Моя литературная жизнь. Часть двадцать седьмая

Гулливеры охотно принимали Риссенберга. Дарк считал, что это он открыл его для Москвы, так как в Харькове Риссенберга воспринимали как смешного старика, хотя Илья был силен физически, прекрасный шахматист, имел склад мышления логический и ясный, что по стихам сказать нельзя было.

В результате Риссенберг, Дарк, Асиновский, который по вполне понятным причинам с Ильей сразу подружился, и я оказались в квартире Месяца вместе с Михаилом Айзенбергом. Айзенберг отнесся к Илье мягко и с уважением: Илья был старше, хотя ниже ростом, по-подростковому худой и порывистый как птица. Михаил Натанович, или Миша, как он позволял себя называть, наоборот, был величественный и спокойный. Илья настолько проникся стихами Айзенберга, что цитировал их при каждом удобном случае. Хотя поэзия Риссенберга для меня уровнем выше. Но таково свойство таланта, тем более такого странного, как у Риссенберга. Он был немного визионер и уж точно человек мудрый.

Пара недель, которые Илья прожил на Полярной, где чувствовал себя почти как дома, если не превратили меня в тень от усталости, то добавили еще один невроз. Однако Илья относился ко мне очень терпимо и даже трепетно. Мы оба веровали, и Илья сумел найти общий для нас обоих вектор. Мне оставалось только не подчеркивать разницу. Когда я молилась, Илья тоже молился.

Были и смешные случаи. Илья был ревнитель кашрута, и кроме религиозного смысла видел в нем момент здоровой трезвой жизни. Меня это не напрягало, если только Илья не впадал в этническое беспокойство. Мы с Дарком только пришли из ближайшей «Копейки». Риссенберг как муха кружился вокруг пакетов и уже было начал их разбирать. То, что колбаса и сыр были в одном пакете, его расстраивало.

– Наташа, чтобы со мной было, если бы я ел как попало!

Нет вопросов: положить сыр на стол, а докторскую сразу в холодильник, не трудно. Тем более, что я не особенно люблю колбасу, а сыр люблю.

Но Дарк, который “я всегда буду против”, с кашрутом мириться не хотел и демонстративно сделал бутерброд с колбаской и сыром, и еще запил коньяком. Риссенберга это не испугало. Он коварно потер руки, а глаза угрожающе сверкнули:

– А вот я сейчас бутерброд сделаю себе, толстый, с сыром и маслом, и колбаски туда, колбаски!

Дарк поперхнулся: бутерброд у него во рту начал смеяться.

Как-то после прогулки по набережным Москвы, которые вызвали у Риссенберга задумчивое и почти трепетное настроение, сидели в «Граблях», встречались с Тавровым. Между Андреем и Ильей завязался диалог о каббале, который я не помню, но у меня было чувство, что я провалилась во времени на две тысячи лет назад. Подошел Асиновский, и столик в «Граблях» переместился в иное пространство-время, где живут мудрецы. Тогда «Плавание» Асиновского было новинкой для Гулливеров. Об этой книге говорили и писали.

Однако день церемонии вручения «Русской Премии» настал, и был он довольно жарким. Я в очередной раз отчаянно разоделась. У Степаненко есть несколько фото с того вечера.

На этом вечере я неожиданно для себя разговорилась с молодым человеком. Жеманные манеры, крупная лобастая голова и мяукающая манера речи. Мне вспомнились почему-то студенты веселого Лондона, а возможно даже денди. Хотя ни тех, ни других я не видела, но я англоманка. Ярко-желтая рубаха и пестрый широкий галстук должны были бы напоминать о Евтушенко, но напомнили мне о стилягах и снова о веселом Лондоне. Оказалось, этот слегка надменный молодой человек – поэт и критик Борис Кутенков. Новое поколение. На одном из фото я что-то эмоционально Борису говорю, а он немного подался назад, словно я на него нападаю. На самом деле, беседа была довольно дружеской. Но я была в своем амплуа: вы не знаете то, не знаете это, не обращаете внимания на контекст.

Оказалось, Борис дружит с Машей Малиновской, о которой уже тогда говорили как о серьезном поэте. Машу я впервые увидела на одном из вечеров той весны. Тонкая, вытянутая как струнка, чуть напряженная; немного суровый проницательный взгляд темных глаз. Летом 2012 она попросила мои стихи в «ЛиТерраТуру» и выбрала «Сокровище». Это первая моя публикация в новом литературном мире.

Но вернусь на церемонию вручения «Русской премии» 2011. Для выступления Илья надел кипу. Русский иудей в поэзии. Этот жест был намного ярче и убедительней, чем все круглые столы о русской еврейской литературе, которые собирал Кукулин.

После выступления Илья увидел Дарка и поднял его на руках в воздух. Илья искренне радовался победе. А Дарк просто сиял.

