О долгой дороге к морю

Вслед за невинностью к поэту иногда приходит опыт, а вместе с ним – иные песни. Их смысл уже не в чрезмерной словоохотливости и болтливости. Пустое словоговорение (или словопение) слишком уж напоминает теперь сознающей себя новой опытности даже не пищеварительный процесс, но его отрыжку. Не столько танец слов, сколько натужность и одно потение при этом, когда не факт, что вся композиция выверена и удалась целиком и на славу. И поэзия теперь – не простое словопрение, она – уже результат более сложных и комплексных усилий человеческого организма. Она связана с целеполаганием, умиранием или выживанием индивида, но не только. Цель поэзии – высокое производство, даже порождение – именно художественного смысла, а не бессмыслицы, которая процессу неизбежно сопутствует, но заменить – ни самой поэзии, ни утверждающей поэзию цели – не в силах. Искушённого читателя восхищает именно достигаемая им в процессе художественного чтения и явленная поэтом в стихотворении некая трудноопределимая, но всё-таки переданная через особый порядок слов некая восхитительная цельность. Ценна именно эта обретаемая эвристически гармония – несмотря на все сопутствующие такому таинственному обретению сложности, противоречия и антиномии.

Невзирая на все самонадеянные нигилистические попытки и тщание в 20-м веке заменить опыт Искусства формами научно-технического знания и прогресса или готовыми заранее формами его близнеца брата – китча и лубочного консерватизма, сейчас самое время сказать: глубинный художественный опыт, как и его осмысленное выражение, всё-таки существует, и он всегда нов. Хотя так же стар, как мир и человеческий вид. Это своего рода вспышка – но озаряет она отнюдь не голую структуру научной мысли, материальной, граничащей с вакуумом. Не только такую мысль. Но прежде всего таинственную субстанцию самого свободного человеческого слова, наделённого самостоятельной и неисчерпаемой художественной ценностью. Это – субстанция смысла или, другими словами, художественно-эстетическое начало, или видение бесконечной Жизни, открывающееся человечеству лишь в творчестве, никогда не бессловесном.

Прогрессизм и техническая цивилизация не отменяют духовной Культуры. На это может «покушаться» разве что юношеский максимализм научно-технического, технократического века. Либо неосознанная человеком поверхностного, пусть даже технократического образования, глупость, которая, впрочем, к науке не имеет никакого отношения.

Глупость есть только глупость. Прогрессистская ограниченность универсальной перспективы развития человеческого вида, глубоко художественной перспективы. Не зря математики говорят именно о красоте математической истины или иных своих расчётов. Пифагор, как известно, был орфиком (знал о музыке сфер).

Другое дело, что собственная умудрённость, или опытность, даётся художнику слова с огромным трудом и через напряжение буквально всех его (только ли человеческих?) сил. Мы видим это отчасти и на примере подборки Варвары Малыгиной. Представляет же поэтический опыт из себя порой лишь небольшое по объёму, хотя и ёмкое словесное смыслообразование. Не в этом ли отличие подлинной гармонии от беспредельности цветных помоев попсовой околокультурной энтропийной безвкусицы, льющейся отовсюду.

Но зато это явление чего-то ещё не бывшего в искусстве прежде и вместе с тем более-менее внятно выражающее собой некоторую грань духа именно сегодняшнего времени и, может быть, признаки новой эпохи. Как знать?

Будем же и мы с тобой, читатель, благодарны «бедному художнику слова», по бессмертному выражению русского поэта, за этот явленный в наш мир по-новому прекрасный, вечно жизнеутверждающий смысл. Он дорогого стоит.

Варвара Малыгина пишет в рифму тоже, но сегодня перед нами небольшой цикл свободных стихотворений, по-своему удивительных. Песни нового, всегда трудного, но вместе с тем, индивидуального и оригинального опыта. И это – не песни массовой невинности.

* * *

Ищу место

Повесить постер

С автографами

Музыкантов любимой группы,

Чтобы не выгорел

Под лучами солнца.

Но не на обои же клеить!

Хотя, помню, раньше

Я клеила постеры

С любимыми группами

Прямо на стены.

Но только тогда

Обои были старыми,

А я молодой.

Теперь же наоборот:

В новой квартире

Новые обои

И старая я.

Ikea – островок Швеции в нашем городе,

Хоть и не всё, что там продается,

Действительно сделано в Швеции.

Но, тем не менее, скандинавский дизайн…

Серым февральским днем

В тряской уфимской маршрутке

Я пишу эти строки

Настоящей скандинавской ручкой.

Идеальной ручкой, сделанной из бутылок.

И пусть надписи белым по красному

Уже наполовину стерлись,

Она удобнее, чем все остальные ручки,

Которые я когда-либо

Держала в руках.

А еще она напоминает мне

Об узких мощеных улицах

Солнечного Стокгольма,

О сводах Кафедрального собора

Туманного дождливого Турку,

О долгой дороге к морю

Вдоль бесконечных лесов и камня.

Напоминает о море

И о пароме «Viking Grace» тех же цветов,

На котором я купила её в такс-фри.

Скандинавский дизайн – лучший дизайн в мире.

* * *

Я прикасаюсь к тебе

Со всей теплотой и нежностью,

А ты говоришь:

«Не трогай меня

Своими холодными руками!»

