Баба-конь – исчадье плоти, или спор меж страстью и любовью

Автор о себе

Я родился в 1954 году в Салавате. Пишу с конца 2000 года. Издавался в нескольких коллективных сборниках. Сольно попытался издаться в 2017 в немецком издательстве "Другое решение". Но это виртуальная публикация. Она выставлена на сайте издательства. Её нельзя просто так открыть, надо оплатить книгу и тогда её для вас отпечатают и вышлют. Насколько я знаю, её никто ещё не заказал. Называется книга "Блики любви. 150 стихотворений". В союзах не состою, и не пытался туда вступить. Из современных русскоязычных поэтов для меня на первом месте стоит московский поэт Ефим Бершин. Считаю его гениальным в самом прямом смысле. Вообще сейчас странное время – с одной стороны умирают журналы и очень трудно издаться (не за свой счёт), а с другой в сети зарегистрировано чуть ли не миллион "поэтов". В такое интересное время мы живём.

О подборке Сергея ШИЛКИНА

Тут и Емеля, и сакральные числа, и славянская богиня Марана, и бабёшка в избушке, и мудрый ворон, и камень, хоть и не бел, но – зол и горюч. И даже «Святая Русь», по воле автора появляется в конце «Емели». Всё есть в эклектическом, как положено в постмодерне, тексте, но, в общем-то, классическом по форме стихотворении «Емеля». А по содержанию, да, это – сущий постмодернизм. Набор равноценных высказываний выдаётся одним махом (или «духом»), и в одной плоскости оказываются и «Баба-конь» и «Святая Русь». Что поделаешь? Таков в стихотворном тексте «Емеля» социально-культурный набор энергичных артефактов. Таков современный Емеля как расхожий социальный тип, которому всё будет равно, пока он не окажется совсем уже в печке. И тогда автор выражает только надежду, что тому откроется верное направление... И этого немало. «Понятие» «Святой Руси» перед читателем не раскрывается. Да это и не понятие.

Далее, в «МУДРЕЦАХ», появляются Конфуций с Лао Цзы. «Ёмкая мысль», однажды возникнув в контексте и не довольствуясь уже одним русским православием, не стоит на месте. И автором «Емели» рассматриваются новые доводы и приводятся дополнительные, экстраординарные версии спасения мира и современного человечества от так называемых гомофилов. Они, эти средства спасения, на сей раз вовсе светские, и касаются в основном активности в делах цензуры, а не одной только веры. Всего-то ведь и надо: «А в далёком Вашингтоне / Запретить уж, коль повинны, / Издавать для содомитов / Их похабный бюллетень». И правильно, если отступили гомофилы от заветного принципа Дао, следует уже чисто механически потеснить переступивших разумные пределы с краёв большого разврата к центру. Впрочем, если по порядку разобраться, то это и никак не противоречит вере в «Святую Русь», вступившей, скажем, в союз с жёлтой расой, тоже возвращающейся к корням, к династии Тан, а то и вовсе к чистым истокам своей былой Поднебесной. ОУМ.  Заимствованный у «Калевалы» ритм придаёт стихам Сергея Шилкина не столько эпичности, сколько иронизирует прямолинейность их содержания. 

В «HOMO ZVERINUS», третьем по счёту стихотворении подборки (позвольте называть тексты эти стихами, они достаточно хорошо написаны, чтобы ими являться на самом деле), акценты, однако, уточняются, если снова не меняются. Опять в русской глубинке, в тайге, разворачивается действие. Маньяк-одиночка в погонах, на свой страх и риск, решает извести всех женщин лёгкого поведения. И пускает их под нож, как лебедей. Там – кровавый даже чернозем. Можно представить. «Озверевший» законник-имбецил не ведает даже природной прелести затейниц-путан. Не находя в несчастных невестах, ступивших на путь порока, уже ничего человеческого, любитель саке (что характерно) и Арманьяка вершит над ними свою, преждевременную, незаконную расправу. Сюжет, стало быть, разворачивается – от «Святой Руси», через саке к HOMO ZVERINUSу и Фудзияме, беспрепятственно орудующему в первозданной тайге. «Против не было сил, / Он в тайгу вывозил / На «копейке» несчастных «невест». / Стон предсмертный из ям, / Как с вершин Фудзиям, / И кроваво парил чернозём». То ли жёг, то ли засыпал камнями… Как видим, постмодернизм, с повсеместным или беспредельным разворачиванием в сюжета в тексте, налицо.

Всё вернулось на круги своя. К Емеле, теперь уже облачённому в погоны и любителю моральной чистоты, Арманьяка и саке. А далее что?

И тут следуют великолепные по своему строю «ЛАТИНСКИЕ СНЫ». А с ними Чили на фоне блистательных рафинадных Анд, родина поэта, великого Пабло Неруды. Тут же галантные ламы-джентльмены. Погоды стоят круглый год. Но виртуознее и так мастерски, как у самого Сергея Шилкина в этих его чисто олимпийских строфах, ведь и не скажешь. И среди всей этой красоты – милый с дудочкой пастушонок как вариант достойного существования независимой и прекрасной души певца, поэта, менестреля, отшельника, святого и т.д.:

 «Паренёк – пастух беспечный – / Дует в дудочку коровью / Песню древнюю про вечный / Спор меж страстью и любовью»…Молит девочку латинку»... Прекрасные стихи.

Но вот ещё один узнаваемый человеческий тип. ЮРОК. Кто он? Притонов грязных посетитель, / Страстей безумных истукан. Среди …Мужей иудиных коленей / Узнают нашего Юрца.

Он же погубитель девушек, любимец старух, срывающий одежды, и с невесты альтер эго автора или лирического героя стихотворения «ЮРОК». Впрочем, глупо пересказывать сюжет своими словами. Читайте подробно.

Есть (следуют далее) стихи про моряков, забывших Христову молитву и превратившихся не то в браконьеров, насилующих природу, не то в пиратов под Роджеровским флагом.

Есть (далее по порядку) стихи про агрессивного отчима, бьющего мать малого ребёнка, затаившего на него злобу и поклявшегося отомстить за мать. Месть, впрочем, оборачивается нетривиальным прощением. Стихотворение «ОТЧИМ» только «выигрывает» от этого, покоряя душу читателя. Не срывая адских аплодисментов от ещё одного, вызванного злом, злодейства. «Злоба вся перегорела. / И тому Господь свидетель. А в душе моей созрела / Всепрощенья добродетель». И Свет от этих гармоничных, классических строк, действеннее иных доказательств. Этих строк эпический размер также позаимствован у карело-финского поэтического памятника – «Сказание о Калевале». 

Мы подбираемся к кульминационной точке, к пику подборки, к прекрасным стихам о любви. Это «БЛИКИ ЛЮБВИ». Их ритм другой, не навязанный, пусть даже великим эпосом. Он кажется более самостоятельным, самобытным. Что очень важно. 

К блистательным, проникновенным строкам о том бескорыстном чувстве, которое только и можно противопоставить страсти и корысти Бабы-коня, появившейся уже в «Емеле». Это чувство далее мелькнуло в стихах о пастушонке, потом и в забытой браконьерами Христовой молитве, далее, во внезапном, благом чувстве всепрощения, Бог весть, откуда появившемся в душе подросшего, натерпевшегося мальчика, свидетеля агрессии отчима («ОТЧИМ»). И наконец, прямо развит этот мотив в этих, предпоследних в подборке, достаточно сложных, красивых и величавых стихах о любви. Но их надо читать, чтоб составить адекватное представление о них. 

Он же, мотив любви и благородного всепрощения, и завершает подборку в «ТРОПИКЕ РАКА». Что может сделать звёздный баран для рака? Да, именно то, что он делает со своей и с его, рака, душой в стихах. Но об этом лучше прочесть в гармоничных, строгих и выверенных в своей размеренности, выдержанных строках Сергея Шилкина. Собственно говоря, задаваясь вопросом, что делает его строки такими, я начинаю понимать, какой путь должна была пройти душа поэта, чтобы открыть и для читателя его поэзии простую мудрость добродетели, дающуюся вот с таким трудом.

Но и читатель этих стихов тоже должен быть готов – не только к одному усилию, но иметь уже и некоторый, подобный этому поэтическому, свой опыт души, – чтобы и в ней мог возникнуть счастливый отклик любви и прощения по прочтении стихов. Иначе читатель так и останется со своей глухой, незрячей душой наедине. Нужен хотя бы читательский отклик – уже при этой жизни. Нужен самому читателю. Отзыв на образ благородства и величия преображённой поэтическим даром или трудом поэта современной нам, вечной в империях Психеи.

Алексей КРИВОШЕЕВ

ЕМЕЛЯ

Застилает землю дымкой.

Взбогател Емеля думкой –

Переполнен мыслью ёмкой –

В этом дурень рьян.

 

Собрались мечтанья в точку:

В полынье добыта щучка

И летит над миром печка

Сквозь Судьбы бурьян.

 

Печка мчит по буреломам,

По степям и каракумам,

По снегам неодолимым

Поднебесных круч.

 

Из трубы клубы кармина,

А в крови поток гормона,

Но уткнётся непременно

В камень зол-горюч.

 

В тёмной чаще волчья свара.

Бдит за камнем ноосфера.

Глаз моргает светофора,

Указуя путь.

 

«Возвращайся, милый парень,

Если в силе не уверен» –

Голосит Емеле ворон –

«дураком не будь!»

 

Хоровод сакральных чисел,

Тихий плеск Мараны* вёсел –

На тесьме Дамокл подвесил

Над Емелей меч.

 

Вправо шаг – получишь златца,

Грешной страсти позолотцу.

Влево – проседь оселедца.

Будь не опрометч…

 

Прямо – где была опашка –

Накренилась вбок избушка.

В ней столетняя бабёшка

Ждёт Емель – дрожит.

 

С пеплом вымыла полати,

Замочила в водке плети.

Баба-конь – исчадье плоти –

В ступке «хрен» крошит.

 

У печурки кашеварит –

Лихо молодца спроворит.

И не плачь – она не верит

Никаким слезам.

 

Выбирай – за то боролся.

Миг твой истины подкрался.

Только – чтобы Путь открылся –

Не кричи: «Сезам!»

 

Кто назад – тот пожалеет.

Не завидуй им, пожалуй.

Тех не слушай, кто желает,

Чтоб ты с печки слез.

 

Нужен метод позатратней:

Помолись, Емеля, вздрогни,

Вместе с печкою подпрыгни

К небу – до Небес.

 

Вопреки зловредной порче

Взмой туда, где небо ярче.

Что там видно? – я доверчив –

Говори, не трусь.

 

Воспари сквозь вой и скрежет –

Даже если дух скукожит…

Верю я, что парень скажет –

«Зрю Святую Русь!»

 

 

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

*Марана – древнеславянская богиня смерти.

 

МУДРЕЦЫ

Кривизною лунных радуг

В неизвестность шёл Конфуций;

Вёл трёхлетнее осляти

Под серебрены уздцы.

 

Тлел зари парчовый фартук

Златом тысяч тройских унций.

А навстречу – в спецхалате –

Современный «Лао Цзы».

 

Прошептал чуть слышно кормчий,

Сединами убеленный –

Ткут для нас на небе боги

Мирозданья полотно.

 

И к сему добавил громче –

Для меня и для Вселенной

Все прошедшие эпохи,

Как вздыхание одно.

 

Задремал я на мгновенье,

А уже промчались эры –

Сгибла дюжина династий

Небом посланных сынов.                                

 

Где тот камень преткновенья,

Что попрал законы меры,

Вызвав грозное ненастье

Разрушения основ?!

 

Где былые мощь и слава?!

Поднебесной в чём «проколы»?

Всю мозаику речами

Собери и остекли.

 

Расскажи, как есть всё, Лао!

«Кровожадные монголы

нас булатными мечами

беспощадно посекли».

 

А затем вскричал вдруг дико –

«Нынче жизнь сплошные вилы!» –

Становясь лицом белее

Тонкой рисовой муки.                         

 

И, застыв, промолвил тихо:

«Миром правят гомофилы

Вашингтонской ассамблеи.

Если можешь, помоги!»

 

– Надо в северном кантоне

От срединной пуповины

Вознести из доломитов

От кочевников плетень.

 

А в далёком Вашингтоне

Запретить уж, коль повинны,

Издавать для содомитов

Их похабный бюллетень.

 

 

HOMO ZVERINUS

По тайге городки

Вдоль великой реки.

В тех местечках покой испокон.

 

В таком городе жил

И порядку служил

Одинокий носитель погон.

 

Брил зигзаг на виске,

Пил зелёный саке

И морошковый чай по весне.

 

Почитатель катан

Ненавидел путан –

Нарушали порядок оне.

 

Раз стоял над костром –

Щёлк…включился «синдром» –

И начался безумия «fest».

 

Против не было сил,

Он в тайгу вывозил

На «копейке» несчастных «невест».

