Дневник ИХТИКА. Часть тридцать вторая

13 августа 2003 г.

Обеденное время, я говорю ей вялым голосом, что вот только что встал ото сна и ей становится сладко от этих слов и всегда так почему-то именно от них.

А вот я не люблю, когда другие знают, что я делаю, когда спрашивают, чем это я там занимаюсь сейчас, и это не оттого, что я скрытен, а просто мне как-то стыдно... разве есть в мире хоть одно дело, занятием которым можно было бы гордиться, что ни возьми – всё суета или что-нибудь в том же ничтожном духе. Всё, что я делаю, – это изнашиваю, даже насилую своё тело; пичкаю его незатейливыми средствами, как то, алкоголем, иными плотскими наслаждениями; даже невещественные штуки вроде смеха, хорошей беседы или книги, – всё это как будто физические удовольствия. А если не участвовать в этом паскудном фарсе, не ходить с ними, не расточать, то остаёшься один дома наедине с чужими жизнями, которые почему-то не кажутся фарсом. В любом случае голова заполняется всяческой ерундой, навязчивой и наглой, а ты говоришь мне, что я живу...

Какая-то вечная неудовлетворённость куцей жизнью, тогда как надежды так величавы, когда мечтал так много сделать; ещё самые лучшие друзья пропадают навсегда или годами не пишут, если не напомнишь им о себе, и даже если... Становятся со временем трусливее перед жизнью, жалуются, что хотят бросить курить и всё остальное. Жизнь стремится к посредственности, такой же как у всех, и меня как будто вовсе нету в этом мире.

Она прочитала мой дневник, предположила, что я начал писать его для того лишь, чтобы знакомиться с девушками, чтобы не объяснять каждый раз, кто я такой, а теперь, вот, просто не могу остановиться. Сказала также, что я вечно неудовлетворённый жизнью и почему-то очень озлоблен на весь белый свет и что это совсем неправильно и нехорошо так. Я с ней, конечно, согласился. Но когда я вот здесь, на этих страницах пожалуюсь невесть кому неизвестно на что, мне становится легче и уже не так жалко своей никудышной жизни. Почему ты такой недовольный, раздражённый, не знаешь, что делать, куда себя деть? Просто вот сейчас я с тобой говорю, а мне хочется чего-то необыкновенного. Устал я говорить вечно об одном и том же. Не знаю, отчего так и почему я стал таким уже давно, наверное, мне и самому не нравится это, и я не хотел бы быть... Может быть, ты будешь говорить, не задумываясь о том, что... Нытик. Меня всё бесит. Даже не в этом дело, и не в том, что вот это куда-то уходит безвозвратно и не повторится больше никогда, даже если ты попытаешься повторить – будет уже не то.

"И ещё у тебя там очень много женского элемента..." – прибавляет она, лукаво улыбаясь.

Или вдруг какая-то упущенная деталь, из-за которой покажется, что в сущности, всё не так уж и плохо, и даже, напротив того, – ничего себе.

«Мне кажется, я тебя все время держу в напряжении, как в универе мандраж во время сессии. Я думала больше не будет такого, но это всегда напряжение, от него не спрятаться нам с тобой».

Всё это напоминает мне как когда-то в детстве заперся в туалете, прихватив заблаговременно карандаш и исписал рулон туалетной бумаги ультиматумами к родителям и всем прочим, разворачивая его наружу через щель в двери.

...Моя жизнь пройдёт здесь среди колких локтей худых независимых старушек, родители куда-то делись, друзья пропали, всё больше и больше пыли на рукаве, когда печатаешь, одно и то же, впрочем, выходит...

Но я, намазав из какого-то флакончика ароматной жидкости себе под мышки, сижу за компьютером в папке с музыкой, которую столько лет кропотливо копил, целыми ночами выкачивая из сети отдельные песни; я бездумно, играючи выделяю большие группы файлов и нажимаю "Delete", снова выделяю и опять стираю пока папка не опустевает совсем.

Если бы ты сейчас была рядом, то дала бы мне таблетку от головы.

20 августа 2003 г.

Выйти из дома, побродить по городу, пособирать грустные сюжеты.

Думать о том водителе за рулём джипа, ковырявшего на ходу одной рукой у себя в носу.

Купить бездомному котёнку сосиску.

