А я стоял и смотрел в окно боясь думать о Карме. Часть вторая

А есть ли в этом обаятельном образе, в этой бесконечной актуализации искусственного самоговорения километрами стихов (наподобие самогоноварения или другого какого несварения), – есть ли в этом постоянном искусственном словоразыгрывании бессмыслицы носителем классического контрабаса и технического образования, – есть ли во всём этом, спрашиваю я вас, некий шарм, прикол или подлинное Искусство слова – читателю предоставляется судить самостоятельно. А я и судить не стану. Увольте.

Могу только заметить, задрав голову, свысока, сбоку-припёку, что это, так сказать, авангардистская линия – в позднемодернистском своём изводе, в сегодняшнем русском искусстве не то прозы, не то поэзии. Линия извилистая, рассеянно-ироническая, абсурдистская, почти уже совсем механическая, если бы не искренняя грусть в глазах её извивающихся на медленном огне червячков. Но, может быть, это – ветка. Веточка – затянувшаяся. Её душа, тянущаяся – к добру ли и красоте несказанной, надвое сказанной, к свету той ли истины, что спасает вас, освобождая? Или это впопад каким-нибудь растущим на ветвящейся линии отросткам различной природы, например, будущим неравнобедренным и неподобным треугольникам? Или обрывчатые зачатки иных фигур? Или это – завязь каких-то сновидческих абстракций и функций «воспалённого» мозга машины в режиме сна? Или это – симулякры несъедобных ягод электронного познания? Или это – игра квантовой ряби отсутствующего смысла в тёмном зазеркалье учёного сознания-незнания?

И, конечно же, всё это происходит на фоне очередной поездки ирреального персонажа Р. Нуриева – в какой-нибудь Китай? А лучше – в Новую Англию, чтобы уж прогуляться-так-прогуляться там с заживо вросшим в спину, как карлсоновский пропеллер, контрабасом, шевелящего всеми колками в такт волосам на голове встречного сумасшедшего аборигена.

Трусцой, налегке, с музыкой за плечами, по бережку изрядно загаженного, всё ещё Тихого океана. Если только именно этот, а не какой-то другой, океан омывает эти всамделишные штаты.

Но может быть, как и бывает у этого автора, происходит всё это-не-это просто на обычной кухне типичной уфимской панельной девятиэтажки, на 7-м этаже – за очередной приторной бутылкой ситро-пепси-колы-лимонада? И всё это не Нуриевым написано, а только примстилось-пригрезилось-вообразилось очередному Буратино с этикетки? И это действительно – всего лишь розоватый сон о событиях реальной жизни? И пусть в нём кто хочет, тот и разгуливает по весям какой-то, непонятной никому, ничьей Родины. Да ещё и вызывающе представляется удивлённым её гражданам каким-то Нуриевым (не то Рудольфом, не то Рустамом – они, граждане, потом и не вспомнят уже точно – кем именно). Разгуливает и что-то искусно им кричит во все свои лёгкие, далеко торчащие из глотки симпатичного горлопана-музыканта. Лёгкие – впадающие прямо в их раскидистые, сворачивающиеся по ходу уши. Или это он так поёт, поёт, колебля неистово всяческие струны своего контрабаса-пропеллера? А прислушаешься: это он их агитирует – доказывает гражданам приснившейся страны, что он – не только сон обжёгшегося о пламя любви мотылька, а всамделишный, живой и тёплый ещё Рустам-принц-Нури. Рустик. Так запомните его таким.

Вот он, уткнулся сейчас горячим своим, влажным от чувств, носом в холодное автобусное стекло, за которым бог весть что мелькает и проносится, всё ускоряясь. Видите? Он уже далеко от вас. А вот теперь он уже карабкается на коротких пластмассовых лыжах по стене своего коммунального жилища, неожиданно и как-то вдруг внезапно погрузившегося в очередную мировую ночь – в её странные, неадекватные дебри-пространства. Кривые, как зеркала. Тут же в них исчезая.

А за нарисованным окном на придуманной стене временно взорванного погружением в собственное подсознание дома исчезает до рассвета воображённый кем-то дневной мир. Тем, за кем Р. Нуриев всё это непрестанно записывает. Его мир исчезает ночью, настырно появляясь в буквах, не зависимо от времени суток.

