Моя литературная жизнь. Часть двадцать вторая

Летом 2008 Дарк предложил совсем переехать в Отрадное, и я согласилась. Потом тут же пожалела. Потом привыкла. Летом же Дарк начал и закончил встречаться с Гейде. Я как-то об этих встречах все знала, хотя мне пару ночей пришлось ночевать у гостей. Дарк считал Гейде невероятно талантливой и красивой. Он видел в ней мощь и будущее. К осени все закончилось.

Зато мне удалось убедить родственников, что я снимаю за бесценок трехкомнатную квартиру. По сути-то так и было: убиралась я во всех комнатах. Родственники квартиру посмотрели и решили выплачивать определенную сумму ради своего спокойствия. И тогда Дарк затеял ремонт. «Русская Премия» платила неплохо. У матери я взяла телефон Романа, по образованию художника, уже имевшего хороший опыт ремонта московских квартир. И в один из первых теплых сентябрьских дней дело завертелось.

В начале же сентября я отправилась на ВДНХ, так как там происходило нечто масштабное, но с грузинским акцентом. Вероятно, это было нечто вроде нон-фикшн. Странные были чтения. Около стенда, где нужно было читать, стояли коробки для сбора книг грузинам. Что плохо Осетии и что это Грузия на нее напала, никто даже не сказал. Однако авторы теснились, и прогрузинские читали вместе с антигрузинскими. Тогда я внимательнее присмотрелась к замечательному минчанину Строцеву. И впервые услышала чтение Геннадия Каневского. ДК каким-то слишком пионерским жестом привел Каневского в пример: вот как надо читать стихи. Гена старше ДК, но выглядел ровесником и отреагировал мягко. Стихи были прекрасными.

Строцев обладал внешностью ренессансного итальянца и в этом был конгениален Маурициио, который тоже был на чтении.

Ремонт шел месяца два, тяжело, но оказался крепким. Вдобавок, в Отрадном появилась новая плита, которая до сих пор жива. Пока ремонт шел, в Отрадном не переводились гости. Не слишком часто, но и не редко. Соколовский, оглядев оштукатуренные стены, сказал куражливо:

– Какой крутой ремонт!

В октябре на одном из вечеров Борис Колымагин сказал, что рекомендовал меня как автора в программу «Божьи дети». Нужно было рассказывать о воцерковлении и жизни в церкви. Я отчасти представляла, в чем будет дело. И на практике столкнулась с телевидением. Но за выступление обещали гонорар, довольно большой для меня, и это соблазнило.

Мне позвонила режиссер и назначила встречу в «Макдональдсе». Высокая, нарциссично нервная и тоже типа воцерковленная. И все это было «Радонеж». Разговор был похож скорее на монолог режиссерши. И у меня тогда возникла определившая все мои последующие действия мысль: а я зачем со своими стихами в этом раскладе?

Группа приехала бодро и весело. Оператор сразу сказал, что у нас много кошек, потому что сильно пахнет. Кошки сидели на балконе. Тогда я купила им с пенсии за полторы тысячи домик.

Меня усадили как-то слишком нелепо для чтения стихов. Я не возражала. В такие моменты быть куклой это хорошее решение.

– Губы накрась, – сказала режиссерша. Я накрасила помадой неяркого, но приятного тона.

– Приехали, – сказала режиссерша в мобилку, – Она маленькая такая, у нее обидка на церковь.

Предполагалось, что я все это слышу.

Тогда я точно поняла: передачи не будет.

Я что-то почитала на камеру в квартире. Потом меня поводили по местному парку. Вернее, я показывала парк, но как-то вяло. Остановились возле пруда, и я снова начала читать стихи, и снова сбивалась.

Контора программы находилась в одной из комнат «Радонежа». Я приехала туда подписать договор. Деньги мне выплатили, но передачу не пустили. Отец Артемий, наверно, бородой потряс, вот и не пустили. И хорошо, что не пустили. В «Божьих детях» мне явно не место.