Рекламный щит: ужасно довольный чем-то всё тот же мужчина в чёрном костюме при галстуке в лакированных туфлях лежит на каком-то роскошном кожаном диване, вокруг него наставлены высокие деревянные шкафы-купе с зеркалами; посередине этой картинки пояснительная надпись: "Жизнь удалась!"

Паренёк, стрельнувший у тебя курить и которого ты, конечно, угостил сигареткой скажет, прищурившись дореволюционное "от души, благодарю".

За городом, у реки, в ботинках – песок. Огромный слепень покружил вокруг меня и полетел в сторону реки, долго я смотрел ему вслед, пока совсем не потерял его точку из виду. В детстве мы с дедушкой мазали им глаза солидолом от скрипучих телег и потом отпускали. Насекомые сразу же почему-то устремлялись вертикально вверх в небо. Дед говорил, что некоторые достигают солнца и сгорают. Окурок бросил в воду, он, пшикнув, идёт ко дну, но волны прибивают его к берегу. Я напеваю про себя: "Это всё, что останется после меня..."

Заснуть на часы в ванной, проснуться от остывшей воды. Мама замахивается на меня гимнастической скакалкой, потому что я не смог доказать ей, что самое главное в жизни... Или может вдруг покажется, что где-то что-то горит.

Позвонит ли давно забытый когда-то друг, будет плакать в трубку, говорить мне слова и слова: нет никого совсем, совсем покинут и так больно, боже ты мой, а ты только один мог меня понять, и если ты не приедешь, я же умру... У тебя там мой номер телефона определился, высветился? Нет. Ну вот, я выбрал подсказку "звонок другу"... из ниоткуда. Нормально. Успокойся и тащи-ка свою фанеру, давай-давай.

...Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна и не вижу ни одной знакомой звезды. Я ходил по всем дорогам и туда и сюда, обернулся и не смог разглядеть следы. Но если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день, и билет на самолёт с серебристым крылом, что взлетая оставляет земле лишь тень... Па-па-пам-м-м, та-та-там... И ты, поспешно извинившись, уже решительно одеваешься у себя в прихожей, напевая сам себе под нос продолжение восставшей из беззаботного прошлого песни: "И никто не хотел быть виноватым без вина, и никто не хотел руками жар загребать... Тулуза, Тулуза! Я – девятый, терплю крушение, оба двигателя вышли из строя, приборы – нахрен. May day, may day, терплю бедствие... Тулуза, вызывает девятый борт!"

Ты всё время подбираешь слова специально будто для меня, как для маленького ребёнка. Ах ты боже, она заметила, она видит. Признаюсь, что всегда только и делал что притворялся, натуру-привычку приобрёл, себя принижая опуская до других, обижая тем самым прежде всего себя ли, их ли. Фразы, построения предложений не по правилам так кладу, чтобы, повторяю, показать, что я нисколько не лучше вас, а напротив, вы же сами можете видеть.

Пыталась отучить свою подругу от безвкусицы, я же ей говорил про экстравагантность. «Но ведь будут смеяться!» – недоумевая она. Ей я: «Ну и пусть, ведь для того только мы и живём все вместе здесь, чтобы смеяться друг над другом, разве нет, ну разве нет?..» И она в изысканном для неё тупике вздыхает: «Ну не знаю, ну не знаю...»; так люблю смотреть я на тебя смотрящую, реснички хлоп-хлоп, на стены, перед которыми поставил тебя сам же, перед магическими.

О своих надеждах, оставшихся, ещё не завядших, так тоже приятно тебе поведывать, а я пытаюсь бороться с чьим-то проснувшимся внутри меня желанием разрушить их, не топтать, нет, а, лаская и целуя, как самый мерзкий злодей, сладкий до того, что не можно было о чём-то ещё думать, которого от этого всегда путают, перед поступками которого теряются мудрые люди. По всем меркам я считаюсь счастливым человеком, должна... но я этого не ощущаю. О далёких неведомых странах, о самых лучших людях, как об инопланетянах, о невозможных вещах и событиях... О расписании занятий в университете она вспоминает только после 12 ночи, и посылает SMS-ку кому-нибудь из своих одногруппников, которые всегда отвечают невнятно на её запрос. По философии к экзамену готовилась, три дня не выходила из дома, только в форточку выглядывала. Ах, как бы я хотел посмотреть на тебя, когда ты, дрожащая, будешь сдавать его. Мне бы какой-нибудь волшебный глазок или очки, чтобы я всё видеть могла. О, в ночь перед трудным экзаменом показывают самые лучшие фильмы! И ещё, ты знаешь, мне всегда с билетами на экзаменах не везёт. Ты не понимаешь? Ну про это пишут, например, в женских журналах, листаешь сотканные пейзажи в жизни же кино никогда, ещё тела, мебель, вкусную еду. Лучше быть одной и не спорь – это я решила так, одной воспитывать ребёнка, поехать на Чёрное море, вступать в сотрудничество с другим человеком, тем более мужчиной, так трудно, себе дороже. Не люблю вообще, когда на меня обращают внимание, стараюсь быть незаметной, идя по улице не могу смотреть людям в их лица. И я совсем даже не расстроилась оттого, что ты не получил или не помнишь моего письма про шоколадные тюльпаны на шторах в твоей комнате...

