Башкирские тарханы. Часть вторая.

В противном случае рядовые общинники начинали оспаривать привилегии тарханов и нередко изгонять их с вотчин, особенно тех, кто утратил связи с родной волостью. В этом отношении показательна судьба башкирского тархана Надира Уразметова, предки которого выехали из Башкирии еще в период Казанского ханства. Отношения с родиной были прерваны давно, поэтому Надир Уразметов фигурирует в документах в большей степени как служилый татарин, чем тархан. Показательно, что, перестав быть вотчинником в своей башкирской волости, название которой исследователям неизвестно, он основал на обширной территории юго-восточной части Закамья собственную Надырову волость, состоявшую из тептярей, служилых татар и башкир различных волостей. Этот пример лишний раз иллюстрирует взаимосвязь между тарханством и родоплеменной организацией – первое невозможно без второго.

Таким образом, если башкир в звании тархана легко мог перейти в служилые татары, то этнический мишар (мещеряк) в сословии служилых татар вряд ли мог стать тарханом. Единичные случаи перехода служилых татар в тарханы, фиксируемые источниками на территории Уфимского уезда, представляли собой обратную сословную конверсию к исходному положению.

Институт тарханства подрывали несколько факторов, во-первых, увеличивающееся малоземелье, вызванное демографическими процессами и расхищением башкирских земель в результате наступления правительственной, горнозаводской и крестьянской колонизации. Не случайно, А.З. Асфандияров писал, что на Осинской дороге Башкирии, самой малой по территории, не зафиксирован ни один тархан. Хотя, согласно преданию, записанному в начале XIX в. Н. Поповым, башкиры рода Гайна «производят свой род» от «поколения тарханова, обитавшего в Булгарской области, которую оставили они по собственным их преданиям в исходе XII столетия; поселились в Уральских горах и рассеялись по всем местам и ныне ими обитаемым». Как говорилось выше, тарханы в Волжской Болгарии не фиксируются, следовательно, в предании речь идет о периоде службы гайнинских тарханов в пределах Казанского ханства. Это более вероятно потому, что Гайнинская волость упоминается в числе «Ицких» служилых волостей.

Другим фактором, выбивавшим почву из-под института тарханства, стали усиливающиеся частные интересы, которые разрушали военно-демократические элементы организации башкирских общин и единый тип хозяйствования. А.Б. Азнабаев пишет: «Традиционно у башкир существовало частное пользование отдельными землями и угодьями – пашнями, бортями, мельницами, т. е. к чему уже был приложен индивидуальный труд. Особый вид индивидуального владения – тарлау, т. е. пашня, находился во владении отдельных лиц. Поднятие целины, распашка и огораживание земель для пашни поблизости к деревням превращали эти земли в фактическую собственность населения деревни. Таким образом, преимущественное право тархана на пользование лучшими землями волостной территории ограничивалось по мере увеличения площадей тарлау». Не случайно, институт тарханства дольше сохранялся – хотя бы в виде исторического декора и воспоминания – у южных и восточных башкир, занимавшихся полукочевым скотоводством.

Наконец, самым важным фактором, окончательно уничтожившим институт тарханства, стал перевод всех башкир в служилое состояние. Если раньше они состояли в основном из двух социальных страт (сословий) – служилых (тарханов, мурз, князей) и ясачных башкир, то после разгрома башкирского восстания 1735–1740 гг. и образования Оренбургской губернии начался, по выражению А.Б. Азнабаева, процесс «милитаризации гражданского управления башкирами», завершившийся учреждением в 1798 г. Башкиро-мещеряцкого войска.

Отныне башкиры – и ясашники, и тарханы – уравнивались в правах и обязанностях. Именно с этого момента можно говорить о формировании башкирского (или башкиро-мещеряцкого) сословия, которое, однако, не совпадало с этническими контурами башкирского народа, так как значительная его часть оказалась в составе тептярей. Незначительные группы башкир также вошли в состав казачьего сословия (Яицкое и Оренбургское казачьи войска) и дворянства.

Башкирские тарханы и князья в Казанском ханстве.