* * *

Еще в детстве мы поняли,

Что если прикоснуться к огню,

Будет больно.

Позже узнали, что сильнее огня

Обжигает любовь.

Но в юности самонадеянно

Летели навстречу –

Обжигались, а то и вовсе

Сгорали дотла,

Возрождались из пепла,

Чтобы снова опалиться.

Теперь точно знаем: больно будет.

Не менее больно, чем в молодости.

Но также знаем, что это пройдет.

Всенепременно пройдет, и скоро!

И вообще, ты страдаешь всего лишь

От очередной несчастной любви!

Не от того, что кто-то умер,

Не от того, что тебе негде жить…

Это так здорово, и даже приятно:

Можно писать глупые стихи

И выкладывать в интернет,

Где их, может быть, даже кто-то прочтет.

* * *

Когда читаешь

Биографию кого-то великого

И давно жившего,

Вписанную в эпоху,

Думаешь, как же ничтожно

Коротка жизнь человека!

И в то же время, Мне удивительно,

Как давно Я живу на свете!

Заканчиваются десятые годы XXI века.

Я помню нулевые, девяностые

И даже немного восьмидесятые.

Я помню так много!

Помню больше, чем остальные.

Но, перечитывая

Свои старые записи,

Понимаю, что еще больше забыла.

А значит, этого, скорее всего,

Не помнит уже никто.

Зато столько песен помню

Нулевых, девяностых

И даже немного восьмидесятых,

Которые, каждый раз, как слышу их,

Вновь возвращают туда,

В давно минувшие дни,

В места, которых нет больше,

К людям, которых уже не увижу,

К ушедшим забытым чувствам.

Их было так много! Не надо больше!

Не надо больше песен!

* * *

Женщины живут только любовью,

Любовью к мужчине.

Без любви они мертвы,

В них нет жизни.

Ищут мужчину, которого

Можно было бы полюбить,

Но снова находят не того,

И снова умирают.

А я сочувствую этим женщинам

И думаю, что мне-то повезло:

Я научилась жить чем-то другим,

Любовью к чему-то другому!

Скрывая ото всех и, в первую очередь, от себя,

Что за всем этим другим

Стоит всё та же любовь,

Всё та же любовь к мужчине.

Топовые блогеры, их комментаторы,

Просто интернет-пользователи в сообществах

Пишут, что женщины никому не нужны.

Нужны только юные девы, да и то…

Но женщины все равно верят, надеются, ищут.

Я давно ни на что не надеюсь и никого не ищу.

Мама говорила, что я такая никому не нужна.

Подруга, теперь уже бывшая, тоже сказала,

Потому что предлагала меня друзьям мужа –

Никто не захотел брать.

Отвечаю: «Ну и что? Мне тоже никто не нужен.

И вообще, я не вещь»

Повторяю, как мантру: «Ты никому не нужна»

Но иногда на меня что-то находит.

Или меня кто-то зачем-то находит.

И тогда, в уверенности, что любой,

Кто со мной соприкоснется,

Будет разочарован,

И в страхе перед этим,

Спешу скорее разочаровать(ся).

* * *

Каждый раз, когда захожу во двор

Дома 19 по улице Гагарина,

Чувствую себя призраком, бесплотным духом,

Зачем-то явившимся в мир людей.

В мир, к которому сам некогда принадлежал,

В котором ему больше нет места.

Так и я стою невидимая, не осязаемая,

А вокруг – жизнь. Та жизнь, где меня уже нет.

Наступило новое лето. Окно на первом этаже открыто,

Ветер колышет тюль.

А ведь еще совсем недавно

Тоже была здесь!

Ходила по этим тропинкам,

Смотрела в одно из этих окон,

Писала стихи про серые многоэтажки,

Но теперь меня нет.

И кто-то другой ходит по тропинкам,

Смотрит в окна и, может быть,

Даже пишет стихи.

Хотелось бы крикнуть: «Эй! Я тут!»

Поговорить с бывшими соседями,

Но они не видят,

Проходят мимо и сквозь меня.

Смотрю на чьи-нибудь знакомые окна,

И плакать хочется...

А потом разворачиваюсь и ухожу.

Туда, откуда пришла.

* * *

Когда я была маленькая,

Одна девочка сказала мне,

Что, если подпирать ладонью щёку,

Твоя мама умрет. С тех пор я никогда

Не подпирала щёку ладонью.

Но, несмотря на это,

Однажды моя мама все-таки умерла.

Значит, теперь уже можно.

Но всё равно, каждый раз,

Когда пытаюсь опереться щекой на ладонь,

Меня не покидает ощущение,

Что делаю что-то ужасное и неправильное.

* * *

Зареклась вступать в романтические отношения,

Поклялась быть «светской инокиней»,

В этом смысле, по крайней мере.

И у меня получается: уже ничего не нужно.

Но любви всё-таки иногда хочется.

Особенно, когда делать нечего.

(Нет, здесь ни при чем алкоголь,

И время года тоже)

Но каждый раз стараюсь отвлечься,

Найти какое-то занятие.

И убеждаю себя, что дружба лучше любви.

Хотя, скорее всего, дело в том,

Что дружить я умею,

А любить – нет.