Все новости
ПОЭЗИЯ
3 Мая 2019, 12:42

Светлые сутки

Алексей КРИВОШЕЕВ Ворона На осине каркает ворона, разнося предателю хвалу, нижний мир внимает восхищенно, и болтается Иуда на юру. Из глазниц повылезали бельма, опросталось чрево от кишок – и смердит в округу беспредельно. Рукоплещет ад нехорошо. Сребреники выброшены в тину. На зловонном каркает посту, – предпочтя доходную осину честному кресту.

* * *
Неподвижные, дремлют на зыбке воды, замерев
в сладкой солнечной дымке, тяжелые, тучные утки.
Ивы – тонко-сквозисты. Берез золотистый навес –
невесом. Эти сутки безбрежные – светлые сутки –
словно летние! Вот и пчела ожила и кружит.
Голубиная стая слетела. И листья спорхнули.
Тень прозрачна. Тенисты тела. И тверды миражи
этой жизни и смерти. И блики слепят как в июле.
Человечек мелькнул на колесах – в грядущую жизнь,
и захлопнулась дверца в немыслимом блеске оттуда.
И пчела ожила и тяжелой охотой жужжит.
Зарябила вода – и растаяла зыбка от чуда.
* * *
...И не взлюбил я с детства «чернецов».
Потом простить не мог себе «измены»,
пока не понял: эта нелюбовь –
к их нелюбви ко мне как ко Вселенной.
Мальчишкой я у бабушки играл,
и подошла ко мне ее подружка
из церкви, в черном. К ней я подбежал...
С усмешкой странной встретила старушка
мою доверчивость. Лукавые слегка
слова приветствия с улыбкой источая,
взирала зло, как будто на врага,
так, точно дьявола во мне испепеляя.
И долго я уразуметь не мог
значения двусмысленности лживой:
«святая странница» и «дьявольский щенок»?
Что злу в глазах ее причиной послужило?
Потом лишь понял: если нет любви,
то праведность твоя вдвойне ничтожна,
чем грех простой. И Богом не зови,
кому мольбу ты шлешь неосторожно.
* * *
Пустую жизнь разрушил и живу
как Божье наказанье.
Ни славы от людей не жду,
ни пониманья.
Давно покинуто гнездо,
кукушка-родина слиняла,
тех, кто сдавали ГТО,
в Отечестве осталось мало.
Иные умерли, а я –
не жив, не мертв. И лишь ребенки –
когда гляжу на них в сторонке –
смешат и радуют меня.
Дикий папа архат и архи-дочка феминистка
(корреляция, нуждающаяся в коррекции)
гротеск комический
Папа, ты в гестапо, –
прошептала дочка.
Папа косолапо
вытащил заточку.
Но пустила дочка
в ход дзюдо и самбо:
папе бьет по почке
и танцует Мамбо…
Сердце папы, дети,
в блюдечке поблекло…
Всех сильней на свете –
сахарная свекла.
Людоедка дочка
расчленила папку:
пожевала почку,
обглодала лапку.
Нет любви на свете,
есть лишь аппетиты:
папы-дочки эти –
архидаровиты.
Феминизм не прихоть,
если он наука.
Это – знаешь ты хоть? –
ядерная штука!
* * *
Он жил понимания хлебом,
щедротою сердца,
убыли крупным небом,
окрестностью царства,
навигацией птичьей,
сносимой наклонным ветром,
ухищрением нищим,
иночью, легким светом,
имени бременем мнимым,
циркульным блеском ночи,
сада фруктовым мимом,
ямою, кочкой,
чистой слякотью ночи,
голубеющей к утру,
истончением плоти,
превращением в сутру,
дальнего звука книгой,
нежности длинной мукой,
жимолостью, повиликой,
бесконечной разлукой,
тайнописью пространства,
клинописью журавлиной,
верностью непостоянства,
лаской огня и глиной.
Одной поэтессе
Лола, Лола, Лола,
огради тебя
Богородица.
Лола,
слова школа –
благородится.
Много звуков разных,
резких, как шлагбаум,
образов неясных,
есть и Розенбаум.
В твоем сердце, Таня,
пусть цветет пион,
в оперенной длани –
нежится сон.
Солнца луч рассветный
