался... вот сейчас здесь в Конкорде живет, сейчас он уже подполковник (в Гражданскую войну заслужил), Блинов, он прапорщиком был, вроде адъютанта при мне. Затем мы остались с ним; это всё ушло, а эти остались здесь. Такой был полковник Калашёв, командир батальона. Я ему приказал: «Всё, что подойдет к пристани, – это в вашем распоряжении. Отстреливайтесь пулеметами, но если высаживаться будут, – мешайте высаживаться, но никаких боев не принимайте, чтобы никаких потерь у вас не было». И вот мы подошли с Блиновым к берегу. А моё передвижение что: из Елабуги взял «линейку» в пожарной команде. У меня и лошадей нет, ничего нет. В пожарной команде пара лошадей, которые от жиру уже еле могли передвигаться, им нечего было там делать – пожары редкие были, расстояния короткие. И вот мы выходим, вдруг я слышу: с нашей стороны выстрел. Бежим туда, где эта пушка. А при пушке я оставил полуроту (человек 40), охрану этой пушки, – ни пушки нет, ни охраны нет... Скатилась только по Каме. Поднимается канонерка медленно, медленно идет вверх по течению. Ни одного человека не видно. Куда этот выстрел пролетел – неизвестно. Потом я Сапожникова спрашивал, он сам мне говорил: тоже не знает, куда-то полетел... При виде военного судна все они испугались, этот самый хорунжий Сапожников и реалисты-гимназисты при пушке там были. Когда, окрашена в военный серый цвет, идёт, медленно поднимается, видно эти установки пушек, и ни одного человека нет. В это же время идет, и полным ходом идет, пароход «Межень» – самый лучший пароход Казенного ведомства был, на котором совершил путешествие Государь Император в Кострому на Романовские торжества. Этот пароход знали все. Когда я еще мальчишкой был, и этот «Межень» проходил – мы гордились им. Самый лучший пароход был, самый сильный пароход был на всей Волге. Он на Каму пришел, пришвартовался к пристани. Вдруг я вижу: открылась стрельба этих пяти пулеметов по будке, где управление парохода. Щепки летят, дерево летит. Этот пароход сейчас же задним ходом (что против всяких правил), задним ходом по течению ушёл, из-под выстрелов в момент ушёл.

А потом оказалось, что на пароходе был командующий красной флотилией, всеми морскими силами Раскольников, бывший русский офицер. Ну, всё кончилось. Я приказал батальону отходить, а дальше началось следующее: нужно было угадать, где будут высаживаться красные. Я решил, что высаживаться они, во всяком случае, в Челнах не будут. Невыгодно удерживать, у них тыл такой будет, что они будут припёрты к реке, и больше ничего. А их пехота ясно и определенно пойдет, выстроится там, где больше селений, чтобы брать с населения больше питания всякого. Это как раз был угол такой, я считал, где в Каму впадает Белая. А уже, якобы, рота была там, потом мне офицеры говорили: они не слезали с парохода. (Рисует схему) Вот Кама, здесь Белая, пошла она на Уфу уже. Здесь я высадился. Я решил, что они переправятся где-то здесь. Здесь было много маленьких селений, где население не было обобрано.

Викторин МОЛЧАНОВ

Продолжение следует…

Часть первая