Граф Перовский и зимний поход в Хиву. Часть шестая

Складных железных кроватей, заведенных для похода, по настоянию генерала Перовского, решительно всеми офицерами (предполагалось, конечно, быть в Хиве и возвращаться из нее летом, когда в степи имеются скорпионы и тарантулы, гораздо легче могущие укусить людей, спящих на полу, чем на кроватях), у молодых людей не было, и им приходилось спать прямо на снегу, подостлав лишь под себя кошмы, спать не раздеваясь, во всей той одежде и обуви, в которых они шли походом, днем; у них даже «сил не хватало, чтобы очистить снег до земли, потому что изнемогали от усталости, а снегу было нанесено много». Кое-как кипятили воду и устраивали чай; затем спешили улечься на отдых, накрываясь сверху саксачьим тулупом. Но мороз брал свое, и ноги, обутые в теплые чулки, кошемные (войлочные) валенки и затем в кожаные сапоги для удобства ходьбы дорогою, все-таки зябли ночью так сильно,

особенно в морозы более 30° (–38°C), что приходилось вскакивать с постели и бегать вокруг джуламейки, чтобы разогреть их; это нужно было проделывать в продолжение ночи несколько раз. То же самое делали и остальные топографы и все офицеры, так что ко многим другим лишениям и страданиям похода прибавлялась еще и бессонница. Иногда в джуламейку молодых топографов приходил ночевать денщик начальствовавшего над ними офицера и киргиз, приставленный к их верблюдам. Молодых людей сильно удивляло то обстоятельство, что киргиз спит мертвым сном всю ночь и ни разу не вскочит погреться, хотя спит в одних суконных онучах и одет вообще менее тепло, чем они. Решили спросить об этом киргиза. Тот рассмеялся, да и говорит:

– У вас всегда будут ноги зябнуть…

– Да почему же это? – стал спрашивать Георгий Николаевич.

– Вот почему, – отвечал киргиз. – Если вы не будете снимать с ног на ночь кожаные сапоги, то вам не будет тепло: сапоги ваши днем, во время похода, промерзают насквозь, от них и ногам холодно; а вы оставайтесь на ночь в одних войлочных сапогах, будете спать крепко и спокойно.

В следующую же ночь топографы исполнили совет киргиза, сняли кожаные сапоги, а ноги, обутые в кошемные, мягкие сапоги, окутали шубой и крепко проспали всю ночь, и ноги у них не озябли. О своем открытии молодые люди сообщили Рейхенбергу, и тот стал делать то же самое.

Более всех страдали ночью от кожаной обуви солдаты, которым воспрещалось разуваться в предположение тревоги: намучившись от ходьбы по снеговой пустыне, солдаты засыпали крепким сном, а наутро оказывалось, что у них были озноблены ноги… Начинался скорбут, появлялись на ногах раны, а затем ноги сводило, и в конце концов от изнурения, постоянного холода и нахождения в лазаретном сквозном фургоне больные умирали… Большая часть солдат сводного дивизиона Уфимского полка погибли именно таким образом. «Только Всевышний Создатель, располагающий жизнью человека, не допустил нас до погибели! Вероятно, отцы и матери наши усердно молились в это время за наше спасение!..» – говорит Георгий Николаевич Зеленин в том месте своих записок, где приводятся бедствия отряда от стужи, во время ночлегов.

Белья солдаты не меняли вовсе; и вот, если им удавалось достать где-нибудь хоть немножко топлива, то огонь обыкновенно разводили в середине джуламейки. Обсядут солдаты на корточках вокруг огня, и когда он разгорится, то начинают один по одному снимать с себя сорочки и держать их перед пылом, поворачивая во все стороны; когда огонь порядочно нагреет рубашку, то ее слегка потряхивают, и в это время в костер сыплятся насекомые, производя своеобразный треск и запах… А в это же время на огне стоят солдатские котелки, манерки, а у кого и чайники, и снег превращается в горячую воду, в которой размачиваются куски закорузлых и затхлых черных сухарей, заменяющих иногда и обед, и ужин.