Бархатный, чуть уставший голос. И говорил с ней так спокойно, так уверенно-безразлично, будто доживал свою последнюю ночь. Почему ты сегодня так откровенен со мной? В последнее время у меня такое ощущение, что меня скоро не станет... А другое приятное чувство – когда тебя предпочитают другому. Когда, находясь с тобой, не хотят подходить к телефону, объяснять, что сегодня ничего не получится...

Я еду к тебе. Вечер на улицах. Молодёжь матерится, тёмные тени ходят с бутылками пива в руках, страх нагоняют. А я еду к тебе. Вывожу твой адрес на запястье и еду. Мы тоже с тобой купим пива, а какого? Без разницы, без разницы... У продавщицы, которая отбивает всякую охоту что-либо у неё покупать, заведём беседы до утра до слёз, до хрипотка, до покраснения ушей. "Без хорошего разговора что за жизнь!" – вспомню я нашего любимого с тобой Чехова. Потом случайно замечу отражение своего лица в зеркале и удивлюсь, не поверю, что это я, а будто всё это время кто-то другой чужой ходил нервно по ковру, говорил воодушевлённо, как какой-нибудь Гитлер.

В ванную комнату за ручку меня завела, раздела любовно и аккуратно, пьяные глаза – хи-хи – холодная вода – бр-р... – а сам такой горячий, гладила, нежно целовала в плечи. Когда ты пьяный, – говорит, – ты похож на котёночка-сибарита с недоумённо-смеющимися глазами, ты излучаешь добро повсюду, куда посмотришь...

Ранним утром, проснувшись ради нескольких сигаретных затяжек, курю. Она спит. Глаза слезятся.

Кручу маленькое допотопное радио, диктор говорит о реформах правительства. Сидя на табуретке, я отчётливо представляю себя твоим отцом; крепко затянувшись, отец думает о том, что жизнь проходит на удивление быстро...

На балконе он замечает сваленные в углу мольберты, банки с кисточками, краски. Их она туда забросила, когда была маленькой художницей. Я осторожно перебирал все эти предметы, нюхал высохшую советскую гуашь. Кроме этого, здесь есть бледно-синяя купальная шапочка для бассейна. На бельевой верёвке вверх тормашками, прицепленные прищепками, висят две полуувядшие розы бутонами вниз.

"Коричневая тюрьма!" – слышится мне, когда звонит телефон, и сестра снова повторяет: "Это скорее всего тебя-а".

Твой заботливый голос: "Вот не думала, что будет проблемой купить тебе в подарок книгу, которой бы ты не читал. И вообще, тут одно дерьмо какое-то про секс и тому..."

— Пусть стоит, мешает что ли тебе. Лучше купи мне стул.

— Помнишь, ты обещал, что мы пойдём залезть на одну из твоих любимых высоток в городе?

Беременная маленькая кошка бежит, убегает, а если позовёшь, скажешь ей хотя бы: "кис-кис", – остановится, мяукнет тебе жалобно.

Лежу в какой-то коматозной полудрёме, вокруг всё темно. Вдруг резкий телефонный звонок неотключенного почему-то аппарата. Автоматически хватаю во сне трубку и утверждаю туда своё "Да". Оттуда дрожащий мужской голос спрашивает неуверенно: а не больница ли это? Я как можно доброжелательнее и примирительнее говорю, что нет. Он извиняется "ради бога" и уходит в небытие. Я падаю назад на кровать и делаю так же...

(Лексика, синтаксис и орфография авторские).

Продолжение следует…