Чтобы плыть на закат нужно сжечь все свои корабли. Часть первая

Александр Геннадьевич Гущин (род. в 1963 г., Ленинград) – петербургский поэт, филолог, преподаватель, общественный деятель.

Первые рукописные книги: «Облако без штанов» (1982), «Моноголосие» (1984), «Песни ветра и огня» (1986), «Неоконченная поэма» (1986). Затем последовали: «Объятия Земли» (1989), «Песни травы» (1991), «Стая товарищей» (2000), «В казино» (2001).

В 1997 году в издательстве «Борей-Принт» опубликована монография «Плач об умершем Боге: Повесть-притча Андрея Платонова „Котлован“» (в соавторстве с А. Булыгиным).

В 2002 году в издательстве «Синтез-Полиграф» вышла книга стихов «Избранное Избранного».

В 2008 году в издательстве «Реноме» – книга стихов «Избранное Избравшего».

В 2010 году в издательстве «Любавич» – книга стихов «Музыка звезд».

В 2016 году в издательстве «Родные просторы» – книга стихов «Предчувствие зимы».

В 2017 году – лауреат лит. премии «Петраэдр» (Санкт-Петербург, Россия).

Публикации в журналах «Невский Альманах», «Аврора», «Параллели судеб», «Млечный путь» (Израиль), в литературно-художественных альманахах «Синь апельсина», «Сфинкс», «Балтийский парус», «Дороги», «Высокая поэзия России» (2009), «Время и слово» (2006), «EDITA Литературный журнал в Вестфалии » (2015), «Новая Немига» (2017, Белоруссия) и др.

А. Гущин выступал на Санкт-Петербургском радио в передаче «Антология современной поэзии Санкт-Петербурга», в радиопередачах «Радио Мария», «Радио Россия». Принимает участие в деятельности поэтических фестивалей и литературных объединений Санкт-Петербурга, с 2008 по 2013 год частый гость передач телеканала «ВОТ!» («Ваше Общественное Телевидение»). В период деятельности телеканала «ВОТ!» («Ваше Общественное Телевидение!») ведущий авторской программы «Историограф», создатель более 200 авторских программ с деятелями литературы, музыки, культуры, искусства Санкт-Петербурга, России и зарубежных стран.

Руководитель «Школы литературного мастерства» при журнале «Невский альманах» (г. Санкт-Петербург).

 

Чтобы плыть на закат нужно сжечь все свои корабли…

 

*  *  *

Ручьями глаз в саду времён

Омоем корни у сердец…

Пусть я случайно воплощён –

Как в пуле воплощён свинец.

 

Пускай случайно корни есть,

Пускай вокруг шумит листва,

Пускай травинка я и лес –

Не для себя растет трава!

 

А мысль травы, и мысль цветка,

И человеческая мысль,

В разбитом зеркале стиха

Возникнув, потеряют смысл…

 

Послушай – людям без корней

Приносит в дар себя Отец –

Лучами глаз в саду огней

Возникнут корни у сердец!

 

*  *  *

«...Как тополиный пух, я стелюсь по тебе, Петрополь …»

Ольга Хохлова

 

Пух летит с тополей. По спирали неправильной, вязкой.

Запечатано время в древесный невидимый круг.

По мостам, площадям, подворотням проходят с опаской

Горожане, в чьих лицах оплавился детский испуг.

 

У Петрополя гвардия есть, и её отличает

Бледность лиц, узость рук, кость голяшек, синюшность колен…

Полюби этот город, где шпиль в синей дымке растает,

Обучая гвардейцев искусству холодных измен.

 

Прикоснись к построенью огромным незримым парадом

Для равненья души строем улиц на фронт площадей, –

Петербургом, что Санкт, Ленинградом любви, Петроградом

Переполнены судьбы твоих непутевых детей!

 

Объяснись с этим городом тайно придуманным словом,

Наблюдая с моста не горящий закат деревень,

А стремление в море Невы, отраженьем багровым

Увлекающей волнами в бездну случайную тень.

