Дневник ИХТИКА. Часть пятьдесят девятая

Смотрю на ребенка, играющего с машинками, и думаю примерно так. При рождении нам всем тоже раздаются машинки-тела, чтобы мы могли с помощью них жить. Машины эти ломаются, изнашиваются и попадают в аварии.

Людям всё время нужно таскать свои тела туда и сюда, тела изнашиваются, дряхлеют, подводят. С какого-то момента мы постоянно начинаем думать о своих “тачках”, которые передвигают нас.

Все дело в том, что, когда уходишь в себя, где спокойно и уютно – время как бы набирает ход и начинает подтачивать тебя изнутри, а также всех тех, кого ты знал когда-то. Так что не какие-то обстоятельства или невзгоды могут повредить наши машинки, а больше всего время... оно глушит куда масштабнее.

В советское время не было компьютеров и не было мультяшных каналов, вечером же мультик можно было увидеть, пожалуй, что только в телевизионной передаче «Спокойной ночи, малыши».

Обычно, в конце небольшой передачи показывали тоже очень коротенький мультик или даже отрывок. Я до сих помню это неприятное чувство досады и разочарования от такого “обмана”. Всё это усугублялось приказами родителей сразу же идти спать в кровать. Время обычно было всего лишь что-то около половины девятого вечера.

В 1990-е полноценные переводные мультфильмы стали показывать по воскресеньям утром. И вечером, студии Уолта Диснея (Скрудж МакДак, Чип и Дейл, Чудеса на виражах, Спасатели спешат на помощь и др.), когда все дворы и детские площадки страны опустевали на время трансляции.

Порой и сегодня на меня накатывает похожее чувство неудовлетворенности от того, что я живу как бы на весьма небольшой процент от того, как мог бы. И вся моя жизнь, по сути, уходит на то, чтобы повысить этот полезный процент КПД.

Меня уволили из университета. Так больше и не продлили мой трудовой контракт. Таким образом, преподавательского стажа в своей альма-матер я накопил 15 лет, с 2003 по 2018 гг. И на этом поставим точку.

Я остался работать научным сотрудником в Академии наук. Но с кем или чем я должен сотрудничать?

Я уже давно ушёл в какую-то внутреннюю эмиграцию.

Выходим из детского сада, веду маленького сына за руку.

Составляю на компьютере отчёт, и краем глаза замечаю, как загорается на несколько секунд экран моего лежащего на столе смартфона с вылезшим новостным подкастом: «Почему вы все такие злые?»

Засыпаю, обращаюсь шёпотом к жене: иногда мне кажется, что нам нужно уехать отсюда.

– Куда?

– Не знаю, куда-нибудь...

Недавно я вспоминал, пожалуй, об одних из самых кайфовых днях моей жизни. Летом, мы с девушкой снимали одну очень хорошую квартирку в Уфе. Я находился в длинном преподавательском отпуске, её же отправили в командировку на повышение квалификации куда-то на 2 недели. Тогда я, в общем-то, любил ее и поэтому с нетерпением ждал, когда она вернётся. У нас был огромный, купленный с рук монитор, широкий диван и котенок. Я накачал кучу арт-хаусного и не только кино, до которого не доходили руки столько лет. Тогда у меня было много денег, которые я заработал в Интернете на своем книжном сайте. Я заскладировался пивом, фруктами, чипсами, семечками, орешками, сушеной рыбой, кальмарами, разными сладостями и бог знает чем ещё. И целыми днями валялся дома с кошаком и беспрестанно курил на балконе, в самой комнате, в туалете, и в ванной, сколько хотел. Иногда ко мне, небритому, приходили какие-то гости. И я с удовольствием их угощал выпивкой. Когда же это было?..

Но когда девушка вернулась, у нас с ней всё разладилось. И она ушла, или ушёл я сам. Помню только, как просидел тогда всю ночь посреди комнаты, уставившись на каких-то пингвинов в мониторе и думая о своей несостоявшейся семейной жизни. Суровый ветер колышет шёрстку пингвинов, они тоже смотрят в бесконечную белую даль.

18.07.2018

Когда я, оторвавшись от монитора с бесконечными столбцами сельскохозяйственных терминов на башкирском, подхожу к подоконнику, чтобы попить минералки, вижу, как ночь почти накрыла город.

Вспоминаю про сына, тихонько захожу в его комнату, он не спит и что-то шепчет про себя, как обычно.

