Литераторы из уфимского рода Зубовых. Часть шестая

Противная сторона Жуковского была рада пирушке, которую я устранялся от свидетельства; я был очень доволен, что избавлюсь от правдивой для себя, для –каго лживой присяги, а потом неприятно было уличать в неправде человека, с которым я был до сенаторского следствия в хороших отношениях, Жуковский же не настаивал более на очной ставке со мной его противника; он убедился, сколь унизительно для меня быть на этой судебной выставке, где добивались одной неправды.

По следствию сенатора Пещурова, все оказалось или ложью, или клеветой, или злобой взяточников, которых истреблял губернатор, и это следствие кончилось тем, что Талызин получил Станислава 1-ой степени, жандармский штаб-офицер Краевский был отставлен, два взяточника советника-советника вышли в отставку, а Жуковского хотя и грозились перевести на жительство в другую губернию за неспокойный его характер, но, зная его ответную угрозу, разрубить Талызину лоб топором, оставили кутилу, чтобы он снова сдружился с собутыльником своим Талызиным.

_____________

Примечание.

Несколько иную трактовку событий дает в своих мемуарах уфимец, отставной генерал-майор Михаил Михайлович Ребелинский (1815–1888) в 1840-х годах служивший в Уфе в казачьем полку.

«В это время был назначен губернатором в Уфе Иван Дмитриевич Талызин. Он с первого дня своего приезда сделался постоянным нашим посетителем, и самым рьяным поклонником моей жены. Обладая замечательным умом, он был хитер, зол и развратен. Но все эти качества были прикрыты светским лоском, и уменьем скрывать их.

…Чтобы дать понятие об этом человеке, достаточно сказать, что он бывши губернатором, на деревенском пикнике, где было все городское общество и множество дам, напился до такой степени, что был уведен и уложен в постель; но из которой выскочил и, прибежав в одном белье, плясал в хороводе. Случай этот не остался без последствий. По Высочайшему повелению назначен был сенатор Пещуров произвести формальное следствие. Но таково было старое доброе время, что все было скрыто, и Талызин не только оставался по-прежнему губернатором, но получил еще орден св. Анны 1й степени. Однако все это так сильно на него подействовало, что он заболел и скоро умер.

…председатель Казенной палаты Капитон Афанасьевич Случевский, впоследствии сенатор, известный в Уфе тем, что когда производилось следствие о пляске Талызина и спросили о том Случевского, то он будто бы отвечал, что он ничего не видел, потому что в это время уходил на речку водицы напиться, и еще несколько других лиц вели большую карточную игру и были коноводами всех вообще общественных удовольствий».

В зиму сенаторского следствия я получил за карточным столом у Тимашева в Уфе три письма: одно Льва Кирилловича, другое от Эммануила Дмитриевича Нарышкиных и третье от Ивана Федоровича Похвиснева. Все эти лица приглашали меня, кроме Льва Кирилловича, для управления их имениями, а Лев Кириллович предлагал мне управление его саратовскими степями на условиях, какие мне угодны, с своей же стороны готов был согласиться со мной на все посевы и сдачи участков громадной его степи для раздела барышей. Лев Кириллович был мне коротко знаком и всегда был ко мне дружески расположен; Похвистнева я знал, как в комедии Грибоедова Фамусова, а письмо Э.Д. Нарышкина наполнено было такой откровенностию о его расстроенных по всем имениям делах, такой доверчивостью к моим правилам и умению моему восстановлять расстроенные имения, что я решился принять его огромные имения в свое управление. Я не отвечал на письма ни Льва Кирилловича, ни Похвистнева, а написал Эммануилу Дмитриевичу, что бы он мне выслал доверенность на управление его тамбовскими и саратовскими имениями в гор. Стерлитамак, а на проезд до села Тараксы 1 тысячу р. ас.

Вскоре после отправления моего ответа Э.Д. Нарышкину, в Стерлитамак приехал брат жены моего брата, подполковник Афанасий Григорьевич Скрябин, с предложением от нового начальника Оренбургской губернии, военного губернатора, генерал-лейтенанта Обручева, некогда бывшего сослуживцем Скрябина, принять мне на себя поставку яровых семян на все башкирские кантоны для обсеменения из полей, чем хотели приучить к оседлости кочующих в летнее время по степям башкирцев.

Предложение было очень выгодно, мне выдавалось вперед без всякого залога 200 тысяч руб., но боязнь от позднего заготовления (предложение делалось в начале марта) не ответить ожиданиям благородного и до фанатизма честного Обручева заставила меня уклониться от поставки башкирцам семян, а еще более данное мной слово Э.Д. Нарышкину принять его дела на свою шею. Впоследствии я узнал, что бывший моим поверенным по покупке у татар хлеба, ловкий и бойкий татарин Вядзяпов, принял заготовление башкирцам семян и от этой хлебной операции приобрел барыша более ста тысяч рублей. асс.