 

...И, как пух тополиный, я падаю снова и снова

Распадаться в пыли, растекаться, молчать и гореть,

Чтобы город Петра наградил меня лаской суровой:

Принимать за любовь ожидание смерти и смерть.

 

*  *  *

Алексею Ахматову

Когда родился первый крик –

Он пал, рассыпавшись словами.

Так волны моря каждый миг

Шлифуют угловатый камень.

 

Нам в крике Божьем явлен дух:

Алмаза твердость, стойкость кварца,

Гранита тяжесть, веры пух

В молитвах праведника-старца.

 

Что слово? Камушек во рту:

То ль драгоценность, то ль булыжник.

Божественную простоту

В себе таит заумный книжник.

 

Он камень бросит, как зерно,

Под черепов немые своды

И языков ковчег земной

Смешает речи и народы.

 

И, погружаясь в океан

Забытых снов и откровений,

Мы принимаем слов обман

За гимны тайных песнопений.

 

У кромки моря на песке

Бросает камни сумасшедший,

И плачет в ангельской тоске

По силе – бывшей и прошедшей…

Нива Невы

У порога иного

Чернокрылые сны

Правду мира чужого

Донесут до Невы.

 

«Без вины виноватый

Бедный узник крылатый…»

 

Словно вена у горла,

Отворяется дверь.

Вырывается гордый

Плотью скованный зверь.

 

Сладко хлынет из шеи

отворенной – рассвет.

И распятья, как змеи,

соскользнут на паркет.

 

И останутся волны

В книге жизни навек,

И пространство наполнят,

И поднимут ковчег,

 

Где в коморке у днища

Место есть для меня.

И меня не отыщут

Для воды и огня.

 

«Навсегда виноватый

Гордый узник крылатый!»

 

Мухи

Когда на склоне дня коварные валеты

Ревниво подмигнут зеленому сукну,

То, проигравши все, и не найдя ответа,

Я вновь ползу домой, как муха по стеклу.

 

Вокруг меня дрожат и вьются невесомо,

Смущают слабый взор и оскорбляют слух…

И вспоминаю я, ту, смертную истому

Вкус крови на губах и черный нимб из мух!

 

За подвиг стану я как император где-то!

Всесильна моя власть, галактика дрожит!

Послушны мне теперь народы и планеты,

Но что же это так сомнительно жужжит?!

 

Пробрались во дворец невидимые гады,

Справляют гнусный пир на крошках со стола.

Но взгляд орлиный тверд, остер, а руки рады

Расстроить инструмент жужжащего тепла.

 

Все! Больше не терплю! Настал момент расплаты!

Бог-сын вас осудил, а с ним и Бог-отец!

Не знаю, есть вина, иль вы не виноваты:

Жужжали под крестом, а, значит, вам конец!

 

И, мухобойку взяв, я скорую расправу

Всем тварям учиню, пусть это будет месть!

Я проигрался в пух, а значит, вы не правы,

Когда приду домой проспаться и поесть!

 

Странствующим рыцарям

Злоба давно побеждает на свете,

Странно, что чести есть место.

Слово рождалось в горнилах столетий:

«Честь – это страсти невеста…»

 

Где эти армии мельниц, что пали,

Где эти грозные тени?

Рушатся царства из камня и стали,

Страны, где пили и пели…

 

Близится старость, бездомная старость

Странного вроде альянса…

Призрачно всё: ничего не осталось,

Только дружок Санчо Панса.

 

Нет, не слуга и не оруженосец,

Просто надёжный товарищ,

Что не предаст, не забудет, не бросит

В вихрях веков и пожарищ.

 

Шрамы для честного воина вроде

Лучших на свете отличий…

Тех, кто не струсил, запомнят в народе

Больше сиятельств, величеств.

 

Помнят лишь тех, кому в битвах со злобой,

Не дорога своя шкура!