Редакция оставила написание многих замечательных и оригинальных авторских знаков без изменений и правки как часть неповторимой никем (кроме самого автора) манеры автора.

Алексей Кривошеев

* * *

Как-нибудь я понимаю.

Не это ли там иногда позавчера? Не это, нет.

А в некоторых-то царствах-государствах Ветер выручает меня, когда потихоньку иду к Тексту новому, и когда во что-нибудь верю.

В те дни Два Замечательных Предела были новостью той, что вела меня по крышам всяческих образований вполне возможно, что к Солнцу.

Но если вернуться туда, то будто там ничего нет.

Среди Уральских гор в Миньяре я не бард.

Конечно! Высоко летают они – представители авторской песни.

В рамках учебного курса всё прекрасно, цельно и совершенно, кстати.

Почему бы нет?

* * *

100 процентов зарядки. 90 килограмм картошки.

77 литров воды. 65 вагонов товарных в составе.

50 грамм огненной воды. 42 градуса – крепость коньяка.

30 минут до весны осталось. 29 конфет в кармане.

15 котлет в кастрюле и банка в сметане. 7 пиджаков в шкафу.

6 шарфов на ветру. Галстуков 5.

4 струны Контрабаса.

3-х голосная фуга Баха.

Два автора – Джон и Маккартни. Хариссон

Джордж – единственный и неповторимый.

Ринго Старр всеми нами любимый.

Ноль копеек когда и не более в карманах тех самых,

надо идти на работу пешком,

Потому, что вовсе не получится переместиться

На некое расстояние на 266-м автобусе.

* * *

Одна только неясная футурология

Будущего предсказуемости замкнутого круга

Ежедневных стихов

Вчерашних, завтрашних, тогдашних

А также круга хождения то тут, то между

И повторяющиеся, стало быть,

Поиски самоповторов для старых как ручей весенний песен

В коридорах различия учеб

Об учëбах можно написать взахлеб

Но давай-те лучше съедим мы Учпочмаков мешок

Вот и весь праздник с шампанским

Годового этого отчета

Да откуда-то пришла

Глупая страсть бросаться на мельницы и индюков

Привлекая внимание ленивое бездны к себе

Не забывающая дразнить гусей Подсознанья

Там, где волны Белой реки одеваются в лëд декабря

Там, где столбы плывут над стынущими льдинами

Там, где традиция была городская выходить на мост в апреле

Там, где воспитательница детсада рассказывает Детству о грачах, что прилетели о том, что они прилетели

Там, где я иду по улице Пушкина из любопытства от начала до конца 15-тилетний, но умный

Там, где прятал игру на укулеле в магазине музыкальном я

Уничтожая внимательность продавцов на недолго

Там, где надежды на мороз улететь в Сочи успели

Там, где я ищу в многословии оптимума стихотворения

Там, где не предвидится ни вдохновения, ни озарения, ни дерзновения

Там, где только не все для гитары колки держат строй

Там, где принято настраивать объекты звуковые на 442

Там, где шел я мимо, но все-таки я не дошел

Там, где мучил я себя мелкомыслием о том, чего быть не может никогда

Наверное, я дома

Там, где полезная стояла советская столовая

Скатерти новые, солонки старые

Там, где возможность была на углу Пушкина и Лермонтова

Прочитать на диктофон рассказ "Возможности"

Там, где Китайские предупреждения собираю я на свою голову

Пролетая где-то над Зимбабве

Там, где на холме глядя в горизонт сижу и думаю: "В Москву, в Москву"

Там, где весь овраг завален глиной новой

Для строительства Многоквартирности семейных счастий

Там, где я запутался в себе

Там, где за чужим компьютером склеиваю звуки я

Тщательное подбирая оформление чтению поэмы "Бибигон"

В исполнении самого Чуковского

Там, где блюз придуман только что, в сквере Медицинского Университета – "Я устал и боюсь"

Там, где где-то надо мне бежать и не вспоминать

Все, что было об этом и об этом

Там, где выходил один я из джаз-клуба

Чтобы только дома оказаться...

...Получалось.

