Отталкиваясь от консервативной поэтики

Прелесть консервативного толка поэзии в некой сугубой земной и родовой определённости, постоянстве общих человеческих чувств и помыслов, выраженных достаточно однообразно, чтобы в них можно было усомниться.

Отсутствие частной души в такой родовой поэзии, покрывается общей коллективной душой, лишённой сомнений в самой себе. Ведь она же, эта родовая душа – общая и верить в неё предписывается строго всем и без исключения. А сомневаться – никому. Под страхом смерти. Поэтому когда человек с нарождающейся – особой, индивидуальной – душой начинает сомневаться в необходимой для всех, бессознательной и слепой (не сомневающейся) правоте – ему обычно достаётся от жрецов архаического родового начала.

Возможно, для того чтобы отдельный человек вдруг проснулся от векового сна общих, слишком инертных материальных законов, с ним, индивидуумом, должно произойти нечто очень важное, необычайное. Глубинные сдвиги в душе.

Великий Дух, хранитель целого рода, только тогда низойдёт на отдельную бедную голову, чтобы она, голова эта, смогла вдруг заговорить по-новому, другим, не менее убедительным языком. По-другому сцепляя слова, в новом, свободном и гармоничном порядке. Преодолев силу инерции и родовой власти. Как Пушкинский или Лермонтовский пророк или их лирический герой.

Не заумно, бестолково, запутанно-загадочно, нарочито-оригинально, грубо или манерно. И не просто красно и общепонятно. Нет, заговорить – вещим голосом самой глубины. Почти безыскусно. Ничуть не искусственно. Неповторимо. Не словами из общего мифа, а – из сердца, средоточия всех чувств.

Какое-то огромное внутреннее потрясение, подобное мировой катастрофе, народной войне, беде человеческой – развязывает ни на что уже не похожую поэтическую речь пробуждённой, ещё одинокой души. Речь, сначала – непонятную, подозрительную, как будто опасную для рода человеческого. Непривычную речь для всех.

За нечто подобное слепые (не вполне сознающие себя) силы рода предлагают Сократу изгнание или чашу смертельного яда. Христу – распятие и смерть. Поэту-изгою – осуждение или забвение.

Поэтому нет пророка в своём отечестве.

Но и среди советских литературных консервативных коллективов, укоренённых в традиции устной, или сказовой, народной речи среднего (добротного) художественного уровня (автор у них как бы один на всех, по большому счёту – аноним, за которым стоит всё та же власть однозначно родовой стихии), среди, говорим мы, этих авторов всё-таки нет-нет да и выделяются лучшие – самые искусные и чуткие умельцы поэтического ремесла. С уже нарождающимся «лица необщим выраженьем», о котором упоминал удивительный русский поэт Евгений Баратынский. И появившийся поэт выделяется хотя бы в пределе слишком ещё однообразной, лишённой индивидуальной самостийности односторонне коллективной поэтики. О поэтах-консерваторах – продвинутый читатель может судить и сам. Как и о прогрессистах, другой крайней противоположности.

Несомненно, именно к таким авторам, наиболее чувствительным к музыке и образности ещё родовой, консервативной по своему строю стихотворной речи и принадлежит Юрий Сайфуллин, которого мы сегодня с удовольствием представляем читателю «Истоков».

И, чтобы закончить с затянувшимся вступлением, добавим только, что наличие осознавшей себя частной (уже не консервативной или прогрессивной только) человеческой души не противоречит законам рода, не исключает их. Но, напротив, удваивает само их утверждение, преумножая его в независимом уже поэтическом слове, превращая слепую материю родовых (слишком общих) законов через личное их постижение и видение в благодатную полноту уже свободной, универсальной, мировой души.

Так исполняются древние заветы и зароки – в великом и самостийном поэтическом слове, почти невозможном в своём двойном единстве и едва уловляемой целостности частного и многого. Но это будет уже поэзия столь же мало консервативная, сколько мало она и прогрессистская (модернистская и т. д.)

Поэзия личной цельности почти лишена предметности – искусство его слишком утончённое и символическое, как, впрочем, и сама духовная реальность, которую оно выражает.