Известность Ильи Риссенберга — заслуга в равной степени сразу нескольких замечательных людей. Дмитрия Кузьмина, взявшего подбор стихотворений Ильи Риссенберга в «Воздух» в 2006 г. Ленинградского Олега Юрьева, одного из создателей сайта «Новой камеры хранения». Это издание было эталоном неподцензурной литературы несколько лет. Олег Юрьев написал о поэзии Риссенберга одним из первых («На пути к новокнаанскому языку», 2010), тогда Илью еще считали чем-то вроде харьковского блаженного. Несомненно, Дарка, который начал пропаганду поэзии Риссенберга по всем фронтам. Вадима Месяца, который сразу увидел в Риссенберге поэта-гулливера. И Михаила Айзенберга, тихое внимание которого Илье очень помогло впоследствии.

Вскоре в «Билингве» состоялся вечер Ильи Риссенберга и, по совместительству, презентация его книги «Третий из двух». Вечер вел Месяц, хотя изначально роль ведущего отводилась Дарку, который лучше знал стихи Риссенберга.

В «Проекте ОГИ» состоялся еще один авторский вечер Риссенберга, где выступали мы с Дарком. Олег Юрьев, кажется, тоже был. Внешне Юрьев чем-то отдаленно напоминал Сергея Завьялова, но в общении был приветливее. Впоследствии мне придется писать и о книге Олега Юрьева, и о стихах его супруги Ольги Мартыновой, знакомой Елены Шварц. Чета эта тогда жила в Германии.

Как бы Илье не нравилось на Полярной, ему пришлось переехать в гостиницу на Ленинском, так как администрация премии наконец проснулась. Когда срок проживания Ильи в гостинице закончился, мне написала Женя Вежлян, что Илья ждет меня в холле гостиницы. Никто из администрации за ним ни пришел, чтобы проводить на поезд. Я недоспала, поехала в гостиницу, наорала с ходу. Илья поднял свои хитрые глаза:

— Наташа, ну это же театр!

Так он простил мое хамство.

До поезда было еще прилично. Решили еще раз посмотреть Москву и пойти на вечер Алексея Цветкова, который получил в тот год вторую премию.

На этом вечере я разговорилась с Еленой Генерозовой. До того я только знала, что она есть и пишет стихи. А тут мы, взявшись за руки как подруги, подошли к Цветкову. Алексея Цветкова я знала по переписке, для публикации его стихов «На Середине Мира». Я познакомила Лену с ним.

Илью проводили немного печально. Кажется, больше я его не видела, хотя мы изредка перебрасывались письмами.

Причастность чужой удаче оживляет душу.

В июне 2012 я сбежала в Петербург. Жила на Подьяческой. Там же познакомилась с Василием Филипповым, которого тогда выписали из больницы. Макс Якубсон с помощниками нашел ему жилье. Вася, как его все называли, оказался невысоким человеком, совсем не похожим на ангела с ранних фотографий. Но он и в болезни сохранял грацию, правда своеобразную и достоинство. Все вместе: Макс Якубсон, Вася, дети Макса, и я причащались в храме при монастыре на Стрельне. Одно из лучших петербургских воспоминаний. Днем долго пили чай и беседовали с Петром Брандтом, поэтом, который был частым гостем на Подьяческой и знал ленинградских поэтов очень хорошо. Есть запись, где Вася и я читаем стихи.

В тот же приезд я познакомилась с Катей Андреевой и Юлией Ламской. Они приятельствовали с покойной Еленой Шварц. Катя Андреева уже тогда была довольно известным художником, а Юля филолог. Поскольку дел на Подьяческой было много, я сбегала, как только было свободное время, чтобы побыть наедине с Петербургом.

По возвращении в Москву меня неожиданно вовлекло в очень интересный круг, о котором сохранились самые приятные воспоминания.

В декабре 2010 я познакомилась почти случайно с Леной Головиной, дочерью гениального эссеиста, философа и мистика Евгения Головина. Кстати, я люблю и его стихи. «Культурная инициатива» устроила вечер памяти Головина. Скончался Евгений Всеволодович в конце октября, а вечер был 8 декабря. Действо происходило в Музее Маяковского.

Среди участников заметила Аристакисяна, подошла поздороваться. Он познакомил с яркой молодой дамой. Это и была Елена Головина: причудливая грива светлых ярких волос, как у прерафаэлитов, тяжеловатый взгляд женщины модерна и низкий властный голос. В общении Лена оказалась довольно мягким человеком, но платиновая воля все равно чувствовалась. Она довольно долгое время меня поддерживала, и основательно поддерживала.

На этом вечере я впервые увидела выступление Александра Дугина. Он поражал сочетанием утонченности и мощи. Потом, при подготовке вечеров из серии «Вселенная Головина», я не раз оказывалась с Дугиным в одном пространстве. И всегда это был аттракцион. Лена Головина рисковала, вводя незнакомого человека в свой круг, но она как-то мне сразу поверила. Потом уже я познакомлюсь и с Юрием Мамлеевым, и с Гейдаром Джемалем, и еще со многими необычными интересными людьми: Александром Ф. Скляром, Натэллой Сперанской, координатором союза евразийской молодежи, с актером Владимиром Рынкевичем, или Сахарным. И с очаровательной Дашей Дугиной.

Продолжение следует…