Едут в бессмертие рыцаря оба…

Странно, как карикатура:

 

Тощий и толстый, и кляча под флагом…

На слово только поверьте,

Всё, что останется этим бродягам:

Вера,

Любовь и –

Бессмертье!

 

*  *  *

Снова вечер. Огни.

Полыхают страстей пожары

На женской теле, никогда не любившей Земли.

«Горек в чужом дому хлеб», –

Так сказал Феогнид из Мегары, –

Чтобы плыть на закат нужно сжечь все свои корабли…

 

И когда растворится в дымке лазоревой берег

Крепче матери нежной

Тело обнимет вода.

Ты, отважный Колумб, не открывший нежданных америк,

Понимаешь, что плыть на закат –

Это плыть в никуда.

 

Постигая величье немеркнущих тайн мирозданья,

Растворившись в движенье пружины,

Толкающей ввысь,

Плыть и плыть на багровые блики…

Так любит изгнанник,

Вспоминая в преддверии ночи прошедшую жизнь.

 

*  *  *

То грезы – наваждения, то сны

к исходу галактической зимы

все знаки явлены: я чести удостоен

смотреть на город синей глубины...

 

высоких грез невидимый астрал...

глубины поманили – я пропал

лед невский пал в объятия зимы

свет невский пал в объятия весны

 

сера ночь белая как будто ночь в пыли

Нева и я в объятиях земли

зимою, летом, осенью, весной

Нева уносит в море город мой

 

зеленая вода, над нею мост,

фонарь горит, во сне он вместо звезд

 

Молчание

Природа молчит.

Её мудрое слово

Давно отзвучало столетьем прошедшим...

Но что мне с того?

Чёрным кантом окован,

Я снова вернулся из мира ушедших.

 

Когда уходил

В глубину превращений,

Во взгляд муравья и травинки дыханье,

Я ветром запомнил земное мгновенье –

Остывшее чудо

В забвенье зеркальном.

 

Когда распрощался с материей грубой,

Стирающей прошлое в пыль –

Настоящим,

Я выдохом слабым в забытые губы

Вливался лишь памяти

Светом звенящим.

 

В морях,

У порогов приютов подводных,

Где стынет багрово закатов мерцанье,

Как мёртвый цветок

Застывая холодным, –

Мне памятью было природы молчанье.

 

*  *  *

По серым закоулкам естества,

Где соки тела, как в глубинах реки,

Текут, и в них, как жухлая листва,

Желанья остывают в человеке.

 

Сгорают угли, теплится зола,

Подёрнут мозг прозрачной лёгкой плёнкой,

И сила знания безудержно мала

И велика – незнанием ребенка.

 

Так, от большого к малому стремясь,

Раскалываясь в прошлом многократно,

Своей судьбой мы намечаем связь,

Чтобы, распавшись, вырасти обратно.

 

И, постигая тайны красоты, –

По глупости безудержно и смело –

Мы ждем прозрения…

Но жухлые листы

Уже шуршат по закоулкам тела.

 

Михайловский замок

Создали замок-крепость

и окружили рвом!

но разве не нелепость,

что сделали потом?

 

Под дрёкот барабанов

чеканит караул

ром черный из стаканов...

Убит? Убит... Уснул!

 

Не выпить реки горя,

но можно их забыть!

Не выпить воды моря,

но можно переплыть!

 

Что русский император –

– последний? Тихо спит?

Он также как и прадед

безжалостно убит!

 

Так шли путем незванных,

частили мелкий шаг

ботфортов иностранных

испуганных служак!

 

На небе веселились:

был замысел нелеп –

царь строил замок-крепость,

а получился – склеп!

 

Так и стоит бесславен,

напоминает нам:

кто хочет долго править,

не должен верить снам!

 

Да что там сны! И ближний

случается злодей!

И предает сподвижник,

и лучший из людей.

 

Так император тенью

живет в своем дому –

когда он стал виденьем –

не верит никому!

 

Не покидает замок,

хотя засыпан ров –

стоит легко и прямо

на рубеже миров!

 

Окончание следует…