В ноябре меня пригласили почитать стихи в ирландском пабе на Арбате. Как ни странно, с того вечера сохранилось несколько фото. Организовывал вечер «Слиток улиток», некое поэтическое движение, и меня одному из организаторов рекомендовал музыкант Николай Петровский, или Эльф. Я читала из «Новых песен Эрин». Какую-то пожилую слушательницу, оказывается, тоже писавшую стихи, возмутило мое чтение.

– Вы не понимаете, как надо читать ваши стихи!

Тогда на подобные нападки мне везло, и впору было подумать, что читаю я правда плохо. Но что взять с моих нездоровых связок. Тогда же одна знакомая пригласила меня в кафе «Лимонад» на Савеловской. Там тоже читали стихи, и тоже очень разные люди. Я прочитала «Элегию земле». Некая кавказского вида дама написала мне записку: новобрачная не может веселиться. Мне тоже трудно представить, что новобрачная веселится. Скорее плачет. Но дама явно не туда попала, хотя чувствовала себя как дома.

В ноябре же вышли «Уроки святости», которые я готовила для ЭКСМО с Великого Поста. Менеджер мой Андрей человек героический. Он дал мне образ, как надо составлять очерки: Антонио Сикари, «Портреты святых». Мне эти книги так понравились, что очерки у меня получились, и со сроком я не подвела. Но взять человека с улицы, такую доходягу как я, было рискованно. Меня с этим менеджером свел Андрей Тавров, так что работой в ЭКСМО я обязана «Гулливеру». В ЭКСМО я фактически и сейчас, то как автор, то как автор-составитель. В 2022 году закончила составлять книгу с довольно интересной дамой, о семье и многодетности.

Две упаковки авторских экземпляров я везла сама с улицы Клары Цеткин, в холод, довольно сильно прибитая с разных бытовых сторон. В литературном сообществе «Уроки святости» никому не нужны были.

Дарк, девушка в голове которого страдала от одиночества, активно посещал вечера и меня за собой водил. Не знаю, есть ли те, кто помнит меня тогда, но мне казалось, что у меня вечно испуганное лицо. Тогда я почти не красилась.

Вскоре Дарк попал под гулливеровское влияние Месяца, и началась игра, которая могла вырасти в большую. Тогда гулливеры представляли собой почти войско: привлекательные, мощные, высокоинтеллектуальные. Символом «Русского Гулливера» Месяц объявил черепаху. Я, вдохновившись этим символом, купила несколько предметов с изображением черепахи. В проекте были видеозаписи, бумажный и интернет-журналы, что вскоре и получилось. Название журналу дали «Гвидеон». А мы с Дарком завели жж «Русского Гулливера», и Дарк был назначен его хранителем. Ему понравилась эта роль. Вечера «Гулливера» проходили в самых модных местах, а работы видеопоэзии часто выигрывали в разных конкурсах. Однако хотелось большего. Великий Магистр Месяц разрывался между Америкой и Россией, а это продвижение тормозило.

Зато я рассказала Таврову о поэзии Фотиса Тебризи, покойного афонского монаха Елисея, и свела его с Дионисием, у которого были тексты. Таврову стихи Фотиса понравились, Месяцу тоже. Решено было делать книгу. Кто писал предисловие, не помню. На презентации читали стихи Фотиса, я – в том числе.

Книгу решено было назвать «Черное солнце эросов». Это кажется строчка из одного из стихотворений Фотиса. Месяцу название понравилось:

– Эросы это как негритята.

Среди участников был и Дионисий Поспелов: высокий, в темно-синем костюме, с непокорной растительностью вокруг очков и высоким голосом преподавателя музыки. Он чем-то напоминал Кривулина, но только значительно выше ростом, в очках и без трости.

Среди зрителей – Галина Рымбу, в которой я как-то сразу разглядела будущее. На ней была полупрозрачная легкая блузка с малахитово-зелеными пейсли, что к ее коричной масти очень шло. Но все дело было в ее взгляде. Это был взгляд не просто красивой девушки, а поэта.

