Фрагменты из воспоминаний футуриста. Часть двадцать вторая

Самое физиологическое – органическое искусство – живопись и (скульптура). Музыка оперирует с «известными» категориями времени – поэтому (Бугаеву) расслабляет волю. Она погружает душу в содержание. Ни одно искусство не владеет так возможностями дать ощущение категории времени – вечности – как музыка. Вот эта схема предварительных соображений не должна быть упущена из виду, если, переходя к первоначальному вопросу нашего эскиза, мы спросим себя «Что такое искусство?». Какие формы или виды линии, цвета, фактуры и плоскостного построения должны изучаться нами, если мы говорим о живописи.

Говоря об искусстве – его фактах (эстетических), должно отбросить обычное представление о художественном или не художественном; мы логически не имеем права говорить о произведениях, сделанных человеком или природой. Но единственно необходимо строго отграничить существующее в нашей природе воображение от того, что является фактом живописных форм. Линия, краска, фактура (характер поверхности), плоскостное построение, данные на плоскостях – все, что лежит вне нашего воображения, то может быть сфотографировано и измерено. К области эстетического исследования должны быть отнесены плоскости песчаных отмелей с рисунками на них, оставленными прибоем, древесные листья, с живописью лишаев, белые стены мазанок, с сеткой теней от листьев и сучьев дерев. Все фотографические снимки, все отображения в зеркалах – то, что пока мимолетно и не закреплено еще каким-либо изобретенным составом. Здесь возникает вопрос, о который мог бы споткнуться Толстой со своим определением процесса искусства. Предположим какое-либо произведение (линия, звук), дошедшее до нас, не может быть удостоверено чем или кем сделано – передает ли человеческие чувства (движения) или же отражает движение стихий. Основываться на свидетельских показаниях. Но их могло и не быть – они ничего не значат. Соображаться с вкусовыми (Стриндберг советовал в химии применять язык). Объективное – науку – субъективным – это не научно. Эстетика только тогда станет наукой, если она применит научные способы исследования художественных явлений – явлений форм по принципам сравнительной анатомии. Явления эстетических форм должны быть рассмотрены в ряду явлений форм всей природы. В области зрительных форм кое-что уже стало яснее. Перспектива, начертательная геометрия сделали свое, но многие явления, например формы флоры и фауны, не исследованы. На стеклах узоры мороза – всегда идущие по стопам очертаний первой – воздух, среда и средство (фактор) и тех и других. Образование форм фауны – под влиянием законов психомоторных; те зафиксированные движения на плоскости, какие мы имеем в следе пробега зайца и в рисунке Рафаэля, в прыжках кенгуру и Айседоры Дункан.

Эстетика должна: чтобы стать наукой, а не подлым средневековым колдовством, начать исследовать, взвешивать, измерять факты форм, сравнивая их, выделяя наиболее характерное и общее. И тогда, конечно, критики должны будут изменить свою манеру подхода к критикуемому художеству. Был ли у нас хотя бы один критик, который стал бы на позиции Уайльда, утверждавшего, что «литература всегда предваряет жизнь», что она «не списывает с нее, а переделывает жизнь для своих целей». Цели эти, добавим мы, могут лежать в области «чистого» искусства, то есть мира, увеличенного новыми формами словесного бытия. Тогда при таковой сравнительной эстетике критику и в голову не придет говорить о несоответствии литературного произведения и жизни – сводя тем литературу на какое-то копирование оригинала. И опять-таки уайльдовское указание на то, что жизнь подражает искусству, как оно метко и глубоко и как возносит творца над толпой, – делая его руководителем жизни. С этой точки зрения, произведения футуристов и кубофутуристов писали о Красном Октябре задолго до его прихода в жизнь. Наиболее революционные вещи Вл. Маяковским были созданы за годы до революции!.. Михайловский со своим эскизом «Герой и толпа» наделал на поле отечественной эстетики много вреда и многих сделал не чуткими. Всем надо готовиться к новой эпохе… Искусство будет «с небес» жертвенников и вдохновений низведено на землю, где не жрецы, а ученые, где не божества, а знания и где не религия, а наука. Идиотизм, разрушенный Дарвином, когда человек был введен в круг хоровода животных организмов Земли – и был создан не на шестой день, а вместе с амебой, – должен же наконец быть доуничтожен в наши дни – где даже ученые подчас еще оберегают психологией (псевдонаукой) особую душу человека – «чувство» человека, – вырывая тем «человека» – (в общем) из цепи фактов физиологопсихической всей природы Воображение, по существу своему, носит творческий характер, оно идет и создает новые формы. Это постижение мира. Это расширение горизонта. В этом образовательная незаменимая роль искусства. Человек выходит из своей скорлупы, он перевоплощается (в другого и в мир). Его личность многограннее. Кто же после понимания сказанного о предмете искусства станет налагать какое-то иго на творчество новых форм, на жизнь – искусство. Кто скажет, что какому-либо классу для того, чтобы стать культурным, приобщиться к миру идей, образов, форм, нужно такое-то искусство или иное. Особое, для этого класса изготовленное искусство! Пролетариату – великой группе людей, жаждущей культуры (наука и искусство), явится огромным злом начать чуждаться какого-либо рода, или вида, или формы искусства, потому что оно де было изготовлено не для этого революционного класса. Как, например, все великие классики русские, взросшие пышными цветами на куче гнойной крепостного права! Всякая односторонность в вопросах искусства гибельна. Пролетариату нужны все знания – вся наука. Так как Советский пролетариат является авангардом будущего свободного человечества, которое будет жить исключительно для науки и искусства, то он нуждается во всех формах эстетических; рождаемых духом свободных художеств! Не должно ограничить себя на какой-либо одной школе или узкой тропе эстетической. Искусство – трудящемуся народу, революционному властителю жизни. Это должно стать лозунгом наших дней!

1919 г. – Владивосток

1929 Мартас Виньярд остров в Атлантическом океане, 10 июля, на дюне, которую еще жирный буржуй не успел объявить своей собственностью.

 ПИСЬМА

А. Г. Островскому

1

1929, мая, 5

Институт истории искусств Ленинград

Многоуважаемый Арсений Георгиевич!

Книжки по интересующему вас вопросу – высланы Вам, в Институт (всех – 4 пакета).

На ваши вопросы на днях отвечаю. Не могли бы вы устроить мои мемуары о футуризме (3 печатных листа) – как возник (не теория, а практика) – где-либо в журнале. Если да – посодействуйте. Ибо много искажений, кои пора выправить.

Спасибо за письмо. Ваш Давид Д. Бурлюк.

2

1930, июня, 25

Дорогой Арсений Георгиевич.

Мы чрезвычайно обеспокоены неполучением от вас в течение уже свыше восьми месяцев каких-либо известий или же посылок. За это время вам мы отправили наши издания «Рерих», «Энтелехизм», а также газеты и другую эстет-литературу, а также статью «Художник о себе». Ранее вы избаловали нас своей дружеской, товарищеской внимательностью, ваши письма доставляли нам радостное чувство, и их теперешнее отсутствие дает себя, должно сознаться, знать.

За это время я вступил в переписку с Ильей Ионовым, но все же до сих пор даже из этого источника не могу добиться узнать, какова судьба моей, даже нашей, ибо вы тоже положили массу труда, книги: «Фрагменты футуриста». Есть ли вообще надежда видеть эту книгу напечатанной, не постигнет ли ее судьба оттирания и замалчивания, каковой трагический случай с моей литературой уже имел место в «Звезде». Поконсультируйте по этому поводу и сообщите ваше искреннее мнение. Так и не дождался от вас вашей книги «Футуристы», а ее так нужно было бы иметь и для руки, и для сердца. Объедините меня, пожалуйста, с проф. Степановым. Я до сих пор не имею ни одного тома сочинений Хлебникова, а вышел уже четвертый. Право, ведь мне-то следовало бы эти книги для отзыва в «Рус. Голосе». Сейчас вышла из печати монография Голлербаха, посвященная моему творчеству, в ней имеется текст и двадцать репродукций с моих картин, находящихся частью в советских музеях. Лето; жара; еду на 3 недели на Океан; семья будет «бережить» там свыше 2-х мес.

Жму вашу дружескую руку. Прошу вспомнить про меня, это мне нужно.

Давид Давидович Бурлюк.

Привет от Марии Никифоровны.

3

1930, июня, 28

Дорогой Арсений Георгиевич.

Мы с Марией Никифоровной очень порадовались вашему письму от 11 февраля, несмотря на то, что в течение двух лет почти от вас не было известий, дружба наша к вам заочная не уменьшилась. Об вас мы знали кое-что от Бенедикта Наумовича Лившица. Я очень раз [рад?], что ваша книга «Футуристы» закончена. Эта книга рано или поздно увидит свет, все, что связано с предреволюционной эпохой, будет изучено во всех подробностях. Без изучения ситуации и настроений предгрозовых лет не постичь и первых громов революции.

Изучая футуризм, мы входим в преддверье Красного Октября. Политико-экономы своим статистическим багажом объясняют нам механику сдвигов, взаимоотношений сил, но дух масс, настроение масс, витамины политического момента, аромат эпохи могут быть даны, почувствованы только художественно-критическим восстановлением литературных вкусов, борьбы движения предвоенных лет и годов войны, в каковых футуризм играл столь видную и живописно руководящую, веховую роль.

Все равно, будет ли ваша книга напечатана теперь, или во имя оправдания мировой глупости ее печатание будет отложено, она явится в ближайшие годы одной из интереснейших по документам, в ней собранным. Ваша книга «Тургенев в письмах» принадлежит к той же категории и является книгой замечательной. А футуристы принадлежат к более новой эпохе, а у литературного зрителя курьезное зрение, специальное, старческая дальнозоркость — он видит лучше то, что дальше от него. Будем ждать и приветствовать выход вашей книги. Мария Никифоровна и я были чрезвычайно счастливы слышать о включении вами части ее мемуаров в ваш труд.

О вышедших в этот сезон в издательстве Марии Бурлюк книгах распространяться не будем, так как вы их наверняка получили уже, и авторы их вам известны. Милый Арсений Георгиевич, имейте в виду, что если вами когда-либо в близком будущем или отдаленном будет что-либо написано, посвященное мне лично или во взаимоотношении к Маяковскому или Хлебникову, или же к литературной эпохе нашей, то издательство пролетарское наше почтет за честь предать произведение ваше литературной гласности. Конечно, надо иметь в виду, что размеры книжек, изданных в 31 году Марией Никифоровной в Америке, являются пока для нашего издательства предельно возможными.

Когда вы писали о рисунках, имеющихся у Лившица, то у меня сложилось впечатление, что вам мои рисунки ценны, при таком отношении вашем к ним Мария Никифоровна и я считаем возможным выслать для вас некоторое их количество. Каталоги некоторых выставок, какие мы здесь имели в этот сезон, вам были высланы.

Хотя мы никогда здесь в Америке пока особенно не успевали с продажей наших картин, но теперешняя депрессия страны гнусного капитала дает себя чувствовать даже нам. Сезон в этом году, как говорится, тихий, более чем.

Книга о Маяковском почти готова, я сносился с кем-то из Москвы, и мне предлагают там ее попытаться устроить, но ставят условием «без панегирик». Условие чрезвычайно растяжимое и весьма охлаждающее. Лучше как-нибудь мы напечатаем ее здесь сами постепенно, по частям. До выхода в свет моих «Мемуаров» я пока решил новых манускриптов не посылать.

Пишите, не забывайте, каждая строка от вас радует.

Мария Никифоровна и я шлем вам нежный привет. Товарищески — Магу and David Burliuk.

Продолжение следует…