Моя литературная жизнь.Часть пятнадцатая

А у Скидана в 2005 вышло “Красное смещение”, которое высоко оценил Сергей Завьялов. Я ознакомилась с “Красным смещением” на сайте “Вавилона” и поняла, что лучше буду слушать Летова. По текстам Егор выигрывал сильно.

Кстати уж, именно тогда я накупила, не считаясь с затратами, лазерных дисков. Там были и битлы — все, и “Аквариум”, какой только смогла найти, и Егор аж до настоящего времени. Хотя я тогда и отчасти сейчас Летова восьмидесятых предпочитаю Летову девяностых. Что-то существенное в девяностых ушло из Летова совсем. Что не отменяет красоты великих альбомов девяностых. И конечно среди прочего был весь “Кримзо” и весь Фрипп. Сейчас я не слушаю музыку с такой интенсивностью, а тогда буквально захлебывалась ею.

Самочувствие мое было стабильное, но середина-наполовину. В течение дня были часы довольно бодрого и ровного состояния, и старалась как можно больше успеть. Тогда я еще не сидела так плотно на обезболивающих, как сейчас.

Тяга к одежде осталась. Я покупала все, что меня привлекало, если деньги были. Но это “все” было отнюдь не “много”. Помню, как на Белорусской, где оказалась по рабочим делам (передавала документы) на столике увидела свитера колор-блок, машинной вязки, акриловая пряжа. Цвета были настолько хорошо подобраны, что я восхитилась, а цена двести рублей. Я купила четыре. Один, оливки-лимон, подарила куме. Красно-белый, конечно, надела на пасху.

Одежда вдохновляла и помогала воплотить зыбкие переживания. Например, дождливый осенний день. Слушаю “Сержанта” битлов, а на прогулку одеваю черно-синий свитер с юбкой-шотландкой. Все это выражало тишину внутри и кураж, который еще не дошел до кипения. Я никогда не любила чрезмерной крутости. Потом, когда придется на опыте познакомиться со слэмом, и я увижу, что именно крутость для жюри слэма является критерием, я вспомню эти свитера, которые, кстати, довольно долго прожили.

2005 года начался с того, что я собралась на “Рождественские чтения” слушателем, но туда не пошла. Конец января тогда был очень снежный. Мы довольно часто говорили с Людмилой Вязьмитиновой по телефону, и я уже поняла, что вышла как поэт за пределы ее фокуса. Ее интересовало новое, а это тогда был Сваровский, “Все хотят быть роботами”. Мне эта книга показалась скучной.

А тем временем я прислушивалась и присматривалась. И наконец написала огромный опус, пятнадцать что ли страниц, о поэзии Алексея Корецкого. И ДК взял его в “Текст-Онли”. Это был мой дебют в эссеистике, так как, например, эссе о Ходасевиче назвать полноценным дебютом сложно. Работа эта вызвала некоторую реакцию, но несущественную.

Людмила Вязьмитинова прочитала “Мелкую Сошку” и была поражена.

– Это только Лермонтов мог, чтобы — и стихи, и проза.

“Сошку” я прочитала на вечере в Пен-центре, послушала обсуждение, но в таких случаях оно мало что значит.

Май знаменателен вечером в “Билингве” — “Литературный институт: летняя сессия”. Тогда уже я знала, что есть на свете Файзов и Цветков, и что это “новые люди” по выражению Данилы, и что они важны.

Этот вечер в “Билингве” был как питон: многолюден и извивался кольцами. Выступали от почти древних людей — до Чемоданова, Петухова и самого Файзова. Куллэ выглядел довольным и больше обычного походил на английского хиппи. Он сказал, что на Сайгоне его звали Тигр. А то, я знала, что он — Тигра.

Олеся Николаева сидела на галерее. Она немного напряженно и надменно следила за своими. Я посидела рядом с ней пару минут и ушла.

