Дневник ИХТИКА. Часть тридцатая

Я вспоминаю своё детство, проведённое в этой деревне, когда родители оставляли меня там на всё лето. Как ловили голыми руками карасей в пересохшем маленьком озерке, как играли с раками на реке. Сколько объездили дорог на своих велосипедах, сколько часов провели, следя за поплавком рыболовецкой удочки; потом он всё во сне снится и будто: клюёт, клюёт же!

Язык и зубы от черёмухи безобразно черны; всех ходишь, Дракула, пугаешь и смеёшься друг над другом. Запрячь лошадь, запах сена, телята жалобно мычат. Над кучкой свежего конского навоза облако из мушек дрозофил и, если подставить туда руку или голую ногу, то какое-то удивительное ощущение, будто тебя бог щекочет. На деревенской свалке столько всего интересного, ежи. Как ловили на ферме крыс, больших, как морские свинки.

Нелюдимым профессором, засидевшись в кабинете, зайду в университетский туалет, где только что чистили его технички своими хлористыми моющими средствами. В одну секунду промелькнёт передо мною детство: давным-давно позабытый любимый чёрный с проседью мудрец-кот, старый покосившийся деревянный домик, где мои удочки стоят в углу сенцев. Будто я рассматриваю, склонившись над ведёрком, пойманных на рыбалке маленьких карасиков, которые несуетливо плавают там, поблёскивая чешуйками. Мурзахан, придя с улицы, заметив меня и заинтересовавшись, что это я там рассматриваю (и к тому же – запах рыбы!), тоже подходит и присоединяется ко мне разглядывать амфибий. Мы одновременно поворачиваемся друг на друга, глаза наши говорят: «Вау!» Усы его хитро шевелятся, морда как бы раздумывающая: что бы такое предпринять, не выдав за бесстрастным поведением своё страстное желание слопать хотя бы одну рыбёшку. Так мы сидим, глядя в воду, думая о своём и друг о друге. Ведро снова приводит меня к решению, принятому уже когда я только шёл на речку: непременно полететь вместе с инопланетянами, если они вдруг приземлятся в поле и поманят меня. Я плавно поднимаю руку и начинаю её опускать в ведро, кошачьи глаза восторженно следят за каждым движением.

Ползая по поляне на четвереньках или на корточках, собираем ягоды. Кропотливая это работа каждую ягодку отрывать, первую, вторую... но потом собранное меряют вёдрами и счёт идёт уже на килограммы. Так же и среди людей, очень много людей.

И прыгал утром вокруг нее и, останавливаясь, таинственно нашептывал, что миссией NASA на Марс был успешно доставлен марсоход третьего поколения «Кьюрио́сити», который сразу же заснял какие-то странные летающие объекты на поверхности планеты...

В сельском туалете... это нечто. Сам он обычно бывает в виде будки, сколоченной из досок. Сидишь ты в нём и столько всего вокруг. Можно разглядывать всяких букашек и насекомых: гусеница на доске, жёлтая оса в паутине, внутри у ней пусто. И, если где-то наверху осы начали строить свое бумажное гнездо – какое это замечательное дело наблюдать за их деятельностью. Они, суетливые, прилетают и улетают, стоит ли их бояться? В углу стоит дюралевый кувшин с водой; стоит он там целую вечность, но им никто никогда не пользуется. Со спущенными штанами ты сидишь на корточках и смотришь в просвет приоткрытой двери на небо, где пересекаются следы реактивных лайнеров. Снизу из ямы поддувает прохладный сквознячок. У тебя во рту травяная соломинка, которую ты сорвал по пути сюда или сигарета, чей дым в лучах солнца, просачивающихся сквозь многочисленные щели, витиеват и о чём-то говорит. Быть может, о чем-то запретном.

Я уже долго сижу тут, весь вспотел, отрываю ленту туалетной бумаги, прилепляю ее ко лбу и сам себе напоминаю японских камикадзе. Вдалеке за рекой на горе стоят две нефтекачки, они давно уже не работают. Почему-то вспоминается школьный урок химии, таким же точно солнечным днём и нагретым на полу линолеумом, с открытым в классе окном, с таким же настроением...

Деревенский туалет похож то ли на одиночную тюремную камеру, то ли на какой-то минисарайчик. Здесь тихо и жарко, с улицы доносятся голоса, вернее, окрики, на скотину, людей. Где-то поблизости мычит телёнок, чирикают воробьи. Обрывки полуистлевших листов для подтирания из какого-то провинциального журнала. Беру один, вглядываюсь в чёрно-белое фото: сидят за партами обычные школьники; минуты две не могу отвести взгляда от лица одной маленькой девочки. Пойти, что ли, сегодня в клуб, напиться самогону, улыбаться примиряюще всем, потом пойти в самом деле с какой-нибудь малолеткой на полувысохшее озеро, сидеть там до утра, думать о городе, о зиме?