что перо – листку,
образок заветный,
сердечка стук.
Если Лола – Таня,
Таня – только тень
солнечных летаний
в яблонной листве.
Таня – только тайна,
теньканье птенца –
дар небесной манны,
в веденье Отца.
Лукавый раб
(подражание классической поэзии)
Лукавый раб не почитал сонета
И жар любви как мог, так изливал,
Раба не просветил творец «Макбета»,
И скорбных чувств лукавый не питал.
Рабу неведома святая цель завета,
И духом не блажен расчету брат,
Законы мира перед ним раздеты,
Зато презрел страдающее взгляд.
Лукавый истине не приносил обета,
И та лишь приоткрылась для него,
Чтоб ослепить безумного без света.
И раб попранья чистого завета,
Не зная темноты, не видя света,
Пути не различает своего.
О вреде пьянства
Николай Островский Юрьич
Говорит мне как сейчас:
– Каково, Ляксей Владимыч,
Пить нам водочку подчас?
И твердит: Чутка лишь Граппу
Нам пристало поддавать:
– Вот ведь я с устатку тяпну –
Хорошо-с, пиона тать!
– Сливка мальца покраснеет,
Вспрыгнут жилки на лицо!
– Но духовность поимеет
Тот, кто будет мне кацо.
Глядя в корень, дядя Коля
Громы-молнии метал:
– Не на то господня воля,
Чтоб поэт пропойцей стал!
– Мы не с тем ломили шведа
И толкали фрица в зад,
Чтобы с горькою обедал,
Как мужик, аристократ.
– Будь же духом ты не слабый
И румяный, точно блин, –
ведь смекают даже бабы:
пьянство – есть порок один!
– В общем, ждет тебя престрашный
И безвременный трендец, –
если станешь вдруг алкаш ты,
если ты не молодец.
Дядя Коля изъяснялся,
Как заядлый полемист, –
Как удав на вас кидался,
Сух был, как протоколист!
Я спросил, а как же Блок-то,
Как наш славный Эдгар По?
Так писать-то вряд ли мог кто,
А уж пить – так не дал Бог.
– Ха! Ты сперва сравняйся с Блоком,
Сочини «Тринадцать», тля! –
Уж потом ругайся Богом,
Эдгар Алан По он, фря…
Аргуменцию такую
Разве можно перенесть?
Заикаюсь, комплексую,
Весь рыдаю, как медведь.
Чтоб пресечь спесивца склоки, –
Сладкий стань рахат-лукум:
Ты не пей бутылку водки –
Гордеца ей по лбу бум!
Старушка в «Истоках» весной
Я был неправ перед старушкой.
Та ворвалась ко мне с «болтушкой»,
я час выслушивал ее.
А должен был вопить: «В ружье!
На нас напали басурмане,
грозят поэзьи графомане.
И «шлепнуть» бедную. За все.
За весь убогий наш народец,
НКВД и недородец,
за голод (память им свежа),
за правду, что страшней ножа.
Старушка к Сталину взывала,
и Жукову на нас спускала,
подсовывая мне листок
с кривым набором жутких строк...
И я не «шлепнул» ту старушку,
а взял стихи, как будто сушку,
которую нельзя разгрызть,
которой цель – жестокий голод,
и злая жизнь, и лютый холод...
И долго нам их не избыть,
а ей до смерти не забыть.
Я поднял варежку старушки,
что делать, задалась петрушка,
такая цельная душа!
И в ней сомнений – ни ши-ша…
И, водрузив на стол листок свой,
перечеркнув им смысл «Истоков»,
она вернулась в интернат,
чтоб там продолжить свой набат.
* * *
Меня нет, есть помойка за тусклым окном,
где отирается вечно озлобленный бомж
и слетаются птицы, подкарауливающие свой корм,
когда ты мимо с отхожим ведром идешь.
Меня нет, есть выкрикивающий свои стихи
под обманчивое бренчанье бестрепетных струн.
Меня нет, есть сомненья мои и грехи,
темнота всех ночей, все безумье лун.
Хочешь, пошарь внутри, его больше нет,
еще вчера он был мною, а я был им,
но сегодня он бросил меня и унес весь мой свет,
и только помойка видна за окном моим.
Читайте нас: