Все новости
ПОЭЗИЯ
11 Января 2019, 12:50

Утро новой жизни

Алексей КРИВОШЕЕВ Утро Есть демон утра. Дымно-светел он… А. Блок Высокие птицы – их три – по ясному небу зимы. Блеск стекол декабрьской зари. Под небом – число декабря светлеет. И длится заря. Занежился иней, бодря. Утробные дымы земли по линии, линии, ли – истаять в лазурной дали. Белёсые светы небес и ветра струящийся плес, и каменный город в росе. И сердцу на камне легко – на гладком, прохладном – щекой. Свеченье небес расцвело.

Воскресное утро
Из чистоты и света
произрастает утро,
и отсветы на стенах
банановых домов.
Курятся тонко трубки
вкуснейшими дымками,
и мелких пташек гурьбы
порхают над дворами.
Белехонький зимабрь:
срединистый декабрь,
миазм колодца бурный
ползет как белый краб –
весь радостно-амурный,
и лепит снежных баб.
Людье воскресно дрыхнет,
кристальный иней пухнет,
бьет Лао Цзы поддых мне
и ждет: когда он пукнет?
Блуждают солнца сколки
у красных волчьих ягод,
газон кустист, как Толкин,
в причудливых колядах.
Декабрь отыщет в бозе
живейшего младенца,
и сыр, и млеко козьи,
и – ну кидать коленца!
И горним водопадом,
могучим и суровым
застынет над распадом
январь за годом Новым.
Утро, птица
Парк безмолвствует. Чертово колесо
неподвижно-огромно. Застряла зима
в феврале закопченном. Но солнечно все.
В небе птица летит. Как – не знает сама.
Град надежно разбит. Средь убогой зимы
шебуршатся работники мелкой руки.
Всюду люди, их ловят, дают им взаймы
(жизнь есть долг, а долги это те же грехи...)
Этот медленный город могуче гудит,
все в нем движется сразу и с разных сторон.
В небе птица, облитая солнцем, летит:
жизнь есть дар или сон.
Воскресный день
Блики солнца под веками,
снежный мартовский день.
Тротуар с отраженными ветками,
голубеющая их тень.
Воздуха дымка чистая,
гудит и летит Земля.
Воскресенье лучистое,
и в нем растворяюсь я.
(с Землей улетаю я,
с Земли улетаю я,
Землю сшиваю я)
Ворона
Ворона с переломанным крылом
пытается на дерево взобраться –
и прыгает на ветку, ни о чем
не думая. Тем более, сдаваться.
И падая, срывается в сугроб,
качнувши потревоженные ветки,
и на сугроб карабкается, чтоб
примерить к ветке снова взгляд свой меткий.
И я ушел. Ей все равно, что смерть,
что человек. Не зная о страданье,
что никогда ей больше не взлететь, –
она – смотри! – летит в своем желанье.
Мороз и солнце
Морозный яркий март. Белым-бело.
Вчера так изумительно мело,
а нынче утром солнце воцарилось,
и все, что есть кругом – преобразилось.
Старушка с палочками тоненько идет,
качнувшись, тихо падает на лед
и замирает, опершись на стену,
жива или мертва попеременно.
Гора играет детками в лапту,
те выдыхают белую мечту,
а завтра стает снег, лопух полезет,
и все, что не умрет, закуролесит.
Женщина
Я забывал о том, что человек
ты (а не только женщина) – в безумье.
И попадал я к дьяволу на зубья,
которым становился человек.
Память
Память отрешается от смертного,
имена домов не разбирает.
Там купец жил, там партийный бос – но этого
мысль иметь уже не пожелает.
Донный мрак клубится по оврагам
и расщелинам, а занялось строительство –
зажилось счастливей бедолагам,
и как будто кончилось мучительство.
Лишь когда фасеточной гармонией
дом любой усвоен и преображен, –
собственности отпадают антиномии:
мир дворец и ты в нем поселен.
Exegi monumentum*
(стихи, сочиненные во время ночной лихорадки)
Я посвятил эти шесть или восемь
стихотворений – узнайте об этом –
единорогу и деве**, их оси
стоят шести совершенных творений!
Дело и не в exegi monumentum –
вечной земле эта честь безразлична.
В камне явить невесомую лепту –
жизни лишить эту песенку птичью, –
радости, легкости и узнаванья,
и пониманья нездешней природы.
Нет и земли без святого желанья,
движутся к небу грунтовые воды.
* "Я воздвиг памятник", Гораций
**Автор имеет в виду свою поэму «Единорог и дева»
Весною
«Вначале было слово»
Евангелие от Иоанна
Машины мреют на причале,
снег смешан с грязной жижею…
Припомни, был ли ты в начале
той грязью, снегом, дежа вю?
Иль это я, земной, не млечный,
лишенный голоса почти,
еще живой, уже увечный,
пытаюсь слово обрести.
И сколько не хватаю слово
своим безгласым рыбьим ртом –
сверкает смертная основа,
как антрацит, во мне самом.
Попугай
Когда едва переставляя ноги,
я брел, несчастный, злобных мнений раб,
в луче плясали боги вдоль дороги,
и небосвод синел, и свет не слаб.
И я свернул в убогий переулок,
где каждый дом был обречен на слом,
(в глухом ряду один мой шаг был гулок) –
и вдруг увидел птицу за стеклом.
Волнистый попугай томился в клетке,
чужой забавы жертва, он глазел
на отраженье в зеркальце, и цепкий
его зрачок медлительно мутнел.
И стало легче мне, благая сила
на глупость человека – на тебя –
стряхнув тоску, меня развеселила,
и понял я, как выглядит судьба.
Обращение
"Сначала мать, потом отец"*...
А я до сих пор не мог написать,
о том, как мать ушла под конец.
Сначала отец, а потом и мать.
И это никак не переписать
(как и свой не отсрочить конец) –
как умирала мучительно мать,
но сначала – отец.
Боже мой, Твоя благодать
для любящих да пребудет сердец.
Так под конец умирала мать,
так умирал отец.
* строка из стихотворения С. Гандлевского
Под липою
Высоко кружат две птицы,
различимые едва.
Мне б под липою забыться.
Небо, дождичка вода…
Только слышу шумный топот –
мимо девушка-урод
на кривых ногах, как робот,
кем-то сломанный, идет…
Высоко кружат две птицы,
различимые едва.
Хочешь в небе раствориться?
Как тебе – ее беда?
* * *
Порхать, шуршать и трепетать…
И. Бунин
Награды никакой не ждать
ни от кого, ни от кого,
готовится в земле лежать, –
и то, и это – не ново.
Но если только благодать
и солнца луч растопит мглу,
и будет бабочка порхать,
по голубому потолку.
Портрет золотой дамы
Она восторженна была,
а из своих одеж
такие прелести несла,
послушаешь – балдеж!
Незлобная была она,
и цвет ее речей –
не затихавшая струна –
не ржавился у ней.
Когда, казалось, помолчать
и выслушать черед, –
она давай опять звучать!
Все – задом наперед.
Забыв о дамости своей
и всех всегда уча –
чужих детей, чужих мужей –
звуча, звуча, звуча, –
впадая в раж, штампуя цвет –
нержавую себя…
На ужин, завтрак и обед –
слова, слова, слова.
Жизнь лета
Еще и ласточки не сгинули,
и дожелтевшие листы
в миг не накинули на зги нули,
сметая летние посты.
И холода не доприблизились
к оконной раме до весны,
и время сумерек и слизи
в ночные не ступило сны.
В дверях с дорожною котомкою
не истомилась лета жизнь,
готовясь к встрече с незнакомкою.
Не разбежались этажи.
Налегке
Страшно жить на свете
налегке, как будто
ты не ты, а ветер.
Весело и чудно.
И синеют долы
под тобой, как море –
нет свободней доли,
нет блаженней горя.
Годы, дни и ночи,
в круг соединились,
сделались короче,
вечностью задлились.
Читайте нас: