Вера, власть, добротный дом –
Где-то, кем-то. Но притом
Может взгляд как фотопленку
Слой любви, воздушно-тонкий.
Десять с двадцатью семью нулями –
Больше, чем травинок на поляне
Хоть любовь – обычная частица,
Иногда, чтоб в чувствах объясниться,
Для него всегда большое горе,
Ветер тяги в тесном дымоходе,
За зиму размножившийся холод
Оценить не может совершенства
Пса не надо гладить против шерсти –
Улетают в ночь цветные искры,
Две частицы донесутся быстро
Нет ничего на свете невесомее
Подружки, ставшей вдруг чужой.
От Бужоле ночного полусонная…
Нет ничего ее невосполнимее –
Консьержки с осенью в глазах,
С бордовым гребнем в волосах
С таким родным, знакомым именем…
Среди поэтов есть и параноики
Становится волной скандальной хроники.
Один из них с подставой, с парижанкою
Забыв про все за чмоканьями жаркими…
Наутро – неприятности в дипмиссии,
Потом – вокзальная хандра,
Коньяк же, принятый с утра,
Шепнул, что звали женщину Патриссией…
И с этим именем, вполне затасканным,
Поэт попробует вздремнуть,
А память не в чем упрекнуть:
Она осталась там – с хмельными ласками…
Ну-ка, узник подполья, выйди
И взгляни-ка на свет этот белый,
Ты давненько его не видел,
Расскажи, что в тебе накипело
И что вычитал там, в подполье,
У мыслителей разного толка,
И доволен ли этой ролью –
Быть советником мудрым и только?
А подполье – это ль не прихоть
Не ума, не эмоций, а лени,
Кто дружил с ней, вели себя тихо,
Без упреков, без тени сомнений
В правоте своего подполья:
Нет застоя, нет культа спесивых,
А теперь тебя ждет застолье,
Смех друзей и дороги России…
Горизонт несравнимо шире,
Чем тоннельного взгляда пределы,
Но потери грядут большие,
Настоящих мужчин, со словом –
Крепким, как придорожная насыпь.
Дух застоя пока не сломлен,
Но не стоит нам делать все наспех.
Океан – тот самый, из «Соляриса»
Медленно наш город окружил,
Стройным рядом тростниковых зарослей,
В них его пульсировала жизнь…
Наши ЛЭПы кое-где оборваны,
Освещают путь особым органам,
Призванным высвечивать людей.
Океан, действительно был мыслящим,
Так решил творец Станислав Лем,
Уж, какие тут забавы, игрища…
С этих пор придется думать всем
О дорогах ровных лишь в сознании,
О забытых всеми ветхих зданиях,
Заболевших после сквозняков.
Неужели навыки Потемкиных
Пригодятся через сотни лет?
Впрямь, история – вещица тонкая,
Был бы здесь Левша – он знал секрет.
Но задумались впервые улицы,
В парке вновь магнолии в цвету…
Лем, Тарковский, вы такие умницы:
Романтики, куда исчезли вы?
Слабо Вам походить по лезвию,
Чтоб волосы вздымались дыбом,
Ну что ж, вы сделали свой выбор.
Родители могли бы фору вам
Спокойно дать, те знали формулу
Безумства чувств, которым разум,
По счастью, не помог ни разу.
А скуки на сто лет закуплено…
В Майн Рида, в Жюля Верна, в Купера
Почти никто и не заглянет –
Вокруг один гламур и глянец, –
И в жизни, и в любовной лирике –
Такой, чтоб от нее весь мир икал,
Пора нам благородных рыцарей
И женщин романтичных выцедить
Из той бурды, что раньше пили
За тех, кого мы не любили.
Тот, кто танковый придумал биатлон
И вояка, и по-своему умен,
Во втором я очень сильно сомневаюсь
Психологией военных занимаясь…
Миру – мир! – девиз несется над Землей…
В биатлоне же и летом, и зимой
Чуть побегав, постреляют по мишеням
И опять бегут, чтоб публикой кишели
Все природные неровности Земли,
Это больше характерно для зимы;
В биатлоне никого не убивают,
Слава спорту, по тарелочкам стреляют.
А теперь вот и до танков добрались,
Потому что этих монстров – завались,
У танкистов кровь кипит, а в тех солярка,
На столах у нас – военная солянка.
От нее проснуться может прежний страх,
Между прочим, все танкисты разных стран,
Проводя всю жизнь в пудовых шлемофонах,
Не мечтают о каких-либо реформах.
Очень жаль, что это спортом все зовут,
У кого башка, как башня, жизнь – мазут,
Генетически не все навоевались,
Потому и танкодромы создавались…
Перестаньте же, военные чины,
Как в чуму играть железками войны!
Мы, гражданские, без танков обойдемся:
Есть ракеты, биатлон и мы прорвемся…
Ты можешь только в полусне;
Раскрой окно, подушку взбей,
Весь день до капли как вино,
Порассуждав о том, о сем,
Нырнешь в дремоту, в полусон.
А в нем ты потеряешь слух
И будешь нем, как пара слуг,
Застывших в позах боевых.
Ты будешь сам бояться их.
Служанки бы потрогать грудь,
Чтоб молодость себе вернуть…
Нет, Фаустом тебе не быть:
С тобой ведь та, кого любить
Несдержанной любви твоей,
Испытанной стыдом разлук,
И трусостью дрожащих рук,
К тому, что сон исчезнет вмиг,
А с ним и память, ты привык,
Поймешь, что сном была вся жизнь,
А ты – разиней из разинь.
Хорошо бы вплавь саженками
До песка добраться желтого
Отмели, вдруг всплывшей из глубин…
Помним оба шепот сосен мы:
«Скоро станете вы взрослыми
Окунувшись в таинство любви».
Не у всех свои есть отмели,
Острова, откуда род вели,
Все влюбленные в поток зари.
Наша юность в Лету канула,
Это фото… Сможешь, позвони.
С кем же, с кем проводишь время ты?
Может, как сурки вы дремлете,
Но любовь с бессонницей в ладу;
С фото снова улыбнулась ты,
Не в песочном, в лавровом саду.
Осень дергала шляпу за тулью,
Воробьи просвистели как пули,
Чиркнул клювом по партии шахмат,
Усмехнулся старик: «Вот так жахнул,
Не давался на клетках аллеи,
Кони скачут, копыт не жалея,
В городском чуть живом зоопарке,
Сколько было отложено партий
Далеко до фельдмаршала Ферзя,
Непременно заглянет в пивнушку,
Где поднимет янтарную кружку
Подготовил Алексей Кривошеев