А вот, например, как раздавали солдатам отряда порции «спирту». Когда фельдфебель получит его на роту, то сначала отнесет его к ротному командиру, который отольет себе часть цельного спирта и поделится им с субалтерн-офицерами; затем фельдфебель приказывает принести этот спирт в свою джуламейку, отделит часть себе, а также и всем капральным унтер-офицерам;

потом уже позовет артельщика, тот разбавит оставшееся количество спирта теплою водою, и эту смесь выдают каждому солдату «по чарке».

Точно так же делилось и топливо, добываемое за Биш-Тамаком исключительно солдатскими руками, из мерзлой земли. Вырытые коренья степных трав попадали, как и спирт, сначала к начальству, а затем уже в джуламейки солдатиков.

Когда в воскресные и праздничные дни раздавали на роты мясо и приказывали солдатам готовить себе горячую пищу, то котел не мог вскипать более одного, много двух раз, мясо не уваривалось и в таком полусыром виде поглощалось солдатскими желудками… Появилась дизентерия… заболевающие отправлялись в ледяные фургоны, а оттуда в землю.

Вот таким-то порядком в декабре 1839 г. шел несчастный отряд русских войск по бесконечной степи, в тридцатиградусные морозы, среди леденящих буранов, по колено в снегу, без теплой одежды и горячей пищи, оставляя за собою роковой страшный след в виде невысоких снеговых холмов-могил над умершими людьми и круглых горок нанесенного метелями снега над павшими верблюдами!..

19-го декабря отряд достиг наконец Эмбенского укрепления, употребив на этот переход (от Оренбурга до Эмбы) 34 дня. Между тем рассчитывали, что это пространство, около 500 верст, будет пройдено не более как дней в 15!

Какой страдальческий и поистине героический был этот переход, можно судить уже по одному тому, что из всех 34-х дней похода до Эмбы было лишь 15 без буранов и только 13 дней, когда мороз был ниже 20° (–25°C). Обилие же снега было так велико, что положительно все овраги, даже самые глубокие, были занесены им доверху, так что приходилось употреблять самые невероятные усилия, чтобы перевести через такие овраги тысячи верблюдов и лошадей с их вьюками и колесными фурами… А чтобы переправлять через эти снеговые бездны пушки, приходилось накладывать поверх снега понтонные мосты и по ним уже перевозить орудия…

Страдали в отряде все, конечно. Но был в нем один человек, страдания которого были гораздо более мучительны: это был главный начальник всей экспедиции генерал-адъютант В. Перовский… Он хорошо знал и понимал, что вся неудача похода ляжет на него одного; что не любивший его военный министр поставит ему на вид и на счет все: и гибель людей, и потраченные на поход крупные суммы денег, и ту потерю последнего влияния нашего в Хиве, которое могло существовать до этого несчастного предприятия… Были и другие опасения и мысли, увеличивавшие страдания Перовского: он помнил, что взял экспедицию пред Государем на свою личную ответственность… Нечего и говорить, конечно, что его могло мучить и оскорбленное самолюбие, и то злорадство, которое он стал уже замечать здесь, в степи, со стороны, например, генерала Циолковского, выражавшегося в кругу своих приближенных прямо словами басни, что синица-де моря не зажгла…

До похода на Хиву губернатор Перовский прослужил в Оренбурге шесть лет, и за это время его успели узнать близко и хорошо. Все увидали, что под наружною суровостью и холодным, как бы отталкивающим взглядом таилася добрая душа человека, не утратившего еще веру в людей, способного любить их и доверять им. Имея обширные полномочия и права командира отдельного корпуса в военное

время, В. Перовский крайне неохотно предавал суду служащих, как военных, так и гражданских чиновников, и положительно отказывался утверждать смертные приговоры, к которым присуждали иногда солдат полевые военные суды. (Исключением было лишь одно дело – об убийстве тремя нижними чинами с целью ограбления коменданта Орской крепости полковника Недоброва; все трое убийц были приговорены полевым военным судом к смертной казни; Перовский утвердил этот приговор, и виновные были расстреляны: один в Оренбурге, другой в Орске, и третий в Верхнеуральске.)