Тема взятия Казани в татарском национальном дискурсе, сформулированном в конце XIX – начале XX в. Ш. Марджани, М. Рамзи и другими историками, стала краеугольным моментом татарской национальной истории. «Казанское взятие» стало своеобразным водоразделом между «золотым веком» независимого существования и «темным веком» русского владычества. В постсоветской историографии Татарстана противопоставление двух периодов истории было усилено. Поэтому ресентимент в татарской национальной мифологии фокусируется на образе «русских колонизаторов» и, как ни странно, на башкирах – за то, что они якобы «не помогли татарам защищать Казань», «добровольно приняли русское подданство» и т. д. и т. п.

Что касается башкирского взгляда на указанные события, то он менялся с течением времени и обстоятельств. В башкирских хрониках и шежере XVII–XIX вв., а также в башкирском национальном дискурсе конца XIX – начала XX в. падение Казанского ханства описывалось нейтрально. Однако в советской историографии уже прямо утверждалось, что завоевания Ивана IV и других царей имели прогрессивное историческое значение, так как башкирский народ, разделенный на части четырьмя постордынскими образованиями (Казанским, Сибирским и Астраханским ханствами, а также Ногайской Ордой), изнывал под игом «татарских феодалов». Поэтому известие о падении Казани в 1552 г. было воспринято башкирами якобы с огромной радостью, а уже в 1557 г. все башкирские беи присягнули на верность Ивану IV, следствием чего стало добровольное присоединение Башкирии к Московскому царству. С высоты сегодняшнего дня можно с уверенностью говорить, что подобные взгляды противоречат исторической действительности по многим пунктам.

К середине XV в. некогда единое государство Джучидов (Улус Джучи или Золотая Орда) распалось на ряд самостоятельных владений – Сарайское (Тахт-эли или «Тронное царство»), Крымское, Сибирское, Казанское ханства. Основателем последнего был бывший золотоордынский хан Улуг-Мухаммед, который, потерпев поражение в политической борьбе, в 1438 г. отступил на Среднюю Волгу и занял город Казань. Опорой его власти были четыре племени – аргын, барын, ширин и кыпчак, из числа которых выбирались четыре карачи-бека. Согласно идеологии чингизизма, для образования нового ханства достаточно лишь одной фигуры потомка Чингиз-хана.

Поэтому под знамена Улуг-Мухаммеда, объявившего себя ханом, в краткие сроки собралась новая орда. «Казанский летописец» сообщает: «И начаша збиратися ко царю мнози варвари от различных стран, ото Златыя Орды и от Асторохани, от Азуева и от Крыма». Не остались в стороне башкиры, которые также стали стекаться в Казань. Самым ранним свидетельством поступления башкирских тарханов на службу стала копия с ярлыка казанского хана Ибрагима (1467–1479) предкам башкира Кыр-Еланской волости Кутлумбета Кутлугушева, который, ссылаясь на этот документ, в 1685 г. просил произвести его в тарханы.

О башкирских тарханах упоминают русские источники: в 1468 г. на «Белой Воложке», т. е. на берегах р. Ак-Идель (Белой), произошло сражение, в ходе которого русский отряд захватил в плен «князева сына тарханова» Тулазея.

В конце XV в. возникла Ногайская Орда, которая распространила свою власть на большую часть Башкирии. Ногайские мурзы заняли лучшие пастбища по рр. Дим (Дёма), Ак-Идель (Белая), Ашкадар и др. Давление «бесчисленных ногаев» усилило отток башкир к пределам Казанского ханства, которое, нуждаясь в конных воинах, не только не препятствовало этому процессу, но и даже стимулировало его. Рискнем предположить, что возникновение «Ицких» волостей на западе Башкирии было связано именно с вытеснением башкир с их территорий и политикой казанских властей по отарханиванию долины Ика. По крайней мере, они указывали, выехать их в Казанское ханство заставило «ногайское разорение».

По перечню волостей (Тамъянская, Кыпчакская, Сарыш-Кыпчакская, Гайнинская, Мингская, Сарайли-Мингская, Айская, Табынская, Курпеч-Табынская, Шуранская, Терсяцкая, Иректинская, Бурзянская, Сынрянская, Тангаурская и др.), возникших в данном регионе, можно судить о родовом составе мигрантов. Однако они пришли не на пустое место, так как в этом регионе уже проживали другие башкирские роды – Еней, Буляр, Юрми, Байлар, Кыргыз, Елан, Гирей и др. Надо думать, последние, желая избежать участи своих соплеменников, добровольно поступились частью своих территорий в их пользу для того, чтобы образовать плотный пограничный заслон от экспансии ногаев. В преданиях башкир рода Юрми сообщается, что отношения между ними и ногайцами были враждебными: «через реку (Ик. – авт.) они стреляли друг в друга из луков».

Предания башкир рода Иректы (Кара-Табын) описали механизм приобретения южными, северными и восточными башкирами земель на западе Башкирии и конкретно в долине Ика: «…Когда каждый из них (местных башкирских родов. – авт.) выдавал свою дочь, которая принималась в род ирякте, то потом говорили: “Дадим же и землю этим чужакам”, – и давали [нам] землю. И тогда в тех краях многие предки из уран, кайпан, герей, елан, тазлар и кыр-танып, – все они признали [нас] единоутробными [братьями]». Затем часть иректинцев ушла еще далее на запад: «…они ушли на Мензелю, желая найти там землю.

Из разумных людей тех мест табын совместно с сарайлы, буляр совместно с юрми решили дать [им] земли. Среди земель этих четырех [родов] есть и луга, и леса, и текущие реки. Считая нас людьми благонравными, они одарили нас всем этим. Когда табын, сарайлы, буляр и юрми сообща приняли нас в [свою] среду, они выделили [нам долю] из земли этих четырех [родов]». На землях четырех родов указали: «Вот здесь – земля ирякте!», – и сделали нас ее безраздельными хозяевами». Только став вотчинниками в Западной Башкирии, перечисленные кланы могли поступать на службу, исходя из обозначенной выше зависимости между башкирским тарханством и родовой вотчиной.

Поскольку у ногайских правителей, носивших титул улубиев, т. е. великих князей, а не ханов, не было право выдавать тарханские ярлыки, местом инвеституры тарханства для башкир стали три точки – Казань, Касимов и Чинги-Тура (Тюмень), т. е. дворы казанских, касимовских и сибирских ханов. Однако в 1495 г. в Сибири была свергнута династия Шибанидов, и Чинги-Тура до прихода хана Кучума перестала рассматриваться в качестве места службы. Поэтому башкирские тарханы отмечены источниками только в Казанском и Касимовском ханствах.

Сохранился ярлык казанского хана Сахиб-Гирея, выданный в 1523 г. одному из родоначальников башкир-иректинцев Шейх-Ахмеду с товарищами: «…Шейх Ахмед сын Мухаммеда, и сын Шейх Ахмеда Абдал, и еще Сейид Ахмед, и его младший брат Муса сын Махмутека, сын Сейида Якуб, и его младший брат Буланс (правильно: Булаш. – авт.), и еще младший брат его Нур Сейид, эти семеро явились к нам и били челом; они, оказывается, являются людьми, которые стали тарханами от наших прежних господ ханов; и мы также пожаловали, этих упомянутых лиц и, дабы доволен был всевышний бог и еще ради заступничества Мухаммеда – посланника Аллаха, произвели тарханами».

Как следует из ярлыка, Шейх-Ахмед уже был тарханом, и Сахиб-Гирей лишь подтвердил его статус. Однако неизвестно, кем ему или его предкам было пожаловано тарханство в первый раз – предыдущими казанскими ханами или сибирскими Шибанидами, ведь иректинцы прежде жили на р. Миасс в Зауралье. В Казанском ханстве возник служилый класс, именовавшийся в русских и литовских источниках «отецкими детьми», т. е. отпрысками тюрко-монгольских родовых кланов, которые насчитывали 20 тыс. воинов. По сообщению литовской метрики, вкупе с ополчениями «черемишей» и мордвы казанскому войску «нет числа».

Продолжение следует…