В конце вечера познакомилась с Константином Кравцовым. Кравцов оказался невысоким блондином со вьющимися волосами, живчиком. Но все же видно было, что это батюшка. Оказалось, он эстет во всем и не чужд забавного хулиганства. И главное, пишет стихи, полные прекрасной светлой тоски. Стихи мне очень понравились. Оказалось, у нас масса пересечений. Кравцов работал вместе с Пухановым и Федором Васильевым в том же доме в Каретном, где дежурил Соколовский, да и я тоже. С появлением Кравцова идея сделать православный поэтический портал окрепла, но пока только идея. Кравцов тогда служил. Нагрузка у него была мощная: реанимации, богослужения. Духовником его был отец Дмитрий Смирнов, который был духовником и отца Артемия. Там замкнулся любопытный круг на отце Дмитрии.

Летом 2005 я на ровном месте сломала ногу и две недели пролежала в травматологии. Забирали меня Давыдов и Соколовский. Около года я не могла потом ходить без трости.

Пока восстанавливалась, приезжали гости. Вишневецкий приехал с Аллой Горбуновой, которой был отчаянно увлечен.

― Я боюсь за Аллу, ― тихонько сказал он наедине. ― В ней есть что-то уличное.

Алла смотрела миндалевидными глазами цвета шоколада и казалась тихоней. Но по косухе, по маечке я поняла, что тут скрыт громкий попс, что потом и оказалось. На уличную Алла совсем не походила. Она пришла на вечер в библиотеке на Спортивной, где я читала “Новые альбомы для Роберта Фриппа”, но я ее поначалу не узнала. Что за красивая женщина в желтом свитере? Она выглядела старше своих лет. Потом это коварное очарование скоро пропадет.

Вишневецкий считал стихи Аллы Горбуновой почти гениальными, и даже через много лет подтвердил это свое мнение. Я соглашалась, но как-то вяло. В любом случае, Маше Степановой выросла альтернатива. Они потом, кажется, найдут общий язык.

А я тем временем вчерне написала “Московское поле”, которым даже хвалилась и прочитала несколько стихотворений Вишневецкому и Алле. Стихотворения эти были потом довольно сильно отредактированы, но в целом сохранили свое лицо. Завьялов, которому я выслала часть “Московского поля”, ответил без восторга, но и без критики, учительски. Соколовский назвал книгу “этнической”. Сейчас она доступна с моими илллюстрациями на сайте “Полутона”. “Московское поле” было своего рода точкой старта: я набирала обороты.

Осенью стараниями Людмилы Вязьмитиновой был организован мемориальный вечер ― десятилетие “Окрестностей”. Что и как было с “Окрестностями” после первого номера, я толком не знаю. Но Соколовский, показав мне обложку номера, который вот-вот должен был выйти, спросил:

― Тебе оно надо?

На обложке был изображен тонкими линиями домик, на крыше которого сидел длинный кот, а возле дома спали бродяги. Этот рисунок напомнил мне наше с Соколовским (рисунки мои) “Путешествие в андеграунд”, альбом, который не знаю, сохранился ли.

Так что я осталась в ожидании.

Вечер “Окрестностей” прошел в “Билингве”. Странно было видеть людей, прошедших обработку временем. Только Корецкий сохранял прежний драйв и держался несколько отстраненно, хотя и приветливо. В этом вечере была некоторая незаконченность. Бывает, что после вечера выходишь с чувством, что сполна (наелся или напился), а тут что-то ныло такое внутри ныло неопределенное. Я куражилась, в тему и не в тему, но выступила кажется отлично. Читала в свитере из акрила, молочно-белый с небесно-синим, и в черной джинсовой юбке. Что читала, не особенно помню. Кажется, что-то старое. Новые мои стихи на публику “Билингвы” впечатления произвести не могли. Кому нужны мытари и фарисеи? Приятное впечатление произвели и бывшие коллеги. Что стихи Светланы Богдановой есть в “Окрестностях”, я узнала только на этом вечере. Соколовского именно там помню слабо. Он, кажется, был смущен. Все шло не так. Однако все разошлись миром.

Продолжение следует…