Об этом обо всём я вспоминаю, когда мы играем с тобой в игру ассоциаций, когда ты рассказываешь про ваш крохотный и ненужный дачный участок, про то, как папа долго и кропотливо всё лето строил эту маленькую будку; про то, что раньше родители были очень плохие и сама я раньше очень плохо жила, часто ругались. А теперь всё изменилось, теперь не так как раньше, папа перестал пить, мама беспричинно «закидывает» деньги на счёт твоего телефона.

Всё тот же карапуз, уже в почерневших от грязи когда-то белых трусиках, сидит под телегой и возится с песком. К ребёнку медленно подходит безразлично-меланхоличная собака и они, оба присев, долго смотрят друг на друга. В деревне собаки не лают.

16 июля 2003 г.

Если даже и всю ночь просидишь в своей комнате, всё равно перед сном под утро пробираешься на кухню, чтобы там поглядеть на улицу, покормить голубей и воробьёв. Они сразу налетают на крышу нашего балкона, как только я высунусь наружу; пушинки от них медленно падают вниз. Ребёнок осторожно подойдёт к стае, зайдёт в неё, счастливый, а молодая мамаша, умиляясь, стоит в сторонке, ждёт дитятко своё; она не торопит его, опаздывающего в детский садик.

Поставишь чайник на газ и, пока он кипит, ты что-нибудь делаешь, при этом тебя охватывает какое-то чувство приятного ожидания чего-то такого хорошего, пусть даже это просто чашка кофе. Сильнее же всего это чувствуется, когда "чашка" – какой-нибудь человек. Вот так и в жизни, если есть такая "чашка", даже чашечка, тогда и жить приятно, а если нет, то нет.

И как всегда спохватываешься: «ба! там же мой чайник!» – приходишь, а он весь красный, потрескивает, выкипел, конечно, давно.

Я слишком долго сидел дома, я отвык от людей. Непривычно мне идти по оживлённой улице, нелепо залезаю я в автобус, чувствую ужасную неловкость, смущенье другими пассажирами; мне кажется, что все они на меня смотрят и посмеиваются. Не знаю куда деть глаза, и руки... да, руки всегда выдают меня, что делать мне с ними, чтобы без женских жестов, чтобы было естественно для них – этого я никак не умею.

Маленький Чингизхан с суровым уставшим лицом сидит и болтает ножками, хлопает узкими своими глазками, в бессильных руках у него книжка-раскраска «Золотая антилопа». Вот наш автобус проезжает мимо остановившегося длинного кортежа многолюдной и праздничной свадьбы. Растерянная белая невеста оказывается совсем юной девушкой. Находящиеся в автобусе девушки и молодые женщины начинают невольно улыбаться и посматривать друг на друга. Парни же саркастически ухмыляются и устраиваются поудобнее на сиденьях.

У одной девушки зазвонил сотовый телефон; невоспитанные пассажиры с ехидным любопытством, предвкушая возможность подслушать чужой разговор, начали бесцеремонно, озираясь, вертеть головами. Итак, мелодия, идущая из незаметной сумочки, выражение лица девушки не поддаётся описанию. Вот она виновато достаёт свой невероятно маленький телефончик и по всему её виду видно, что она страшно хочет деться отсюда куда-нибудь, и, ближе прижавшись к автобусному окну, совершает следующий чуть слышный диалог: «Да... Привет... Я домой еду. Да... Хочу говорю. – И ещё больше смутившись – Я буду ждать. Конечно. Я тоже...». И, потом, не смея улыбнуться, не смея... Подрасти, и в такси женщиной говори со мной по телефону, таксист не то чтобы всё слышит...

Заметил за собой, что при виде любой отворенной двери у меня почему-то возникает чуть ли не инстинктивное непреодолимое желание её закрыть. А когда иду открывать нашу входную дверь, мне всегда кажется, что, когда я подойду к глазку, с наружной стороны в меня кто-то выстрелит оттуда сквозь дверь.

В ранний час девушки разные, девушки весёлые и грустные, женственные и не очень встают охотно из своих тёплых постелей. Они надевают своё обмундирование: бюстгальтеры, капроновые чулки; наспех или сонно неторопливо смотрят на себя в зеркало, трогают свои волосы. Зимой те, что помоложе, шепчутся со своими подружками на сонных лекциях. Когда видят незнакомых парней с суровыми и волевыми лицами – думают о любви, которая, конечно, ожидает их не сегодня, так завтра, и от этих мыслей им становится так же хорошо, как верующему при мыслях о том, что всё не случайно, что все мы обязательно встретимся Там.

В жаркие же летние дни девушки, которые не прочь, ходят по улицам пачками. Бог знает сколько усилий у них уходит на то, чтобы выглядеть привлекательно.

Когда девушка одевается во что-нибудь этакое, открывающее части её тела, – все дело в фантазии. Мужчины, глядя на нее, начинают фантазировать и воображать, кто насколько далеко: что там у нее внизу, как бы это, интересно, было с ней; как бы, в самом деле, это было, если бы?.. Поэтому, на таких девушках взгляд задерживается чуть дольше, таким оборачиваются вслед, чтобы получше их запомнить.

(Лексика, синтаксис и орфография авторские).

 Продолжение следует…