Я приношу ему огурец и яблоко, чтобы было не так скучно лежать и устраиваюсь с ним рядом. Осторожно начинаю его спрашивать о самых разных и странных вещах. Я вижу, как напрягаются вены на его висках от усиленного думания и напряжения памяти. «Такова плата побыть со мной», – думаю я.

Надеваю кроссовки, кладу смартфон в карман и выхожу из дома.

На автомойке в это время почти никого, я втыкаю в уши наушники и начинаю слушать радиостанцию.

Паренек автомойщик окликает меня, мол, ваша машина готова и я, помигав ему аварийкой, выезжаю на улицу Бакалинскую, т. е. “жабью” по-русски.

Остановившись на улице Кавказской под ярко горящим табло с ценами на бензин, я обрызгиваю все 4 колеса чернителем резины для установления окончательной красоты.

В детстве, когда мы с дедушкой заезжали на бензаправки, все водители-мужики почему-то всегда бегали к кассам и пытались шутить меж собой. А теперь никто не бегает, мужики выходят из своих машин и заправляются с очень суровыми и серьезными лицами.

В такое позднее время во дворе дома, разумеется, нет ни одного парковочного места. Некоторые запарковались даже там, где это, казалось бы, сделать невозможно.

Я когда-то разрабатывал планы для своей управляющей компании о сооружении небольших парковок на пустырях возле дома, на месте брошенных деревянных домов частного сектора.

Но там всё заросло двухметровым бурьяном. Я решаю создать себе персональное машиноместо.

Оставив в салоне тихонько музыку и надев садовые перчатки из багажника, начинаю дергать лопухи и прочие сорняки.

Мимо проходит припозднившаяся молодая парочка, удивленно посматривают на меня, но я для них уже взрослый дядя, мне ведь почти 40 лет. Хотя несколько часов назад я кривлялся со своим 5-летним сыном, по-дурацки танцуя на кухне под песенку группы «Руки вверх!».

Из машины еле слышно доносятся слова песни: «Ирмен дә генә тигән ир егеткә башты түбән эйеү килешмәй...»

Те стебли, которые не поддаются моей прямой силе, я выкручиваю хитростью. В природе никто ведь не выкручивает, чтобы оторвать, хотя, вроде, акулы так делают, сами вращаясь вокруг своей оси.

Я медленно заезжаю в пространство, очищенное от растений. Заглушив двигатель, долго сижу, уставившись на капот своего внедорожника. Медленно-медленно, сквозь пелену времени, я начинаю слышать свой собственный детский смех, когда картатай запустил меня “купаться” в бункер своего грузовика, куда был собран горох с колхозных полей.

Или это я уже взрослый, задорно смеющийся и собравшийся сыграть с коллегами в настольный теннис. Я протираю резиновую накладку своей ракетки ватным диском, смоченном в обезжиривателе. Керосиновый запах всегда в моей жизни будет напоминать мне дедушкин гараж.

При входе в подъезд, вижу объявление: «Порядочная семья снимет квартиру в вашем доме». То есть семья, которая за порядок. Пока поднимается лифт, я думаю о том, что мы только и делаем, что всё время подбираем подходящие слова к чему-нибудь, как примериваем одежду или выбираем еду.

В ночной тиши квартиры я тихонько мою арбуз в ванной и смываю слой какого-то глинистого песка, видимо, в котором и вырос этот арбуз.

Тогда я начинаю думать про те места, где вырос он, может это где Оренбургские степи, или Казахские, или это Узбекистан?

Мой дед рассказывал, что, когда он был молодой, на той стороне деревенского озера на огромном поле колхоз выращивал арбузы и дыни и сторожа охраняли эти бахчи.

Климат в то время был очень тёплый и в деревне иногда даже появлялись верблюды.

Сев снова за компьютер, я долго смотрю на детскую игрушку, мишку-панду на столе и думаю, а почему бы не записать всё то, что произошло сегодня со мной.

Добавив некоторое количество сельскохозяйственных терминов в башкирско-русский онлайн-словарь Glosbe, уже посреди ночи в полутьме ночника в ванной, я почти наощупь выдавливаю тюбик зубной пасты на щётку. И ударяет в мозг тот самый вкус жевательной резинки бубль-гума (или бабл-гама) начала 1990-х, когда я был таким же ребенком, как мой сын, чей тюбик пасты я спутал в темноте.

Засыпая в душной комнате, укрывшись простынёй и довольный сельхозтерминами, уже в полусне кто-то думает во мне привычно: как же счастлив я был в детстве, и куда ушло всё это?..

Но мне удаётся перевалиться в тот мир, в одно из обычных утр. Вот я почему-то оделся раньше обычного, и сижу в прихожей нашей старой квартиры, жду пока все соберутся на работу и поведут меня во второй класс. Мы сидим с нашим котом, я так завидую ему, что он остаётся дома один и будет весь день бездельничать. Кот принял какую-то полусидячую позу, и я глажу его, начиная от ушей и до хвоста, чтобы он окончательно сел, пока домочадцы носятся туда-сюда.

Мама накрасилась и торопливо ходит по коридору из комнаты в комнату в одетых сапогах до колен. Папа ругает её за это, на что она даже не обращает внимания. Мама молодая и красивая.

А я всё глажу кота, и этот момент длится бесконечно долго. Так долго, что уже обеденное солнце пробилось в окно кухни, а мы всё также сидим с котом Мурзаханом вдвоем в прихожке, я на маленьком деревянном стульчике, он – на полу.

07 августа 2018 г.

Сижу ночью в деревенском туалете и тужусь. Видимо, съел много дыни, накрапывает дождь, у меня проступил пот на лбу. Через приоткрытую дверь я смотрю на стебли подсолнуха, заросли тыквы и кабачков и замечаю, что шепчу неосознанно диалог из сказки, из детской книжки моего сына.

Из-за этих зарослей передо мной встает другая картинка из детства. В Уфе я сделал самодельный фонарик из прямоугольной батарейки и прикрепленной к ней изолентой лампочки. Мы едем на поезде в деревню, слезаем на станции Тазларово (от башкирского слова «таз» – то есть плешивый). За окном уже стемнело, идёт мелкий дождик. У нас с отцом за спиной рюкзаки. Один мужик просит нас посветить ему в траву, его родственники должны были спрятать там для него сапоги.

Мы заходим в мокрую высокую траву, я свечу своим тусклым фонариком, и мы ищем сапоги, но тщетно.

Поезд с шумом уходит и становится ещё темнее и страшнее. Голосов людей, сошедших с поезда уже тоже не слышно.

Отец с беспокойством в голове говорит, что нам надо уже идти, т. к. дорога до деревни длинная – 3 километра, проложена вдоль леса и сквозь поля. Мужик по-башкирски просит посветить ему еще немного...

Я ещё тужусь, и вспоминаю, как потом в натопленном деревенском доме, папа с картатайкой и Азамат-абзыем распивают «бер ярты», играют на баяне и поют башкирские песни. Мы с сестрой лежим на полу на паласе, смотрим телик и играем в шашки. На полу кое-где попадаются разноцветные бумажные кругляшки конфетти.

Оказывается, по занимаемой площади Республики Башкортостан больше, чем: Греция, КНДР и Южная Корея, Болгария, Куба, Венгрия, Португалия, Иордания, Азербайджан, Австрия, ОАЭ, Чехия, Грузия, Литва, Латвия, Эстония, Дания, Нидерланды, Швейцария и Израиль (в 6,5 раз).

Заезжая во двор, я специально делаю погромче играющую в моей машине мелодию курая в инструментальной обработке, чтобы из открытого у меня на крыше люка было хорошо слышно бабкам, сидяшим у подъезда на лавочке.

Я, как в американских фильмах, еду через всю страну башкир, на юг.

Проезжаю мимо мусульманского кладбища (судя по полумесяцам), расположенного недалеко от дороги. Возле кладбища припарковано не очень ровно много машин; внутри ограды зыярата стоит группа понурых мужчин, с опущенными головами. Судя по количеству собравшихся, умер какой-то значительный человек, который был важен для этих людей...

Где-то в пределах Кугарчинского и Зилаирского р-нов республики, в Мурадымовском ущелье сижу на берегу реки Большой Ик. Само ущелье представляет из себя скалистый каньон, вытянутый вдоль реки. Нашел на берегу пару камешков – квадратный и в виде пальчика. Они так хорошо лежат в моей руке, что я их даже помыл. Я перекатываю их в ладони и думаю про то, что написано на плакате при входе в одну из местных пещер: о том, что рисункам внутри более 10 тыс лет, палеолит. Представляю, как кто-то, также как и я сейчас, сидел на берегу реки и перекатывал камешки в своих руках.

(Лексика, синтаксис и орфография авторские).

Продолжение следует…