Когда Месяц был в Москве, он охотно общался с Дарком. Однажды состоялось нечто вроде собрания ордена на даче в Перхушково. Еще помню, как мы замечательно съездили зимой к Савве Сторожевскому. Однако внутригулливеровское напряжение росло. Впрочем, без разногласий было невозможно. Все же книги выходили, «Культурная инициатива» устраивала “гулливеровские” вечера, и порой гулливерам приходилось разрываться.

Весной 2009 я представляла на «Улице ОГИ» книгу Германа Власова «Музыка по проводам».

2009 был на вечера довольно насыщенным. Но тогда я мало выступала, была зрителем и слушателем.

Анастасия Афанасьева побывала в Отрадном второй раз, на Пасху, с красивой подругой. Афанасьева не любила меня, хотя и не ненавидела. Я не то раздражала ее, не то она в моем лице встретилась с чем-то, что понять не могла. Но она опубликовала мои стихи («Элегии к озеру» и «Элегии к Измайловскому парку») на «Полутонах», а я довольно много публикаций ее стихов и статью Дарка о ней сделала «На Середине Мира».

15 мая 2009 мы с Дарком узнали из жж о кончине Всеволода Некрасова. А утро было веселое. Мы что-то слушали всю ночь, и, кажется, не спали. Солнце было яркое. Колымагин мне написал, сообщил весть, и пригласил на похороны. Но я не пошла: шли гулливеровские вечера, как раз, кажется, презентация книги Власова. Из череды литературных смертей, которые тогда начались и шли довольно долго, это была первая, которую я ощутила вполне. Геннадий Айги ушел в начале 2006, но Айги для меня был таинственным лисом (его фамилия правда Лисин), так что переход в другое измерение как-то не ощутился, хотя многие, знавшие его, переживали очень. Всеволод Некрасов был почти на расстоянии вытянутой руки.

Всеволод Некрасов ушел как туча с литературного неба. И, как я потом смогла заметить, многие знавшие его очень сильно изменились после его ухода. Словно он освещал их, а теперь наступило помутнение. Книга «Живу вижу», изданная еще в 2002 при содействии «Крокин Галереи» (что характерно, как и с Айги, живопись оказалась благодарнее поэзии), тогда мне увиделась завещанием.

На напряжение и скорость литературной жизни эта потеря никак не повлияла, что было почти неприятно. Печатный станок работал без выходных. Это несколько смягчало ощущение развернувшейся культурной катастрофы, которое сформулировать я толком тогда не могла, а только писала в дневник «На Середине Мира» фразы, которые, кажется, лишь только мне были понятны.

У Месяца тогда возникла идея оформлять обложки гулливеровских книг фрагментами старинных карт. А я составила собрание стихотворений, которое решила назвать «Похвала бессоннице».

Книга Владимира Гандельсмана, давнего Месяцева приятеля, вышла довольно скоро, и в Отрадном оказались две или три ее упаковки. Месяц дал телефон Дарка Гандельсману, который тогда тусовался и повышал свой рейтинг в Москве за счет популярности гулливеров. И вот, жарким днем на кухню в Отрадном прибежало нечто длиннорукое, с неопрятными длинными космами (видимо, от желтой седины), в застиранной фиолетовой толстовке, боязливо оглянулось на Дарка, схватило свои книжки и, сославшись на такси, исчезло. Так я не познакомилась с великим Гандельсманом. Но кстати уж, если кто читал Аронзона или Бобышева, поймет, о чем я.

Лет пять спустя Асиновский напишет мне с просьбой выслать стихи для журнала «Стороны света». Это довольно тенденциозное в этническом плане сообщество, однако я подбор сделала и выслала. Журнал этот отличался тем, что у каждого нового номера был новый редактор. Машинская, которой я выслала стихи, ответила тепло, но выразила неуверенность в их публикации, так как новый номер будет готовить Гандельсман. А Гандельсман ответил Асиновскому, который спросил, будут ли мои стихи, довольно резко.

Продолжение следует...