 

Стон предсмертный из ям,

Как с вершин Фудзиям,

И кроваво парил чернозём.

 

Пил ангарский маньяк

После дел арманьяк –

Был он так необычен во всём.

 

Он романтиком был

И не сдерживал пыл,

Убивая «гармонии» для…

 

Окружили флажки,

Рядом ловчих шажки –

Затянулась на шее петля.

 

Хоть закончен отлов –

Звон и гуд кандалов –

Но печали в душе не почать.

 

Зло ползёт из щелей.

Есть средь нас – на челе

Кто звериную носит печать.

 

 

ЛАТИНСКИЕ СНЫ

Я с бессонницей простился –

Эскулапы подлечили.

Мне чудесный сон приснился,

Будто я проснулся в Чили.

 

Белосахарные Анды

С блеском западной рекламы.

Грациозно, словно гранды,

По тропе гарцуют ламы.

 

Жизнь проходит здесь неспешно,

Без шальных страстей Монако.

Вслед за ламами, конечно,

Ковыляет гуанако

 

Узкой кромкою карниза –

Тихой сапой неуклюжей,

Вся покрытая до низа

Одеялкою верблюжьей.

 

В скалах родины Неруды

Вьются древние дорожки.

По горам несут верблюды

Разноцветные рогожки.

 

В хладной выси олимпийской

Лёд вздымается ропаком.

Травостой степи альпийской

Щиплют лошади с альпаком.

 

В диком ржанье ожереба

Радость слышится кобылья.

Белый кондор на полнеба

Распластал над ними крылья.

 

Паренёк – пастух беспечный –  

Дует в дудочку коровью

Песню древнюю про вечный

Спор меж страстью и любовью.

 

Пики Анд мерцают снежно.

Пастушонок, под сурдинку,

О любви, вздыхая нежно,

Молит девочку – латинку.

 

ЮРОК

В ланитах, пышущих здоровьем,

Смесь крови с молоком коровьим.

Весёлый взгляд под чёрным бровьем.

Фигура вольного борца.

 

В домах далёких поселений

В портретах многих поколений

Мужей иудиных коленей

Узнают нашего Юрца.

 

Притонов грязных посетитель.

Седых старушек восхититель.

Сердец девичьих похититель.

Топтун венерина лужка.

 

Идя по жизни бодрым маршем,

Он блудно жезлом патриаршим

Сзывает, словно капельмаршал,

Девчонок своего кружка.

 

Сквозь щели чёрных перекрестий

Из глаз его десятки бестий

Глядят во след моей невесте.

Взор алчным пламенем горит.

 

В ночи стенает пол дощатый

И нет моей любви пощады.

Не знает слов таких хрущатый

Повеса, мот и сибарит.

 

С остервенением пилота

В режиме бреющем полёта,

И ненасытностью проглота,

В руках зажавшего стакан,

 

В неё бесстыдно вперил вежды

И целомудрия одежды

Сорвал, лишив меня надежды,

Страстей безумных истукан.

 

За то, что он моей подружкой

Играл, как брошенной игрушкой,

«Прокукарекает» кукушкой

Над головой зловещий рок.

 

И юность призрачной химерой

Растает, слившись с атмосферой.

Ты боль познаешь полной мерой.

Придёт и твой черёд, Юрок!

 

МОРЕ

Ломает снасти ветер шквалом.

Идёт волна девятым валом.

Аврал на сейнере бывалом –

Соль проступает на плечах.

 

Под килем вод бездонных пропасть.

Волну молотит турболопасть.

Задор отваги, а не робость,

В рыбацких слышится речах.

 

Бескрайних вод «каракарумы».

Матросы сдержано-угрюмы.

Полны дарами моря трюмы –

Хороший, видимо, улов.

 

Косматых волн седая грива

Летит над палубой игриво.

Ныряет судно вкось и вкриво,

Давая максимум узлов.

 

Рыдает близко буревестник –

Морских пучин крылатый крестник.

Был кто-то за борт смыт – хоть тресни! –

Воды упругою стеной.

 

Все мели пройдены и банки

От Сан-Томе до Касабланки.

Тунцы достались и трепанги

Такой жестокою ценой.

 

Веками с мужеством солдата

Рыбак штурмует бездны ада.

Зверей мельчающего стада

Гоняет в море зверобой.

 

И, заточив гарпун, как бритву,

Забыв Христовую молитву,

Они бессмысленную битву

Ведут с природой и собой.

 

Запросы выросли сверх меры –

Тому бесчисленны примеры.

Берут пираты-браконьеры

Природу-мать на абордаж.

 

Не пережить года лихие.

Пропет ей реквием стихией.

До гласа разума глухие

Спешат к началу распродаж.

 

В портах изысканно-смиренны

Во льду лежащие мурены.

Перекрывает вой сирены

Торгов начавшихся звонок.

 

Взлетают брокеры вверх пулей.

Бумажных шляп мельканье тулий.

На лот поставлены с акульей

Печёнкой тысячи миног.

 

В жгуты закрученные круто,

Лежат безвольно ножки спрута.

На этикетках: «нетто-брутто».

Всё упаковано в стандарт.

 

В портах коробок батареи.

Вращенье денег всё скорее.

И в небе плещется на рее

Весёлый Роджера штандарт.

 

 ОТЧИМ

Озверев от беспредела

Бил наотмашь маму отчим.

Просто так, совсем без дела.

Просто так, промежду прочим.

 

Отчим в драке был умельцем.

Вжавшись мышкой в пол от страха,

Я дрожал тщедушным тельцем

После каждого замаха.

 

Боль в моих зубах скрипела.

Я готов убить был жлоба.

И в моей душе кипела

Детства праведная злоба.

 

Повзрослеть хотелось очень.

Очень повзрослеть хотелось.

И вкусить, тут буду точен,

Ярой мести оголтелость.

 

Мне хотелось (как иначе?)

Стать начальником Казани,

Чтобы отчиму назначить

Семь обидных наказаний.

 

Я подрос довольно рано,

Отомстить за маму чтобы.

Но во мне, и это странно,

Не осталось детской злобы.

 

Злоба вся перегорела.

И тому Господь свидетель.

А в душе моей созрела

Всепрощенья добродетель.

 

Годы шли. На пилораме

Стал я опытным рабочим.

И теперь на встречу к маме

Мчусь… а рядом с нею отчим.

 

Встречу ждать душа устала – 

Сердце скачет вверх тормашкой.

Мама старенькою стала.

Отчим – просто старикашкой.

 

Вспомнив жизненную драму,

Мы глаза слезой промочим.

Жалко мне не только маму…

…и его, промежду прочим.

 

 

БЛИКИ ЛЮБВИ

На что походит зов Любви?

 

На тихий всхлип плакучей ивы

В поклоне низком у реки.

На топот жеребца ретивый.

На жест таинственный руки.

На огнь очей твоих игривых.

На крик таёжной кабарги.

 

На что походит вкус Любви?

 

На мёд с горчинкою полыни

(Чем манят так твои уста).

На аромат узбекской дыни.

На свежесть мятного листа.

На дым костра под сводом неба.

На тонкий вкус ночной пыли,

Который ароматней хлеба,

Что наши бабушки пекли.

 

На что походит крик Любви?

 

На соло страстное певицы,

Поющей нам не за рубли.

На страшный вопль роженицы,

Помочь которой не смогли.

На горький плач дитя вполсилы –

Так плачут в небе журавли,

Покинув отчие могилы.

На алчный треск сухой Земли.

Что будем помнить о Любви?

 

Наш крестный путь в земной юдоли.

Мираж несбыточной дали.

Застывший взгляд в гримасе боли

На маске острова Бали.

И стекший блин покойной воли

С картин безумного Дали.

 

ТРОПИК РАКА

Дитя любви, родившись в месяц Рака,

Неси сиянье солнечного нимба,

Как представитель водяного знака

В зверином круге звёздного Олимпа.

 

В тебе от Рака дерзостная сила.

И красота, наверное, от Рака.

Но сколько бы ты небо ни просила,

Ты вспять ползёшь по кромке Зодиака.

 

И впереди не видишь ты простора.

Всегда оглядываясь, думаешь о прошлом,

Где так легко стать пленницей задора

Великих грёз, запутавшихся в пошлом.

 

Стези путей твоих веленьем Рока

Кольцом кружным обходят счастье брака.

Твой Рачий тропик – дальняя дорога.

Куда длиннее водной тропки рака.

 

И если вдруг в пути беда случилась,

Ослабла вдруг божественная прана –

Ты, не стесняясь, приходи, на милость,

Припасть на плечи звёздного Барана.