Но это будет уже другая поэзия, вечно изменчивая и текучая, бесконечно живая в своём глубочайшем постоянстве, едва уловимая в своей всеохватности. Это будет уже другой, неконсервативный тип поэта.

Алексей КРИВОШЕЕВ

Когда вся жизнь на волоске

* * *

Одиночеством быт мой наполнен,

Где-то ночь ты встречаешь одна...

До рассвета тобою я болен

За бутылкой сухого вина...

Жизнь, как сцена, где сыграны роли,

Скоро рампу погасит она...

Позабыл я к тебе все пароли,

Кто подскажет? В ответ тишина...

* * *

А за окошком нудный дождь...

И сад без листьев треплет ветер...

Когда-нибудь... но ты придешь

И постучишься тихо в двери...

И улыбнешься, и обдашь

Меня теплом не понарошку...

И мой безлиственный пейзаж

В цветах утонет за окошком...

* * *

Грозовые раскаты за дождиком,

Зябко ежится клен во дворе.

И дышу я промоченным воздухом,

И беру на базаре сирень.

Чтоб к тебе заглянуть прямо с холода

И за чаем, ловя тихий взор,

Пошутить, – "Что-то небо над городом

Прохудилось, как старенький зонт".

Чтобы тайно в глазах твоих радугу

Вдруг увидеть за стихшей грозой...

И за чаем без крепкого градуса

Охмелеть вдруг от мысли шальной...

* * *

Разлетелась в одночасье

Стаей черных птиц кручина...

Я сегодня верю в счастье,

Ты одна тому причина.

Ты со мной,

Стихает ветер,

Край волос твоих лаская,

И не знаю, где на свете

Есть еще, как ты, такая.

И не знаю, как продлить мне

Это робкое мгновенье –

На прощанье у калитки

Рук твоих прикосновенье?..

* * *

О, желанная близость губ!..

О, полночная вьюга ласки!..

Словно холст этот мир наш груб,

Но как тонко ложатся краски...

Как я долго тебя искал!

Будто черпаю в зной колодец...

Я любви своей капитал

Не растратил еще до донца.

Акварелью из чувств, надежд,

Словно радугу в небе солнце,

Пишет сердце мое шедевр,

Что любовью к тебе зовется...

* * *

Ты стала мне милой сразу,

Ты греешь,

не обжигая.

Средь женщин

зеленоглазых

Ты сама дорогая.

Не всем приходилось часто

Шептать,

как молитву, имя...

Конечно же, это счастье

Не поделю

с другими.

Скрывать, беспокоясь,

буду

Его, как последний

скряга.

За каждый твой волос

буду

Жить в вечном томленье

страха.

Средь женщин

зеленоглазых

Как ты, где найду

такую?

Ты рядом –

и в сердце праздник,

Уйдешь ты,

а я тоскую...

* * *

Почему мне так грустно,

когда слышу гобой,

Словно Гайдна увидел,

бредущего улицей Вены...

Как будто встречаюсь

и прощаюсь с тобой,

И знаю уже, что не встречусь,

наверно...

Как будто из ленты

тягучей и клейкой

Хочу, но не в силах

цикадку освободить,

Когда слышу гобой,

когда слушаю флейту,

Что-то тайно щемит

и подспудно ноет в груди...

От безделья всё это,

сказала бы мама,

С наше бы пожил,

не так бы тогда говорил...

С вами и сам я,

даже не выпив ни грамма,

Пошел бы в любую атаку

и гада громил...

Но что мне поделать,

когда вдали потихоньку

Журавушки тают,

все ближе и ближе им юг,

А я, как колодезный,

лишь гляжу им вдогонку

И гулким ведром бьюсь

об высохший сук...

Почему мне так грустно,

как будто судьбина родная

Мне сулит непонятное

что-то, злое

невдалеке...

Так собака не спит

и в дремоте ночи вспоминает

Своих теплых щенят,

что вчера

утопили в реке...

* * *

Ушла любовь... ушла, ушла...

Я затворил за нею двери...

Кому сказать, кому доверить,

Что лошадь жизни повела?

Того, что было, нет уже,

Осталась боль в хмельном угаре...

Любовь красивыми ногами

Прошла на шпильках по душе...

* * *

Словно свет на земле погас,

Так все было вчера хреново...

Но увидел сегодня Вас

И душа улыбнулась снова...

Мимолетная встреча глаз –

Наваждение... озарение...

Вне контекста судьбы рассказ,

Без концовки стихотворение...

* * *

Когда вся жизнь на волоске,

Она особенно люба...

Живем на шахматной доске,

Где ставит мат ферзей судьба...

Ах, если б знал, играю с кем...

Мат в эндшпиле – всему финал,

А я на шахматной доске

Всю жизнь в чапаевцев играл...

* * *

Одно лишь в жизни

светлое осталось, –

Живешь на свете

старенькая ты...

Все меньше

в этом мире красоты...

Ах, мама, вот она,

усталость...

* * *

Здесь запах ночной бензина

И блики цветной рекламы...

И море висит картиной

В старинной под бронзу раме...

...А где-то под волн раскаты

И знойных акаций шорох

Оранжевый вал заката

По каплям стекает в море...

И росы огнем кармина

Там блещут на зорьке в травах,

И море "висит" картиной

В обычной оконной раме...

СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ

В черемушном и яблонном дыму

Его просторы русские растили...

И с нежностью, присущей лишь ему,

Любил он белоствольную Россию.

И под свеченье утренних берез,

Уже предвидя близость расставанья,

С задумчивостью вещей произнес:

"Большое видится на расстоянье..."

* * *

Мне не поднять есенинскую лиру

И подражать ему я не берусь.

Но почему тогда и мне, башкиру,

Исконно русская понятна грусть.

Так хорошо я сердцем понимаю

Багряные предчувствия берез,

Когда с аллеи листья поднимаю,

Пронизанные осенью насквозь.

Когда брожу до сумерек заката

Среди душиц и синеватых трав,

Мне кажется – уже я жил когда-то,

О чем-то главном так и не сказав.

А, может быть, в сиреневом, зеленом,

В прошедшем мире я иной живу?

Хожу, брожу и, в девушку влюбленный,

Ей васильки из будущего рву...

* * *

Кому-нибудь нравится вальс,

Кому-нибудь песня – татарская... русская...

Кому-нибудь нравится джаз или рок,

Кого-то частушка пленит...

По мне ж самой светлой на свете

останется музыка, музыка,

Когда мама с рассвета

На кухне посудой звенит...

МАМЕ

Постарела ты за делами,

Не заметил я даже как...

Я других воспевал стихами

И любовь у других искал...

А теперь, когда чувства глуше,

Сердцем понял и не солгу, –

Я роднее тебя и лучше

За всю жизнь найти не смогу.

Неизменчиво-сокровенны

Чувства наши, как свет венца...

Ты, как солнышко где-то в генах,

Будешь греть меня до конца...

* * *

Все чаще в детстве бродит память,

Как-будто бы в волшебном сне, –

Держу в руке я руку мамы

И ничего не страшно мне...

Держу в руке я руку мамы,

Куда-то мы идем вдвоем...

И день с утра обычный самый

Соловушкой во мне поет...

В пути житейском будут ямы,

Ухабы будут, и вообще...

А я держу всё руку мамы

И светит солнышко в душе...

Сквозь лепестки и листьев замять,

И в памяти, и в мире снов

Держу в руке я руку мамы,

И словно я мальчишка вновь...

А час придет, шепну упрямо

На склоне века своего:

"Держу в руке я руку мамы

И мне не страшно ничего..."

* * *

Что-то сдал... огонек потух...

Реже стал выходить из дома...

Стало жаль мне залетных мух, –

Мухобойкой, – да по живому...

Вспоминаю, – былое где?

Может, в памяти хоть вернется?

Без надежды встречаю день

И с надеждой прощаюсь с солнцем...

* * *

Была весна... моя весна...

А нынче в золоте бордо...

Я достаю бутыль вина

И пью за то, что было до...

Я пью, любя, за букву эЛь,

Что не любила букву Ю...

...А впереди метет метель,

За все, что впереди, я пью...

Подготовил Алексей КРИВОШЕЕВ