Из Оренбурга генерал-адъютант Перовский выехал в поход при 4-й колонне, верхом. Все полагали тогда, что он пересядет вскоре же в свой экипаж, следовавший за колонною. Но вышло иначе. От самого Оренбурга вплоть до Эмбы, на расстоянии 500 верст, главноначальствующий ехал верхом, выступая с колонною одновременно, когда начинало рассветать, и слезая с коня лишь тогда, когда останавливалась и колонна на привалах и ночлегах. В утреннем полусвете часто видели генерала верхом на белой, а иногда на серой лошади, едущего позади колонны шагом, с опущенною, по привычке, головою на грудь… В 11 часов ежедневно генерал Перовский начинал объезжать все колонны, здороваясь на походе с людьми и оглядывая их; в этих объездах его сопровождал лишь один казак. Линия отряда, состоявшая из 4-х колонн, растягивалась обыкновенно на 8 и более верст; тем не менее, несмотря ни на какую погоду и мороз, главноначальствующий объезжал всю эту линию два раза – от 4-й колонны до 1-й и обратно. Часто ночью главноначальствующий сам поверял исправность цепи и бдительность часовых, особенно с того времени, когда узнали, что в степи рекогносцирует двухтысячный конный отряд хивинцев. Однажды, в ночь под 22 декабря, на Эмбе, генерал едва не был заколот часовым: ему как-то удалось в одиночку проехать за цепь, обманув бдительность часового в одном месте; но когда он возвращался обратно, был замечен и желал проехать чрез цепь насильно, то часовой после троекратного приказания «Стой!» взмахнул уже штыком, и только вовремя произнесенный пароль спас Перовского от новой раны. Когда начались бедствия отряда и стали затем прогрессивно увеличиваться, генерал-адъютант Перовский стал реже и реже объезжать колонны; его красивая голова стала, как казалось всем, опускаться всё ниже и ниже, а взгляд становился еще более суровым и строгим… Таким образом, не слезая с коня, доехал главный начальник до Эмбы; но затем, в дальнейшем походе отряда, его никто не видел на лошади: он ехал в зимнем возке, видимо, стал избегать встреч с людьми и всячески старался быть незамеченным…

Когда отряд пришел в Эмбенское укрепление, то здесь узнали, что хивинский хан Алла-Кул, осведомившись от своих подданных, занимавшихся торговлею в Оренбурге, что русские собираются идти на Хиву и выстроили уже для этой цели по дороге на Усть-Урт два укрепления, отобрал более двух тысяч испытанных и крепких джигитов (батырей) из племени туркмен-йомудов и велел им ехать на самых лучших лошадях, а грузным всадникам одвуконь, без всяких запасов, даже без джуламеек, ехать быстро и не останавливаясь, стараясь достигнуть как можно скорее до русских укреплений, пока не подошел к ним главный отряд, идущий с Перовским из Оренбурга; взять, пользуясь малочисленностью гарнизонов, оба

укрепления (Чушка-Кульское и Эмбенское), перебить всех русских до последнего человека, а их отрезанные головы в виде трофеев выслать в Хиву; затем идти навстречу главному отряду, следовать по его пятам, беспокоя людей днем и ночью, и, если можно, сделать на него в самую темную и бурную ночь отчаяннейшее нападение врукопашную. Начальствовать этим отборным отрядом вызвался сам куш-беги (военный министр), который пообещал хану привести в Хиву людей обоих гарнизонов (из Чушка-Куля и Эмбы) живьем, для смертных казней в самой Хиве.

Продолжение следует...

Иван ЗАХАРЬИН