Там, где снег танцующий над городом

Там, где более чем 20 раз повторяю – "Там, где"

Там, где катит поезд чорную слезу

Никуда сегодня не поеду, не поеду

Там, где ум выруливает мой так, что сам я удивлен

Там, где я забыл решенья уравнений

Там, где лампочка то потухнет, то погаснет

Там, где нет желания особого встретить Весело-весело

Пресловутый Новый год

Там, где гаснет Оптимизм, но не пропадает никак и ни за что

Вот, что быть может главное

Возможно нечто могу я сказать

Возможно где-то там все не так

Но даже в Америке я это я

Несмотря на то, что перевернут Малой Медведицы знак

В беспощадной южной Флоридской ночи

Очень темной.

Пока было везение слетать в Китай

И было гулянье в летние дни по Уфе летом уходящего года

Не без элементов страстей по-человечески невысоких

Пока не выпил стакан воды из-под крана

И может быть даже "февральским утром вышел слишком рано"

И видел, как Льды река провоцировала мгновеньями лучей Солнца начинать таять

Но Лед молчал, стиснув льдины в молчании строгом.

И вспомнилось мне как я покупал на пластинки фирмы "Мелодия"

Где-то там на улице Маркса

И знаю я.

Дома полно у меня мелодичного того самого "винила"

И как пелось когда-то давно: "Когда это было, когда это было. Во сне, наяву"

И может, действительно здесь Вам не тут?

Такие вопросы. кстати любит задавать своим жителям и гостям – Санкт-Петербург

Но Петербург не там, где...

И первые строчек 6 совсем не о том

И следующие не об этом

А я стоял и смотрел в окно боясь думать о Карме

Пролетела ворона, сказала "кар-кар".

И я запел песню "Эль Кондор Паса".

Новый Год, Новый.

* * *

Бетховена ждут Чак Берри и Леннон На берегу, где Рыбинские рыбаки для «Аквариума» ловят мелодий пену.

Вагнер покупает на рынке кота и 5 килограмм селëдки. Шуберт роняет блокнот с пьесой из тысячи нот, его догоняет Шуман, отдавая потерю хозяину, поёт ему песенку «Вуман» из «Двойной Фантазии» Леннона. Брамс мимо проходит мимо и приглашает Шуберта с Шуманом в пивбар, мотивируя тем, что в Уфу к нам приехал сам Пол Маккартни и надо бы его хорошо встретить и угостить. Вагнер, услышав все это, сказал: «Извините, но я в бар не пойду, мне надо сегодня приготовить корм коту». «Лаконичный отказ» – подумал о Вагнере стихослагатель Басë, выпил при этом три рюмки сакэ и всё. Чак Берри обещал привезти в Уфу из Петербурга, из Стерлитамака, из Копенгагена 200 новых гитар. Аннушка сказала: «В Уфе обязательно нужен ещё и ситар», она сказала ещё: «Здравствуй, папа! Мой дорогой Рави Шанкар».

Маккартни вышел на площадь там, где уфимский вокзал и улыбаясь светло пластинку с римскою цифрой III подмышкой держал. Трамвай номер 1, вовсе не 3 по горе над вокзалом пробежал. Борис Гребенщиков Мальчишу-Кибальчишу рэп зачитал: «Когда ты был мал, ты знал то, что знал». Мальчиш-Плохиш в магазине «Знание», что на улице Центральной брошюру «Дао дэ цзин» покупал, он и Кибальчиш – близнецы. Но об этом я никому не рассказал. Уорхолл устроился на полставки в колледж искусств и для студентов как учебный пример гречку и рис он нарисовал. А я пью чай, у меня в блюдце халва и крутятся на патефоне чьи-то слова: «Насинг гонна Чейни май ворлд». Кобейна Боуи за шыворот-выворот держит и просит: «Не ходил бы ты сегодня воровать картошку к Бобу Дилану на огород. Он тебе и так мешок овощей принесёт. Объясни ему только спокойно, что у тебя сейчас кризисный год»

«Вот, новый поворот. И мотор ревёт» – это «Машина Времени» перемещает на некоторое время в 1979-й год. Но дело не только в этом, я купил себе небольшой самолет, я сегодня пилот. Нет, не Нестеров я. Но зато со мной в Оренбург полетели и Вагнер, и его замечательный кот. А вот и Харрисон всем нам поёт: «Солнце над городом встаёт. Скоро-скоро Новый Год». Ринго Старр дарит Шуберту второй блокнот.