Судьба, которую римляне называли Fatum, не выдвигала вообще род Веригиных, как заметил один из моих однофамильцев, в течении 600 лет, т. е. со времени выезда из Польши в Россию предка и родоначальника нашего Дементия Ермолаевича, на ту ступень, которая возвышает роды или чинами, или богатством, хотя предок наш явился к великому князю Дмитрию Переяславскому не простым шляхтичем, как видно из нашей родословной. Дементий Ермолаевич, как видно из прошения Ивана Веригина, поданного при царе Алексее Михайловиче для внесения рода Веригиных в бархатную книгу, был похоронен в Новгороде у Софии Премудрости, а у Софии Премудрости хоронили только самых почетных лиц. Впрочем, может быть, дети Дементия Ермолаевича духовенству много дали денег, чтобы прах их отца лежал у Софии Премудрости; ведь у нас не было и едва ли будут векфильдские священники.

_____________

Примечание.

«Векфильдский священник» – в свое время очень популярный, сентиментально-мелодраматический роман английского писателя XVIII века Оливера Голдсмита, о добродетельном сельском священнике.

Начало XIX века. Зимняя повозка.

23-го марта я выехал из Стерлитамака, взяв с собой 42 тысячи руб. асс., 24-го приготовился в Уфе в дорогу, а 25-го отправился в Моршансий уезд, Тамбовской губернии. Помощник губернского почтмейстера, двоюродный брат мне, Мисайлов, приятель мой Жуковский удерживали меня от поездки в столь дальний путь до весны; один говорил, что третий день почта опоздала, другой ссылался на дорожные бедствия приехавших из Бугульмы, но мной было решено, если благополучно проеду первую станцию, тогда хотя пешком доберусь до того имения, где предстоят весенние посевы и множество приготовительных работ к дальнейшим работам, но если буду тонуть на каждой версте, тогда ворочусь в Уфу, отправлю Э.Д. Нарышкину обратно доверенность и путевые одну тысячу руб. с извинением, что судьба указала мне на Уфу, а не на Тараксу.

До первой станции я добрался по льду р. Белой без бед. Здесь объявил мне станционный смотритель, что гнет возможности проехать один овраг, где вчера в ночь утонуло два монаха на пути в Уфу, и что вообще повсюду страшные зажоры до самой Бугульмы, до которой мне следовало ехать 180 верст. Имея от брата Мисайлова записку ко всем станционным смотрителям о даче мне безостановочно лошадей сколько мне потребуется, лошади мне были даны, и я пустился в путь ночью в объезд того страшного оврага, где утонули монахи; беды грозили почти на каждой версте, но кое-как добрался я до второй станции. Наконец дотащился до Бугульмы, где было мне объявлено, что до Казани почтовое сообщение прекратилось, а между тем замечу и то, что мной не была взята подорожная; я получал лошадей, несмотря ни на какие путевые опасности, только по записке грозного помощника губернского почтмейстера Алексея Андреевича Мисайлова, гроза же эта прекращалась с въездом в Казанскую губернию.

Я решился ехать прямым на Симбирск путем, который лежал на Мелихеский казенный винокуренный завод, и где на санях, где на телеге, с угрозой при каждой перемене лошадей, что еду по казенной надобности, наконец приехал к старому своему по казанской гимназии товарищу, уездному предводителю дворянства Михаилу Николаевичу Кирееву, с которым обнялись мы, как друзья минувшего детства. (Русская старина. 1893. Т. 79. Июль. СС. 150- 165).

Моршанское имение, которым стал управлять Веригин, состоявшее из 6 000 душ крестьян и до 60 тысяч десятин земли, почти не приносило дохода, а жившие в Петербурге владельцы продолжали жить мало заботясь о будущем. По словам Веригина «отцы Нарышкиных и им подобных, при громадных жалованных им, а не самими нажитых, имениях, жили, как в древности Лукуллы, и все-таки еще оставляли долги; дети их, при постепенном уменьшении имений от разделов, не хотели отказаться от того общественного положения, которое наиболее зависит от съездов, балов и других проказ, а потому-то такого рода барство не думает о последствиях своего мотовства для их детей, оно хочет само насладиться жизнью и ждет из имения денег в текущем году, а не от последствий от тех заведений, которые приносят прибыль через несколько лет».

Как было сказано выше, воспоминания В.Н. Веригина не были опубликованы полностью, но, скорее всего, и в дальнейшем он служил управляющим имений, и как было сказано в предисловии к публикации его мемуаров в «Русской старине», скончался в 1872 году в Моршанском уезде Тамбовской губернии в деревне Нарядной.

Янина СВИЦЕ

Часть пятая

Часть четвертая