Экстрим Михаила Ерилина

Во всяком случае, именно так прочитал его я, старый почитатель стихотворчества вообще и ерилинского в частности. Хотя отношение к вольным ерилинским стихам и поэмам у каждого из читателей будет неоднозначным. Особенно что касается читающих стихи пуристов – блюстителей чистоты стихотворческой грамматики, лексики и тому подобной формалистики стихотворения. Но разве мы сами не отплевываемся от нынешнего печатного или озвученного слова:

Стихи, где думать надо,

Не приняты сейчас,

Мы чаще мату рады,

А думать – не про нас.

И не только по причине ворвавшихся в нашу новую речь уголовных жаргонов, заморских сленгов, бытовой похабщины и мата... А от той беспросветной лжи, фальши и пошлости того же продажного телевидения или товарного чтива, начисто оторванных от истинно народной жизни... Чем самиздатовские ерилинские стихи и поэмы как раз и не страдают. Напротив. Их отличают обостренная правда этой самой народной жизни и искренняя откровенность самого поэта, доходящая порой до самообнажения. Ибо истинная, тем более лирическая поэзия – это всегда обнажение. Стриптиз души любого поэта-лирика.

Впрочем, у меня самого далеко не однозначное отношение к Ерилину и его стихотворчеству. «Сквозь мастера смотри на мастерство» – учил меня один старый, смотрящий за поэтами поэт. Хотя мастерам многое принято прощать.

Так что для начала хочу сказать, что как человек Михаил Ерилин для меня был всегда крайне противоречивым. Этаким тяни-толкаем о двух головах и пузе («Я являю пузатую стать», как воспевает он самого себя).

И то правда, в детстве он страдал от голода, а в зрелости – от чревоугодия: «Я так тогда наголодался в детстве, что ныне даже брюхо отрастил». Как бродячий поэт и философ наподобие Григория Сковороды, тоже страдавшего от чревоугодия. Кстати, провозгласившего в своей бродячей философии, что «смысл человеческой жизни – в подвиге самопознания!». И, пожалуй, поэзия и философия Михаила Ерилина сводятся к тому же. К самопознанию. Как своей мятущейся души, так и страждущего тела.

Или вот еще: Ерилин, казалось бы, многим был обязан Советам, при каких провел все свои молодые годы и большую часть своих зрелых лет. И все советское прошлое вдруг преступил и отринул.

Но, проклиная советское прошлое, он еще больше проклинает постсоветское настоящее:

Жить не хочется... И дочь

Говорит: «Рожать не буду...»

Пахнет падалью и блудом

По России – аж невмочь...

Переверните-ка снова его сборник и вновь взгляните на его постсоветский портрет: высокое, думное чело, косая прядь волос, волевой двойной подбородок и целых четыре глаза, устремленных в светлое будущее... Четырехглазый провидец! Бродячий поэт и философ. К тому же, еще и русский, верящий в Бога («по большому счету») язычник! Хотя бы по истинно своей русской, языческой фамилии («Ерило» – «Ярило»). Со своей исконно русской, языческой ментальностью:

Испить попросится водицы,

Скосившись на накрытый стол,

Потом сподобится напиться

И влезть хозяйке под подол.

И ко всему этому – еще и моралист. Этакий христианский человеколюб-самоучка! Потому как воспринимает жизнь, особенно нынешнее житие-бытие, бытовуху («А я-то о высоком не пишу – я больше все о бытовухе...»), не такой, какая она есть, а такой, какой «она ему хочется». Не по жизни, а по нему. По Ерилину! Или вот еще – не хочет вождя. Никакого! Ни железного, ни стального.

Нам пофартило! Мы войне не стали

Кусками падали, и голод нас не съел,

И даже замочить нас не поспел

Железный человек... почти из стали.

И даже атомную дуру нам оставил,

Как оберег на шее, от врагов –

Страны господ, попов и паханов...

После всего этого Ерилина не отнесешь к идеальным людям. Тем более – к любимым. Но я его люблю. Даже не идеального. Может быть, потому, что тот, кто идеален, в любви и не нуждается.

Что же касается его поэзии, то Михаил Ерилин со своей экстремальной поэтической ерилинщиной – самый что ни на есть самородок – «…чистейшей, природной, самородной воды поэт!», как сказал про Ерилина однажды Александр Филиппов. И лучше, пожалуй, не скажешь.

И в своем поэтическом творчестве Ерилин не какой-нибудь там «сочинитель бедный» или способный стихотворец, а всегда творец! Потому что в его стихотворчестве главное – это творение: нечто совершенно новое, ни на кого не похожее.

А мать, как прежде, ожидает,

Тихонько выйдя на крыльцо,

И темнотою остужает

Уставшее от глаз лицо...

Именно творческое начало делает поэзию – поэзией, а поэта – поэтом. Впрочем, в наше время с этой меркой трудно преуспеть в поэзии. Тем более – в традиционной. И поэтому поэт избирает неомодернисткую, или новомодерновую, что ли, поэзию. Такую, какую называют ассоциативной или метафорической...

Что же до Ерилина, то он в своих новомодерновых стихах и поэмах все же довольно традиционен и реалистичен. Весом, груб, зрим. И его эстетика – это, скорее, антиэстетика. Какая по своему тоже прекрасна. И тоже притягательна и востребована. К тому же, у него есть и явная гражданская позиция со своими злыми провидческими кликами (без кликушества) и своей бунтарской крамолой. И самое важное, что стихи Ермилина почти не вызывают ощущения отраженности или вторичности и исходят не от начитанности, а всегда от живой правды жизни... Однако его проблема – в форме его стихов и поэм. В отличие от Смирнова или Банникова, он неровен, угловат, порожист. Иногда это идет от установки, но чаще – от слабого владения формой стихосложения, какую Ерилин пытается скрыть за всей этой угловатостью и порожистостью. За эпатажем, косноязычием, ерничаньем, ерильничаньем. Куражом! А то и за откровенной безграмотностью. Но и в этом притягательность его поэзии. И еще в том, что он, опять же, творит ее не только от всей своей души, но и от всей своей плоти.

И не потому ли Ерилина во всех официальных печатных изданиях, за исключением вольных самиздатовских, нещадно купируют и правят? Зачастую в худшую сторону. И еще обижаются на то, что он лучше пишет стихи и поэмы. Тем паче когда лучшие из них, несомненно, востребованы новым временем и современным, хоть и мало читающим стихи, читателем...

Разумеется, составляя антологию уфимских поэтов, я бы дал достойную подборку из лучших, самых «антологичных» и не менее хрестоматийных ерилинских стихов и поэм. Особенно о природе. О башкирской природе! Горной, лесной, речной. Ягодной, рыбной, грибной. О рыбацких кострах. О рыбалках. О его любимой Деме. Демушке! На какой и уключину сломать, и ключицу – одно счастье! Какое не всякому дано. Но тогда бы я упустил его еще более, на мой вкус, вкусные изюминки – «перламуторные» перлы его рассыпанных по стихам и поэмам строк и строф, эпитетов и метафор. Его поэтической экстремальной ерилинщины, какая вряд ли когда еще будет опубликована. Разве что у нас, в «Истоках». Так что – следите за нашими публикациями.

Георгий КАЦЕРИК.